Площадь понемногу заполняется народом. Несколько юношей поют какую-то песню. На авансцену выходит солдат, бросает на землю оружие, снимает шлем и кирасу.

Солдат. Одиннадцать лет нужды и лишений! И вот наконец швейцарцы сняли осаду. Одиннадцать лет городские стены нашей Вероны были словно укутаны пепельно-серым туманом.

Другой солдат. Вот уже открывают ворота!

Крестьянин. Я видел со старой башни, как конные арбалетчики переправились через реку. А не хитрость ли это, синьор солдат?

Солдат. Да что бы там ни было. Одиннадцать лет голода и страха! Хоть как-нибудь прервать эту черную вереницу безрадостных дней!

Веронцы — солдаты, крестьяне, женщины, дети, — взобравшиеся на городскую стену, сообщают о том, что видят, тем, кто на площади.

Крестьянин. Швейцарский лагерь горит! Они жгут все, что не смогли унести с собой!

Старуха. Жгут даже краюхи хлеба, которые отнимали у нас!

Купец. Швейцарцы идут по дамбе.

Крестьянин. В лавке менял говорили, что завтра из Мантуи пришлют пшеницу.

Солдат. Надо еще узнать, цела ли Мантуя.

Крестьянин. Разве пришла весть о том, что Мантую сожгли?

Женщина. Сожгли Мантую, и не будет нам пшеницы! Швейцарцы не оставят ни зернышка!

Крестьянин. Это же волки!

Женщина. Недоноски!

Солдат. Все швейцарцы выходят из чрева матери головой вперед, но одна нога у них всегда завернута за шею.

Старуха. Они рождаются висельниками!

Солдат. Говорят, едет гонец из Мантуи, уже переправился через реку!

Женщина. А тот синьор солдат сказал, что Мантую спалили.

Крестьянин. Значит, это гонец из Венеции.

Женщина. Едет гонец из Венеции. Видели, как он переправился через реку.

Купец. Если верхом — значит, не из Венеции. Тот прибыл бы морем. Если Мантую действительно сожгли, он — из Сиены.

Женщина. У меня в Сиене свояк, он держит сапожную мастерскую у Римских ворот. Тачает сандалии для детей самых высокородных семей.

Девушка. А гонец — это молодой человек в шляпе с пером?

Купец. Гонцов назначают из дворян.

Слышится звук трубы, сначала вдалеке, потом ближе.

Солдат. Трубят общий сбор на площади.

Крестьянин. Сюда идет гонфалоньер.

Старуха. Богатые нынче такие же тощие, как бедняки.

Входят гонфалоньер и четыре сенатора. Поднимаются на балкон над аркой.

Гонфалоньер. Граждане Вероны, друзья мои, простой люд, синьоры солдаты! Швейцарцы наконец ушли. Одиннадцать лет жили мы с петлей на шее. Одиннадцать лет знали лишь смерть, голод, жажду, страх. Мы уже не свободные веронцы, а скорей призраки, бродящие по улицам и площадям да по оружейным дворам… В нашем городе нет травы — ее съели матери, которым надо было кормить молоком грудных младенцев. В сосновой роще не найдете соловьев — их съели девушки, чтобы сохранить для своих возлюбленных не только обтянутый кожей скелет. И никто в Вероне не пел песен, не хватало воздуха, ведь одиннадцать лет все ворота были на запоре. Но вот швейцарцы уходят, и мы понемногу пробуждаемся от спячки, после долгой зимней ночи взошла для нас заря надежды. Правда ли, что швейцарцы ушли насовсем, мы скоро узнаем, так как на переправе через реку видели гонца.

Женщина. А он привезет нам хлеба, ваша милость?

Крестьянин. Привезут ли пшеницу из Мантуи?

Солдат. Когда же снова будет продаваться в Вероне венецианская говядина?

Женщина. Нам нужен хлеб! Хотя бы кусочек, ваша милость!

Солдат. Лучше б дали нам сначала поесть, тогда бы мы спокойно слушали, что скажет гонец из Сиены.

Гонфалоньер. Даже если гонец не привезет желанных вестей, все равно его приезд подтверждает, что путь свободен, а это в свою очередь означает, что прибудут и пшеница, и говядина и вы будете наедаться досыта каждый день.

Крестьянин. А как насчет вина?

Сенатор. Будет и вино. А пока что дождемся гонца и узнаем, что нового на свете, кто друг и кто враг.

Солдат. Гонец подъезжает к воротам. У него полная сумка писем!

Издали доносится звук трубы, это условный знак. Стража у Фаянских ворот сообщает, что гонец миновал их и въехал в город.

Воцаряется полная тишина. Слышен цокот копыт по каменным плитам мостовой. Появляется скачущий галопом всадник. Это молодой человек в серебряном шлеме и ярко-синем плаще. На правом рукаве — зеленая лента.

Гонфалоньер. Откуда вы прибыли, синьор гонец?

Гонец. Из города Сиены, ваша милость. Дороги теперь свободны. В долине Пратто-Джирдженти видел, как два ворона клевали внутренности утонувшего швейцарца.

Гонфалоньер. Вы привезли письмо из Сиены властям нашего ныне бедного города Вероны?

Гонец. Адрес написан на шелковой ленте, которая у меня на рукаве.

Гонфалоньер (читает). «Город Верона. Печальнейшей инфанте синьорине Джульетте».

Женщина. А как с хлебом?

Солдат. И где венецианские быки?

Крестьянин. Если уж он не привез никаких вестей о быках, давайте пока что съедим его коня.

Хор. Коня на мясо! Нет мантуанского хлеба! Мантую сожгли! Нигде никого не осталось! Мы одни на свете! Остались только швейцарцы и мы! Коня! Забейте коня!

Гонфалоньер. Тихо! Тихо! Быть может, в этом письме вести для всех, для всего народа Вероны. Тот, кто его написал, наверное, не знает здесь никого, кроме синьорины Джульетты. В письме, возможно, говорится и о мантуанском хлебе, и о венецианской говядине, и о вине, и о том, много ли у нас осталось друзей.

Хор. Читайте же письмо! Что в нем сказано? Кто такая синьорина Джульетта? Она из дворян. Это знаменитая влюбленная. Дочка Капулетти, которая родила от кузнеца? Нет, эта не рожала, она — дочь Монтекки, у которого дом на старой площади. Да все они там распутные. Эта совсем молоденькая. Капулетти нажились, торгуя луком, вывозили его в Венецию. Еще и шелком торговали. Так будут читать письмо или нет? Мы ждем вестей!

Гонфалоньер. Мы послали за синьориной Джульеттой, успокойтесь. Она и прочтет письмо, если умеет читать, а если нет — прочтет кто-нибудь из синьоров сенаторов. А вот и синьорина Джульетта.

На площади появляется Джульетта. Наступает тишина. Джульетта поднимается на балкон, где стоят сенаторы и гонфалоньер.

Гонфалоньер. Синьорина, гонец из Сиены привез вам письмо. Адрес написан на ленте, которая у гонца на рукаве: «Город Верона. Печальнейшей инфанте синьорине Джульетте».

Гонец (преклонив колени). Синьорина, тот, кто написал это письмо пером из клюва птички, опочившей нынче зимой у него в ладонях, сказал мне: «Ты найдешь ее без адреса, ибо — кто не заметит луну в небе?»

Джульетта. Это, должно быть, Ромео.

Гонец. Да, синьорина, Ромео.

Джульетта (подносит письмо к губам, рукой гладит шелковую ленту на рукаве гонца и начинает читать). «Я каждый прожитый день исторгаю из сердца и, как семя, бросаю в землю. И вопрошаю дни мои: „А что же несете вы Любви?“ Ведь всякий день напоен своим особым ароматом. И тихо шепчу я всем дням, теснящимся в пустыне моей души: „Пусть даже все вы прорастете белыми лилиями — разве от этого время станет чем-то другим?“ „Вы по воздуху шлете мне ее улыбки?“ — вопрошаю я мельницы и флюгера моей юности. „Вы шлете мне ее улыбки по воде?“ — спрашиваю я у лодок, плывущих по реке. Не короли же повелевают воздушными замками и речными струями!» (Разворачивает письмо.) «И что такое Ромео, если не звуки, которые в твоих устах могут стать дыханьем Любви? Ах, Любовь, как давно ты уже не ликующий май!»