Господин де Нанси задумался и, протянув левую руку к фонарю, пояснил:

— От железного кольца на безымянном пальце, что мне дали в Палате, у меня даже кость покрылась легким налетом ржавчины.

Нотариус из Дорна был единственным, кто заинтересовался этой ржавчиной, заметив, что сам он носил лишь золотые кольца самой высшей пробы.

— Так меня же к этому обязывала моя должность, господин нотариус. Для проживания мне выделили домик на площади Линтерна, а госпожа графиня, не получая четыре года подряд никаких переводов из Индии, не сочла зазорным занять в моем доме пост экономки, ибо сочетаться с ней браком, как она хотела, я не мог и слышать об этом не хотел, ведь я очень щепетилен в вопросах иерархии на общественной лестнице. Если тогда я заявился бы в притончик марсельского парикмахера и потребовал Бланш — так звали мою мать, — мне бы ее преспокойно выдали! Но весь покой и все благополучие, приумноженное, кстати, наследством после смерти Коле Котелка, вскоре пошли прахом. А все из-за того, что в местечке Бар-ле-Дюк схватили человека, о котором говорили, что он Вечный Жид, потому что в его кошельке нашли золотые монеты времен Нерона, а тело у него было разрисовано разными кабалистическими знаками и в большой шкатулке он носил с собой предметы, назначение которых было покрыто тайной: зеркало, глядясь в которое можно по ночам говорить на древнееврейском, и это подтвердил некий прелат, приехавший из Парижа на глухой ослице по кличке Каталина, отличавшейся спокойным шагом; у Вечного Жида нашли еще ножницы, оказалось, он собирался остричь волосы последнему французскому королю, а ведь это было явным злым умыслом, ибо такое событие означало бы падение правящей короны, и на ножницах был еще знак: «Собственность Иуды Искариота», и были у того человека свечи, загоравшиеся сами по себе, и растворы, с помощью которых любой металл обращается в золото. Обо всем этом много было разговоров повсюду. Так вот, схватили, как я сказал, Вечного Жида, пытали его водой, стягивали голову веревочной петлей, и он признался во всех своих преступлениях: и что годами не ел и не пил, и проходил по двадцать семь лиг[23] за сутки, и что, прислонив, извините за выражение, голую задницу к стене, мог подслушивать, о чем говорят в доме. Последнее, как я понимаю, особенно рассердило господ из городской управы Лорены, потому что он выложил о них всю подноготную. Стало быть, они и постановили: повесить, а потом еще, за злой умысел против короля, — четвертовать. Ну а четвертование, — добавил палач, брезгливо наморщившись, — это уже не по моей части.

— Однако четвертование, согласно королевскому указу, входит в обязанности палача, — заявил нотариус из Дорна.

— Но в Руане эту обязанность брал на себя господин виконт Де Кержан, и родственники приговоренного к казни почитали это за честь и даже расплачивались за такую услугу, — заметил Куленкур де Байе.

— А я все-таки стоял на своем, — продолжал де Нанси. — Но случилось так, что дня за четыре до казни пришла ко мне в дом какая-то женщина и стала просить избавить Агасфера — так звали Вечного Жида — от его участи, мне, мол, заплатят золотом, если я его кем-нибудь подменю, например цыганом, который бродил с соколом на плече по Бургундии и Лорене; зарабатывая себе на жизнь, он натравливал сокола на тряпочных голубей, которых заранее помещал на флюгерах, а сам был вечно пьян и спал под мостом через речку Бриль. И так как моя маркиза давно уже никаких переводов из Пондишари не получала и, судя по всему, нас подстерегала нужда, тем более что ходили слухи, будто какой-то врач изобрел тяжелый нож, падающий на голову осужденного и начисто отсекающий голову, я соблазнился мешочком с золотом, который эта женщина брякнула на стол передо мной.

— А какими монетами? — поинтересовался нотариус из Дорна.

— Это были венгерские дублоны, которые принимают в любой стране. И все получилось вроде бы в наилучшем виде; я подкупил сержанта тюремной стражи, и ночью, когда стражники кутили за мой счет, мы сунули цыгана на место Агасфера, которого после допросов было уже невозможно узнать ни по лицу, ни по фигуре, а наутро в день казни напялили на цыгана капюшон из мериносовой шерсти — а ведь в Лорене осужденный еще должен приплатить за него палачу — и выволокли его на главную площадь. И цыган уже качался мертвый на веревке, как вдруг на площадь прилетел его сокол, о котором мы и не подумали, опустился на плечо повешенного, сдернул с него капюшон и улетел. Народу на площади собралось не так уж много, так как шел дождь, но возле помоста толпились цыгане, ожидая той минуты, когда можно будет содрать одежду с казненного, ведь любой ее клок потом продается как талисман; как увидели они, что повешен-то их одноплеменник, подняли страшный крик, орали, что, дескать, тут обман, стали прорываться к виселице сквозь цепь охранявших помост гренадеров из Оверни, и в общей суматохе кто-то из них ухитрился всадить мне нож в шею. Я упал замертво… И вот теперь я должен бродить по здешним местам, пока тот, кого мы подменили цыганом, не придет в Рим и не откроет там лавку по продаже зеркал; причем, как я узнал позже, это был даже не сам Вечный Жид, а его двоюродный брат, который когда-то одолжил Агасферу денег и теперь бродит за ним по свету, чтобы получить долг, семь лет странствует, семь лет отдыхает, подсчитывает капитал и проценты за столько веков, в этом деле он дока и своего не упустит. Когда придет он в Рим, а это должно случиться в будущем году, я смогу вернуться в свою могилу, но пока что я нужен ему как свидетель, который может подтвердить настоящему Вечному Жиду, что его кредитора не повесили в Нанси и долг по-прежнему за Агасфером. Клиент мой человек порядочный: время от времени встречает меня в моих странствиях и вручает кисет лионского табачку. Мне теперь только досадно, что палачу после смерти не положено ни смеяться, ни улыбаться, а без этого какое может быть благородное обхождение. Кто бы подумал, что такое приключится со мной, ведь при жизни меня смех разбирал на каждом шагу!

VI

Затем начал свой рассказ доктор Сабат, голос его звучал твердо, хотя говорил он устало и как будто нехотя:

— Я приехал из Англии во Францию вместе с отцом, который хотел повстречаться здесь с неким американцем, мистером Франклином[24], и купить только что изобретенный им музыкальный ящик под названием «большая гармоника». Ох и хитроумный инструмент, по сравнению с ним шарманка — детская забава.

— Шарманки бывают разные, — заметил музыкант.

— Большая гармоника заводится ручкой и потом сама играет, звучит торжественно, как орган, господин трубач. Мистер Франклин, который, как известно, изобрел громоотвод, не стал бы изобретать какую-нибудь пустяковину! Так вот, отец мой вез с собой наличные деньги и чек на один из банков Кана, а неподалеку от этого города, в Мезидоне, мистер Франклин пытался с помощью флюгеров и металлических шаров укротить небесную искру. Но судьба не была к нам благосклонна: едва мы с отцом приехали в Кан — а я тогда был еще четырнадцатилетним мальчишкой, — отец заболел раком печени, пал духом, исхудал, потом у него появилась кровавая рвота, и вскорости он скончался. Мы жили в доме врача, нашего дальнего родственника, и после смерти отца он отсоветовал мне тратить деньги на покупку большой гармоники и порекомендовал воспользоваться его связями в медицинском мире и выучиться в Монпелье[25] на врача, потом поехать в Рим, изучить там лекарственные свойства опиума, а когда я вернусь в Кан, он передаст мне часть своей врачебной практики, которая была у него весьма обширной. Я согласился и, заручившись рекомендациями, отправился в Монпелье. Там на меня обратили внимание — во-первых, потому, что я слыл английским богачом, католиком в изгнании, потомком лорда Джона Сабата Хоу, а во-вторых, потому, что был недурен собой и обладал живым воображением. Через четыре года я получил диплом врача и занялся изучением лекарственных трав, заставил говорить о себе, написав трактат о folium dictamni cretensis[26] как средстве для лечения ран, нанесенных холодным оружием, и кроме того, я первым описал действие лекарства под названием electuarium quinae ferruginosum[27]. Потом я всем объявил, что уезжаю в Рим изучать лекарственные свойства опиума, но дал понять, что займусь там политикой, что я чуть ли не претендент на английский престол. Даже представил дело так, будто мне из Англии идут письма с такой надписью на конверте: «Монпелье. Кавалеру ордена Святого Георгия».