Ифигения. После возвращения Агамемнона из Трои и его гибели, опираясь на туманные намеки оракулов и несомненные доводы прорицателей, все сошлись на том, что отмщение свершится, если инфанта будет вечно сохранять юную прелесть своих шестнадцати лет: волосы заплетены в две косы, а туфли на каблуке средней высоты подчеркивают приятную округлость икр. В отличие от низенькой и смуглой Электры Ифигения была высокой и белокурой, белизной кожи она пошла в мать. Опасаясь появления тайных гонцов от Ореста с вестью о том, что мститель приближается в ночи, Эгист заточил ее в башню без дверей: некий архитектор из Болоньи устроил снаружи лифт — когда кабинка поднималась и спускалась, лебедка ужасно скрипела. Ифигения жила в своих покоях со старой кормилицей и ангорским котом, глухим, как большинство голубоглазых представителей этой породы. Девушка отказалась видеться с матерью, целыми днями смотрелась в зеркала, вырезала из цветной бумаги сердечки да придумывала себе свадебные путешествия с женихами, которых у нее не было, по странам, коих также не существовало на земле, ибо бедняжка совсем не знала географии. Цветную бумагу доставлял ей один солдат: как-то раз, еще до заточения инфанты, он увидел ее во время купания, и девушка ему приглянулась. Парень запускал воздушных змеев в сторону башни, пользуясь попутным ветром, и, когда игрушка оказывалась в двух шагах от нее, стрелял из карабина по лучинке в середине каркаса; змей ломался пополам и, точно сбитый влет голубь, падал на балкон с зубчатой балюстрадой. Потом солдат окончил службу, и принцессе не оставалось ничего другого, как разрезать уже готовые синие, зеленые, красные и желтые сердечки снова и снова, делая их каждый раз все меньше и меньше. Эгист объяснял заключение Ифигении тем, будто однажды ему приснился страшный сон: появляется Электра и огромными кривыми ногтями раздирает лицо сестры, а потом отрывает ей правую руку и, убегая, кричит, что сделает из нее дверной молоток. По словам царя, он спасал таким образом кроткую девушку от гнева разъяренной фурии. Шли годы, затворница потихоньку таяла, и под ее белоснежной, почти прозрачной кожей стали угадываться тонкие кости. Когда гребень касался волос принцессы, они потихоньку звенели: говорят, сим чудесным свойством обладают локоны сирен. Однажды зимним вечером Ифигения вместе с кормилицей грела на кухне воду для стирки, и ту хватил удар-она упала, как громом пораженная. Инфанта позвонила в сигнальный колокол, и явился Эгист с двумя лакеями — в то время во дворце еще оставалась прислуга. Царь распорядился похоронить кормилицу и стал умолять Ифигению, — спрятавшуюся в шкафу, послушаться его, выйти оттуда и переехать на недельку отдохнуть во дворец. Она может спать вместе с матерью, а он уж как-нибудь устроится на троне, а тем временем ей подыщут домоправительницу. Девушка отказалась выйти из башни, не желая показываться на люди без траурных одежд, и заявила, что прекрасно может жить одна. Раб, в чьи обязанности входило вертеть лебедку лифта, спуская гроб с кормилицей, надорвался и умер. Эгист с Клитемнестрой не нашли ему замены и поэтому не могли теперь навещать девушку. Постепенно они позабыли о ней и, упомянув случайно в беседе, всякий раз говорили одно: должно быть, у нее все хорошо, раз бедняжка не звонит в колокол. Ифигения — воплощение весны, золотокрылое создание, чудесная роза, коей не суждено увянуть, — осталась в башне одна. Кот убежал на кладбище и умер на могиле кормилицы. Инфанта ничего не пила и не ела, она только бродила по темным пыльным залам. Кончился газ для ламп, сгорели все свечи. Девушка садилась на кухне у очага, но и там нечем было развести огонь. Орест не приходил — и она не старела. Затворница считала зеркала своими друзьями и искала в них спасения от одиночества, но они — огромные круглые глаза на стенах — пожирали ее. Филон Младший объяснял Эвмону Фракийскому, что Ифигения питалась лишь воздухом и мечтами, а зеркала, чувствуя свою близкую погибель в полумраке залов, превратились в вампиров и решили поглотить инфанту, от которой оставалась теперь лишь улыбка, подобная солнечному лучу. Однако, пока был жив Орест, девушка не могла исчезнуть, ибо ей, самой яркой и светлой из зорь, суждено было зажечь огни на сцене в момент отмщения. Но вот прошел слух, будто корабль, на котором плыл принц, затонул и он погиб. Зеркала, воспользовавшись этим, поглотили ту, что была для них нежным утренним светом и дарила им всякий раз новую жизнь. От нее осталось лишь облачко, похожее на легкий газовый шарф, оно тихо парило по залу из угла в угол. В башне поселились крысы, и зеркала видели только их: крыс, крыс, крыс — без счета, пока не покрылись паутиной. Потом их ртуть сгнила, словно после гибели Ифигении стала человеческой плотью. (Есть и другие версии. Возможно, ее похитил солдат, пускавший бумажных змеев; она могла воспользоваться гробом, предназначенным для тела кормилицы, и спуститься в нем. А быть может, ее отравила Электра, подсыпав ей яду в кипрскую мальвазию. Одна греческая проститутка по имени Амарилис, скрывавшая свой возраст, та, что умерла от рвоты, проведя ночь со скотником в доме Малены, вполне могла на поверку оказаться Ифигенией, которая отправилась на поиски Ореста и добывала таким образом деньги на билет. Автору, однако, гораздо больше по душе версия о зеркалах: сердце замирает, когда воображаешь, как нежное создание, почти дитя, движется, чуть касаясь пола, среди разбегающихся по углам крыс, а огромные, грязные, покрытые язвами ми зеркала в полумраке сговариваются погубить девушку.)

Кормилица. Кормилицу Клитемнестры звали Оретаной, и она говорила, будто родилась в семье ткачей в краю Гесперид[40]. Ей пришлось скрыться из родных мест от позора, а случилось с ней вот что: однажды в полнолуние отплясывала Оретана вместе с другими девицами шуточный танец — надо сказать, в тех краях не принято стягивать чем-либо грудь, а разрез на юбке с правой стороны обычно обнажает ногу до самого бедра, — так вот, танцевали они с плетеными ивовыми куклами, надев на них шляпы и панталоны, и после этого девушка обнаружила, что забеременела. Как порешили ее подружки, всему виной были штаны, которые раньше принадлежали почтмейстеру, слывшему бабником. Оретана, повторим еще раз, уехала из своей страны, отправилась рожать в лес неподалеку от Сицилии и произвела на свет нечто, похожее на круглое лукошко с ручкой в очаровательных завитушках. Не зная, куда его деть, несчастная женщина оставила плод своего чрева в церкви бернардинцев, подвесив рядом с чашей со святой водой. Окрестить странное существо она не решилась, но подумала, что люди, приходившие в храм, крестясь, окропят уродца, и малютка, если только можно назвать его так, приобщится к христианской вере, хотя и столь неявным и весьма несовершенным образом. Груди Оретаны наполнились молоком, она устроилась на площади в Таренто и стала ждать клиентов — год выдался засушливым, и коровы не давали молока. В этот миг появился глашатай в сопровождении перса, занимавшегося разведением глухих кошек, протрубил в свой рожок и объявил, что для одной греческой принцессы требуется кормилица. Женщина предложила свои услуги, и перс, знавший толк в молоке благодаря своей профессии, продегустировал продукт гесперидки и нашел его великолепным — как раз той жирности, какая требовалась. Так Оретана стала кормилицей Клитемнестры. Оная очень полюбила инфанту и, когда пришла пора выдавать девушку замуж, хотела, чтобы за нее посватался богатый и элегантный дворянин, который бы разбирался в драгоценностях и ездил бы в карете. Брак ее воспитанницы с Агамемноном очень огорчил кормилицу. Он, конечно, царь, и это неплохо, но при том ужасный грубиян, проводит целые дни на охоте, и от него вечно несет псиной. Да и разговор у него всегда один: мол, ему под силу перерубить сразу двух скифов своим длинным мечом, мол, нет во всем мире ни одной непорочной девственницы, да еще — что мужчинам претит бабья болтовня. Оретана старалась, насколько могла, способствовать удаче Эгиста и подкладывала ему за завтраком в тарелку шпанских мушек. Когда Агамемнон нашел свою гибель от рук узурпатора, кормилица, наблюдавшая сцену с верхней лестничной площадки, поквиталась с царем за все, обозвав его козлом.