Вскоре огневой шквал разрывов стал перемещаться в глубину, образуя неширокий коридор, окаймляя шоссейную дорогу, по которой устремились танки и самоходки «викингов». Этого только и ждал Щербинин.

По условному сигналу мощные ракеты ярко осветили всю местность, и уничтожающий контрогонь в упор был столь внезапен, что «викинги» заколебались. Движение танков, стремительно ворвавшихся на дорогу, стало нерешительным. Их в лоб расстреливали орудия. С обочин дороги истребители забрасывали гранатами и били из бронебоек. Под гусеницами машин рвались противотанковые мины. Били отовсюду — и с фронта, и с флангов, и с тыла. Настоящий коридор смерти!

Где-то взорвался подбитый танк, всюду лязг и звон металла, беспрерывные выстрелы и гром разрывов, брызги искр от брони. Один из «тигров» наскочил на свою же машину, застрявшую у обочины дороги, и, высоко задрав лобовую часть, встал почти на дыбы.

«Викинги» отпрянули, оставив много подбитых и охваченных пламенем машин, и затаились надолго. Лишь к полудню они ответили сильным огнем. Но их танки и пехота не показывались вовсе.

С рассветом Щербинин осмотрел поле боя. В смертельном оцепенении здесь застыли уже отдымившие «тигры» и «пантеры». У одних разворочена сталь на борту или на корме. У других изуродованы башни, погнуты стволы орудий. А на холодной и мокрой земле всюду трупы эсэсовцев.

А днем было видно, как по дорогам за линией фронта вытянулись немецкие обозы. Что это? Демонстрация или перегруппировка? И не сделал ли противник вывода, что здесь не место для прорыва из кольца?

Днем Жарова вызвали в штаб дивизии, и еще по пути Андрей долго гадал, зачем он столь спешно понадобился Виногорову.

Дело оказалось весьма щекотливым. Полковник предложил ему новую должность — первого помощника начальника штаба. Конечно, заманчиво. Не шутка сказать — штаб дивизии! Тут тебе и кругозор другой, и — чего греха таить — беспокойства поменьше. Но Андрей не колебался. Оставить свой батальон, уйти из родного полка? Нет! Когда-нибудь он, может быть, и подумает о штабной работе, только не теперь. Ясно, как офицер, он выполнит любой приказ, но поскольку спрашивается его мнение, то Жаров против нового назначения. Да, против.

И комбат все начистоту сказал Виногорову.

Комдив не стал настаивать. Боевой командир, он понимал Жарова.

Возвращался Андрей с Пашиным, который тоже был вызван к начальнику разведки дивизии. Разбитые и раскисшие дороги выматывают коней, и они еле плетутся. Уже которые сутки льет мелкий холодный дождь.

В густой тьме ничего не видно, а феерические сполохи ракет, не гаснущие над Шандеровкой, слепили вовсе. Атаки там не прекращались ни днем ни ночью, и ожесточение борьбы нарастало с каждым часом.

— Без устали гремит, — сказал Пашин, указывая на Шандеровку, откуда доносился грозный шум боя.

— Горячий рубеж!

— Раскаленный!

— И все же их конец недалек, — добавил Жаров. — Просто упрямство обреченных и подневольных.

— Пора бы и образумиться: уроков немало.

У развилки дорог Пашин расстался с комбатом: ему нужно заехать в Шандеровку и получить последние данные о противнике в соседнем полку. Молодой офицер повернул налево и, махнув рукой Жарову, зарысил по грязной дороге.

Выбравшись на ровный участок грейдера, Андрей пустил коня внамет и вскоре догнал нескольких всадников. Оказывается, Капустин и с ним семеро автоматчиков. Щербинин послал его принять пополнение. Оставив колонну на попечение одного из сержантов, он торопился в Нова-Буду, чтобы там отогреться, пока догонит колонна.

— А я думаю, кто это со свитой скачет. Не командарм ли, часом? — усмехнулся Жаров.

— Осторожность не порок, — огрызнулся Капустин.

Некоторое время ехали молча. Капустин пожевывал тонкими губами, хмурился. Недолюбливал он Жарова. Недолюбливал и завидовал ему. Его молодости. Его смелости. Его открытой людям душе.

Потом все-таки разговор завязался. О боях, об окруженной группировке немцев.

— Без всесокрушающего удара тут не обойтись, — сказал Жаров.

Они ехали с Капустиным впереди, а автоматчики в нескольких шагах сзади.

— Я бы предпочитал уничтожающий огонь, — не соглашался Капустин. — Легче и спокойнее: бей и долби, пока не доканаешь.

— А борьбу затянешь? Это как?

— Долго не всегда плохо.

— И не всегда хорошо, чаще даже совсем плохо.

— Зато безопаснее.

— Будем медлить — кольцо свяжет нас по рукам и ногам. Не ударим мы — ударит, собрав силы, противник. Без удара, без наступления нет победы. Все уставы об этом. И боевой опыт тоже.

— Устав не стена, — усмехнулся Капустин, повторяя фразу, когда-то сказанную Жаровым.

Подъезжали к деревне, и Жаров замолчал. Убедить Капустина все равно невозможно: упрямый человек и тяжелый.

Офицеры заехали на промежуточный дивизионный пункт связи, размещавшийся в Нова-Буде. Связисты угостили их чаем, предложили отдохнуть. Капустин сразу же расположился как дома. Ему ждать свою колонну. А Жаров, выпив кружку чаю, заспешил в полк.

Едва комбат отъехал три-четыре километра, как позади раздались залповые разрывы снарядов. Били из района Шандеровки по Нова-Буде. «Капустин, наверное, спать завалился, — усмехнулся Жаров, — а тут такой концерт. Вот уж поди-ка клянет весь белый свет».

Андрей попридержал коня и поехал шагом. Покачиваясь в седле, думал о событиях последних дней. Их, этих событий, могло бы хватить и на год, а они уложились в две недели. Как напряжено время!

Мысли Андрея перенеслись в родной полк. Он представил себе Щербинина. Наверное, сидит на КП и пробирает минометчиков за слабый огонь. Черезова — за долгое молчание. Юрова — за строптивость. Звонит в подразделения и, когда рвется связь, идет к рации, поругивая и связистов, и противника. Да и его, Андрея, поди-ка не раз помянул крепким словцом за задержку: дорвался, дескать, до штабного рая.

А Березин, как и всегда, наверняка весь в хлопотах. Он ведь не уснет, если не побывает во всех подразделениях. «А как же иначе! — будет оправдываться он перед Щербининым. — И сюда надо и туда. И здесь тяжело, и там опасно. Уж такая должность».

Размышляя о людях, с которыми его свела судьба в полку, с кем он накрепко породнился в боях и походах, Андрей все больше и больше проникался чувством привязанности к ним и не мыслил себя без них, без всего того, к чему прикипел душой. Нет, он правильно поступил, отказавшись от прелестей штабной жизни. Правильно!

На командном пункте полка Жаров застал одного Щербинина. Офицеры разошлись по подразделениям.

— Приехал? — хмурясь, спросил командир полка.

— И с новой задачей…

— Наступать?

— Так точно. Вот приказ.

Продолжая хмуриться, Щербинин прочитал выписку из приказа.

— Раз надо — ударим, — свертывая бумагу, сказал Щербинин. — Только вы там в штабе уж не обессудьте, если что не так будет. Сделайте нам, грешным, снисхождение.

Андрей молчал, едва подавляя смех.

— Ну, вот что, — уже накаляясь, сказал батя, — батальон Юрову сдашь, и скатертью дорога. Не поминай лихом.

«Ну, теперь хватит», — решил Андрей и с ангельским простодушием, впервые называя Щербинина по имени-отчеству, сказал:

— А я ведь отказался от назначения, Николай Петрович. Разве вам не сообщил Виногоров?

Щербинин на миг растерялся, глядел широко открытыми глазами, потом медвежковато сгреб Жарова за плечи и басовито загрохотал:

— Ах ты сукин сын! Ах ты варнак несчастный! Ты ж еще меня и разыгрывать?!

И повернувшись в угол, где подремывал ординарец, батя крикнул:

— Ужин подавай. И по чарке!

Едва Щербинин и Жаров успели поужинать, как позвонили из штаба дивизии и предупредили: быть особенно бдительными. Вся обстановка крайне осложнилась. Ударные силы противника обрушены на Шандеровку. Из района Лисянки и в направлении Звенигородки немцы крупными силами наносят встречные удары. По всем данным — новая попытка выручить окруженных.