Ключевой вопрос для любого нового правительства звучит так: позитивно к нему настроен народ или негативно? Макиавелли предупреждает об опасностях сугубо негативного настроя. «Я желал бы напомнить государям, пришедшим к власти с помощью части граждан, что следует вдумываться в побуждения тех, кто тебе помогал, и если окажется, что дело не в личной приверженности, а в недовольстве прежним правлением, то удержать их дружбу будет крайне трудно, ибо удовлетворить таких людей невозможно»[21]. Именно с такой проблемой столкнулось нынешнее консервативно-либерально-демократическое правительство — за него голосовали не ради него самого, а лишь с целью избавиться от Гордона Брауна. С другой стороны, проблемы не исключаются и при позитивном настрое избирателей (каковой настрой они явили в 1997 году, в случае с Тони Блэром); в частности, позитивно настроенным избирателям свойственны завышенные ожидания от нового правителя. Мы намеренно выдвинули непритязательную предвыборную программу, с пятью очень скромными обязательствами (в частности, сократить количество учащихся в классах). Эти обещания мы выполнили за пару лет, но о них вскоре было забыто. После восемнадцати лет власти консерваторов народ все свои надежды и чаяния перенес на новое правительство и уже не помнил, что это правительство ему обещало, а чего не обещало. Многие надежды и чаяния находились в противоречии друг с другом, и всякий раз, когда нам предстояло сделать выбор, мы лишались благосклонности соответствующей части сторонников. И это закономерно: стоит развить деятельность в правительстве, как разочаруешь половину избравших тебя; а если деятельность не развивать, разочаруешь всех скопом.

Куда легче было бы жить без такого понятия, как «тест первых ста дней». В идеальном мире премьеры-новички будут получать отпуск после выборов и к работе приступать не раньше чем у них прояснятся головы. Однако пресловутый тест существует со времен Теодора Рузвельта; СМИ неизменно судят о пригодности нового политического лидера по тому, как он проявил себя за этот короткий срок. Поэтому поневоле приходится действовать быстро и решительно. Урок, который мы из собственного опыта извлекли? Пожалуйста: новоиспеченный политический лидер должен, еще находясь в оппозиции, подготовиться к этому спринту в правительстве и ни в коем случае не робеть в первые недели у власти, дабы успеть пожать плоды своей деятельности до очередных выборов (такую попытку предпринял Барак Обама со своей рискованной реформой здравоохранения[22]).

Итак, в первые же дни на Даунинг-стрит премьер осознает, как трудно провести ту или иную реформу. Конституциональные теоретики высказывают мнение о том, что власть британского премьер-министра не встречает никакого сопротивления в Парламенте; на деле все иначе. Премьер-новичок дергает рычаги правления — а ничего не происходит. Ощущение полной беспомощности не отпускает, преследует изо дня в день. Я об этом и в дневнике писал (мы как раз подвергались нападкам): дескать, тем, кто околачивается под вожделенной дверью с номером «10», не понять, какими политически слабыми чувствуют себя те, кто в эту дверь вошел.

На самом деле политическая власть квартирует отнюдь не по адресу Даунинг-стрит, 10 — нет, она распределена среди представителей британской элиты, и не только тех, что входят в правительство, но и тех, что не входят. Премьеру ничего не остается, кроме как договариваться с элитой посредством учреждения коалиций поддержки и задействования своих коллег — иначе никакой ему власти не будет. В Британской конституции есть один маленький секрет, и он в том, что ядро правительства является очень слабым — а не очень сильным, как принято считать. Если новоиспеченный премьер хочет выполнить предвыборные обещания, ему надо обладать специальными навыками, ибо, по Макиавелли, «в новых государствах удержать власть бывает легче или труднее в зависимости от того, сколь велика доблесть самого государя»[23].

Глава вторая. «Государь».

Мое знакомство с Тони Блэром состоялось в 1993 году, в Вашингтоне, где Блэр и Гордон Браун тогда находились. Их привлекла первая победа Билла Клинтона на выборах. В качестве представителя британского посольства я несколько недель проработал с Энджи Хантер, помощницей и доверенным лицом Блэра, а также с ее подругой Сью Най, исполнявшей те же функции для Брауна. Главной целью Блэра и Брауна было выяснить, как Клинтону удалось одержать победу, и воспользоваться идеями новых демократов, столь успешно вернувших свою партию в лидеры выборов. Но они ставили себе и другую цель — определиться с направлением, которое должна взять лейбористская партия, и это-то направление преподнести британским избирателям. Неудивительно, что репортеры следовали за ними повсюду, фиксировали каждый шаг. Джон Прескотт уверял, что Блэр с Брауном были замечены за настоятельными расспросами «превосходных людей»; что они рыскали по Америке, вынюхивая новые идеи. Тони держался как телезвезда; в дневнике я тогда отметил, что он производит впечатление человека, искренне заинтересованного в радикальном реформировании лейбористской партии. Но особенно поразили меня политическое чутье и решимость Блэра — сразу был виден крупный лидер.

Джон Пламенац, последователь Макиавелли, пишет, что Макиавелли «более всего ценил два качества, позволяющие человеку самоутвердиться, — доблесть и ум»; это справедливо для лидера в любой сфере. Что Макиавелли имел в виду под доблестью, вполне понятно, а вот под умом следует понимать не столько интеллектуальные способности, сколько решительность или инстинкт — иными словами, то, что сейчас мы зовем эмоциональным разумом. Сие загадочное свойство позволяет крупным лидерам угадывать, куда заведет их Фортуна и какие преимущества можно извлечь из этого конкретного маршрута. В отличие от мудрости, которая приобретается с опытом, доблесть и эмоциональный разум либо наличествуют у человека, либо нет.

Рой Дженкинс увидел в Тони Блэре именно эти качества. Он же отвесил Блэру двусмысленный комплимент — заявил, что Блэр обладает «второклассным интеллектом, но первоклассным темпераментом»; именно такова знаменитая характеристика, которую Оливер Венделл Холмс дал Теодору Рузвельту.

Рой Дженкинс и Тони Блэр симпатизировали друг другу, но держали дистанцию. В июле 1997 года Тони пригласил Роя в Чекере[24]. Сидя со стаканчиком в кожаном кресле на Длинной галерее, рядом с дверью в кабинет, где хранится посмертная маска Оливера Кромвеля, Рой признался, что это его первый визит в загородную резиденцию премьеров. Ни Гарольд Уилсон, ни Джим Каллаган его не приглашали. Рой явно видел в Тони человека, способного и готового удовлетворить его собственные амбиции; а также и сторонника своей идеологии. Однако Рой не мог, используя выражение Черчилля, «перекрЫститься», то есть вернуться в партию лейбористов теперь, когда она наконец-то взяла импонирующий ему политический курс. Со временем Рой разочаровался в Тони — по мнению Роя, Тони был «слишком робок с Европой». Вдобавок Тони уговорил Роя возглавить комиссию по пропорциональному представительству (акция в рамках восстановления дружеских отношений с либерал-демократами, предложение Роя), а сам не смог поддержать систему альтернативного голосования, очень выгодную для лейбористов. Рою, конечно, это очень не понравилось. Что касается Тони, он Роем восхищался. Книги его читал запоем, особенно биографию Гладстона (которому до известной степени подражал); позднее Тони даже обсуждал это произведение с автором. Однако, оставаясь в лейбористской партии в период раскола, Тони не был склонен принимать на веру суждения Роя и полагал, что сам Рой не стал политиком из-за того, что у него интеллект превалирует над темпераментом.