Решив пройтись к морю, я спустился по крутым узким улочкам к набережной и вдохнул полной грудью запах моря и бриза. Было три часа пополудни. Набережная купалась в золотистом ореоле, в сапфировых волнах моря отражались солнечные лучи, искрясь мерцающими светлячками. С этой стороны набережной открывался прекрасный вид на море. Бурлящие черно-синие волны Ла-Манша, увенчанные желтоватой пеной, накрывали собою золотистый песок. Не знаю почему, но находясь здесь, я всегда ощущал атмосферу праздника, впрочем, сегодня острый, солоноватый запах моря смог настроить меня на рабочий лад.
Присев на деревянную скамейку, я сразу почувствовал ее холодную влажность, легко проникшую сквозь ткань джинсов и трусов. Но, решив преодолеть минутную слабость, я продолжал сидеть и через некоторое время уже почти не ощущал дискомфорта. Мои мысли вновь стали вращаться вокруг того вывода, который пришел в мою голову недавно, когда мы с Фрэнком летели над этими синими волнами. Исходил я, конечно же, из того предположения, что Мишель была убита. Если бы это было не так – не было бы анонимной подсказки, да и Лора была бы жива. И вывод, что у кого-то остались доказательства или хотя бы серьезные доводы в пользу насильственной смерти актрисы, тоже имел право на жизнь. Будут ли еще подсказки? Ранее у меня было уверенность, что мы еще получим какое-нибудь сообщение. Но аноним молчал уже несколько дней. Кроме беседы с Полин, нам нужно было бы поговорить и с Ларсом, хотя прижать его было пока нечем. Опять-таки, даже если у Фрэнка и не будет никаких результатов, беседа с мисс Форестье все же должна принести мало-мальские плоды.
Я сидел на скамейки не больше пятнадцати минут, но вскоре почувствовал, что легкий дискомфорт от влажной скамейки уже перешел в свою «тяжелую» стадию, и теперь уже холодная задница стала направлять ход моих размышлений в желательное ей русло: я стал мечтать о горячем чае или кофе. И эта мечта упорно и настойчиво пыталась оторвать мой подмерзший зад от неуютного и жесткого сидения. Ей это удалось. Быстрый шаг немного согрел мое тело, а радостная, без тени обычной надменности улыбка Тодескини вкупе с горячим чаем повысили мое настроение. По его лицу было заметно: кое-что у хакера получилось.
С Фрэнком мы расположились в гостиной (после прогулки к морю терраса мне не казалась привлекательным для чаепития местом. Конечно, я сам был виноват в неудобствах, доставшиеся важной части моего тела: осеннее солнце часто бывает обманчивым, а одеться потеплее мне никто не запрещал).
Тодескини сделал себе коктейль из апельсинового сока с тоником. Налив себе чашку чая, я сел напротив и приготовился его слушать. Начал он с плохого, обозначив круг тех сведений, которые ему не удалось выяснить. Поиски девушки-студентки, которая более двадцати лет назад, звалась Сарой Райт, оказались бесплодными. Но другие факты, которые он смог зацепить, не приложив к этому никаких своих хакерских талантов, стали для меня шоковой терапией. А исходил он из известной сентенции, что все гениальное просто. Тодескини решил узнать любопытства ради, какими благотворительными проектами занимается компания «Старлингтон энд Парк», тем более что эта информация не была конфиденциальной.
Оказывается, кроме многих других благотворительных акций, холдинг производит отчисления в Фонд развития естественных наук, учредителем которого являлся богатый парфюмер, месье Патрик Домье(!), а штаб-квартира организации и по сей день находится в Порто-Вьекко, на Корсике. После смерти месье Домье этим фондом стала руководить его жена, мадам Оливия Виар(!), имевшая на тот момент несовершеннолетних детей: сына Сержа и дочерей Жюльетт и Адель.
О самой Оливии Виар удалось узнать только то, что она воспитывалась в приюте при монастыре близ Порто – Вьекко и что она окончила биохимический факультет университета города Корте.
Кроме того, Фрэнку удалось выяснить, что Генри Старлингтон неоднократно бывал во Франции для участия в научных конференциях и симпозиумах, к тому же именно ученый определил размер ежегодных отчислений в этот Фонд. После этой информации возник естественный вопрос: почему мистер Генри проявил свой интерес к этому Фонду? Понятно, что из-за своей любви к науке он ратовал за ее развитие. Но в Англии тоже немало таких центров, институтов и фондов. Причем здесь Корсика? И какое к этому имеет отношение месье Домье, богатый парфюмер из Грасса, кстати, мировой столицы ароматов? Логично предположить, что Генри Старлингтона что-то связывало с этим Патриком Домье. Но не надо забывать, что супруга этого месье, мадам Виар, приняла участие в судьбе семьи Сорель, членом которой являлась умершая Мишель Байю! Оч-чень интересная и недвусмысленная связь!
– Ты что-то понимаешь? Есть какие-нибудь соображения по этому поводу? – спросил меня Тодескини, почесывая отросшую щетину.
– Пока нет, – ответил я и допил свой остывший чай. – Надо подумать.
– Что могло связывать ученого и бизнесмена?
– Напрашивается вывод, что бизнес. Не забывай, мистер Старлингтон был ученым-биохимиком, и нескольких поколений его семьи занимались фармацевтической отраслью. А открытие и разработка новых химических веществ и препаратов – неотъемлемая часть и парфюмерного производства.
– Такой вывод очевиден и для ребенка, – раздраженно ответил Фрэнк. – Допустим, я работаю в Англии, открываю какой-то препарат, который может применяться в косметологии и парфюмерии. Почему я с этим открытием обращаюсь к неизвестному мне бизнесмену из Франции? Значит, их еще что-то связывало. – Очнувшись, Тодескини вспомнил о своем напитке и сделал солидный глоток.
В гостиной появилась Клео. Бархатной пепельно-сизой пеной подплыв к Фрэнку, она посмотрела своими глазищами на мужчину, не обратив на меня никакого внимания. Хотелось бы понять, каким-таким качеством мой приятель очаровал эту надменную красавицу. Не то, чтобы я обиделся на нее, но мое самолюбие все же было уязвлено. И в тот момент, когда я наблюдал за переглядыванием Фрэнка и Клео и думал о причинах привязанности между животными и людьми, в мою голову вдруг пришла одна мысль, и я поспешил высказать ее Тодескини:
– Послушай, Фрэнк. А может Генри Старлингтона связывала с Патриком Домье мадам Оливия? Ведь в конечном итоге она унаследовала акции. Да, а от чего умер парфюмер?
– От рака поджелудочной железы. В таком случае, какое отношение к Генри имеет Оливия?
– Может, она была его любовницей?
– И он ее так щедро вознаградил в благодарность за сугубо постельные утехи? – не срывая сарказма, спросил Тодескини.
– Может, и не только. Она, к примеру, могла внести какой-нибудь вклад…
– Куда, в банк, разве что, – усмехнулся он. По-моему, ты слишком усложняешь. – Фрэнк подошел к холодильнику, достал банку пива и, повернувшись ко мне, спросил: – Ты будешь?
– Пока нет.
Усевшись в кресло, он полуутвердительно сказал:
– Быть может, все намного проще?
– Например?
– Может, Оливия – какая-нибудь родственница ученого? – пробубнил Тодескини. Мне показалось, что мужчина разговаривает сам с собой, настолько он был погружен в свои мысли. И тут мне пришла в голову еще одно сумасшедшее предположение:
– Фрэнк, а ведь у профессора Генри Старлингтона была младшая сестра. Правда, она давно умерла. Но… – не договорив, я посмотрел на Тодескини, вероятно, взглядом душевнобольного человека, так как тот сразу изменился в лице, и я бы не сказал, что эта метаморфоза его украсила. Хотя потом, после минутного внутреннего тренинга – «я абсолютно спокоен» – мне стало немного легче. Фрэнк, глядя на меня, тоже расслабился и высказал вслух то, что не успел досказать я.
– А вот эта мысль заслуживает внимания, – не скрывая своего жгучего интереса, заметил он. Расскажи мне подробнее, что ты о ней знаешь?
Меня тоже чрезвычайно воодушевила возможность поиска «клада» в этой, абсолютно новой ветви нашего расследования.
– Очень мало. Больше – сплетни. Ей было семнадцать, когда она сбежала со своим любовником-музыкантом неизвестно куда. Ее отец, сэр Уильям, отказался от нее. Затем прошел слух, что девушка умерла. – Я замолчал, пытаясь вспомнить еще какие-нибудь подробности. – Вот и все, что мне известно. Но полагаю, ты сможешь узнать больше, если, конечно, существует хоть какая-нибудь информация об этом в Интернете.