В связи с острой потребностью прокормить своих артистов г-жа Гамсахурдия часто вывозила труппу на гастроли по стране. Им приходилось выступать перед крестьянами в надежде на компенсацию натурой. Выезжая на гастроли, двадцать с лишним артистов труппы, в основном состоявшей из молодых женщин, садились на поезд в Одессе и ехали по равнине до густых лесов на границе с Польшей. В поездах того времени имелись только товарные вагоны, называвшиеся «теплушками», с надписями на дверях: «8 лошадей или 40 человек». Обычно такие вагоны были настолько перегружены, что большая часть труппы ехала в тамбурах или на крыше. Поскольку угля не было, паровоз топили дровами. Часто поезда останавливались где-нибудь в лесу между станциями, и все пассажиры должны были сойти и рубить лес на дрова для паровозной топки.

С поезда приходилось пересаживаться на телеги, запряженные лошадьми, и отправляться в глухие деревни, где спектакли ставили в складских помещениях или прямо на открытой площадке. На смену комфорту детских лет Бориса пришла волнующая атмосфера ночевок в крестьянских домах.

За просмотр спектаклей крестьяне платили лярдом, мукой, хлебом и колбасой. К концу продолжавшихся от четырех до шести недель гастролей все молодые балерины кордебалета выглядели как в начале беременности, отъевшись на редких в те времена продуктах.

Борис, красивый молодой человек, был в центре внимания сентиментальных девиц труппы, в которой соотношение женщин и мужчин равнялось десяти к одному. О своих романах Борис мог бы написать целые тома книг. Мы же ограничимся здесь лишь тем, что он быстро стал вожделенным объектом окружавших его женщин, в глазах которых обладал исключительным шармом.

К концу 1923 г. голод закончился, и кризисное состояние Одессы сменилось некоторым подъемом. Борис снова начал подумывать о бегстве из России. Сестра руководительницы труппы г-жа Тамара Гамсахурдия была замужем за дальним родственником семьи Лисаневичей, который сумел выбраться во Францию. В последние годы жизни Ленин провел ряд реформ, включая начало новой экономической политики (НЭП), которые на время сделали режим в стране более либеральным. Тогда-то у Бориса и появились какие-то шансы на побег.

С помощью парижских родственников ему удалось получить от французов контракт на выступление в театре Альгамбра. Борис горел желанием уехать к брату во Францию, откуда в Россию приходили сообщения об успехе знаменитого Дягилева.

Однако нужно было как-то преодолеть одно серьезное препятствие: из-за того, что его семья в свое время относилась к классу помещиков, брат Александр бежал из России, а сам он был кадетом, у Бориса почти не было надежды получить официальное разрешение на выезд.

Тем не менее, он сделал попытку получить таковое от незадолго до того учрежденного в Москве комитета по организации зарубежных гастролей. Оказавшись в столице, он остановился в гостях у одной балерины, которая в течение двух сезонов выступала в Одессе. Борис провел в Москве две недели, обегая одно учреждение за другим в попытке собрать массу справок, которые были необходимы для выезда. В то время вовсю процветала коммунистическая бюрократия. Когда он, наконец, принес все необходимые справки в упомянутый выше комитет, ему сказали, что на изучение документов потребуется две недели, а комиссия по гастролям заседает лишь дважды в месяц.

Услышав это, Борис вышел из себя и поднял шум. Из кабинета вышел один из руководителей, чтобы выяснить, что происходит и, узнав фамилию просителя, подошел к нему. Вместо замечания он тепло отнесся к Борису, т. к. будучи фанатиком стипльчеза, он очень уважал старшего Лисаневича. Разобравшись в чем дело, он безотлагательно выдал ему временное разрешение, дававшее Борису возможность получить загранпаспорт, сказав, что как только комиссия рассмотрит его документы, в Одессу будет направлена телеграмма, в которой сообщат о разрешении на выезд или запрете.

В тот вечер, когда Борис возвратился в Одессу, в опере шел «Пророк» Мейербера. Эта ныне вышедшая из моды опера требовала устройства грандиозных декораций в романтическом духе, а в последнем акте с соответствующей вокализацией происходили разрушение и пожар дворца. В тот вечер постановщик превзошел сам себя: сгорели не только декорации замка, но пожар охватил весь оперный театр Одессы.

Развалины театра еще дымились, когда комитет по его восстановлению провел заседание, чтобы рассмотреть положение и решить, что предпринять. Глава комитета был одновременно партийным руководителем в Одессе. Узнав о том, что Борис планирует выехать во Францию через Германию, председатель комитета пригласил его в зал заседаний, после чего продолжил разъяснение своего нового амбициозного плана реконструкции театра. Судя по его словам, он хотел превратить его в образцовый театр с самым современным оборудованием для сцены и освещения. Исходя из этого, комитет поручил Борису, если ему дадут разрешение, заехать в Берлин, чтобы собрать технические данные о необходимом оборудовании.

В этом предложении Борис незамедлительно узрел возможность предварить резолюцию, которую должна была наложить Москва. Он ответил, что был бы готов собрать всю необходимую информацию, однако, учитывая тот факт, что его ангажемент в Париже начнется всего через два дня после ожидаемой даты получения разрешения из Москвы, у него не будет времени устроить все дела и изучить проблему закупки оборудования в Берлине. «Однако, — предложил Борис, — если бы вы могли выдать мне документ прямо сейчас, рассчитывая на положительную резолюцию Москвы, я мог бы выехать прямо завтра и задержаться в Берлине на нужный срок».

После некоторых колебаний руководитель одесских коммунистов согласился пойти на это и подписал разрешение на выезд Бориса без резолюции Москвы.

Получив желаемое разрешение, Борис помчался к родителям. Мать, с нетерпением ожидавшая этого момента, помогла ему уложить вещи, и он попрощался с родными. Несмотря на старание казаться веселыми, и они, и Борис понимали, что может пройти немало лет, прежде чем они свидятся вновь, если только свидятся вообще.

На разрушенном до основания одесском вокзале Борис сел на поезд и начал свой путь к границе Германии, за которой открывался свободный мир. За четыре дня до того, как его документы должен был рассматривать московский орган, он спокойно пересек границу.

— Я так и не узнал, каким было их решение, но тогда мне было наплевать на это, — рассказывал Борис.

Он провел в Берлине один день и был поражен, каким чистым и незатронутым войной выглядел город. В тот вечер он пошел в цирк, чтобы посмотреть выступление знакомого одесского акробата на трапеции, с которым подружился, когда танцевал в балете. На следующий день он сел на парижский поезд и по прибытии на Восточный вокзал оказался в объятиях брата и других родственников, добившихся для него контракта на выступления в театре Альгамбра.

Борис оказался на свободе. На другой день он отправился в Версаль для получения нансеновского удостоверения — паспорта Лиги Наций для беженцев.

— Тот факт, что я был беженцем и не имел документов о гражданстве, — объяснял Борис, — послужил основанием для того, чтобы я осел в Азии, но когда мне удалось бежать из России, я не имел представления, куда в конце концов попаду.

* * *

Из Ичангу Россия казалась бесконечно далекой землей. Хотя Борису было всего девятнадцать, когда он покинул родину, он был типично русским человеком и отличался страстным темпераментом славянина. Рассказывая о своей молодости, он целиком погрузился в воспоминания о прошлом в точности так же, как он отдает всего себя любому своему предприятию.

Было довольно поздно, когда он закончил рассказ, и мы вышли в сад. Долина Катманду лежала окутанная редким туманом, над которым возвышался пирамидальный купол храма Шьямбунатх. Феерический лунный свет высвечивал темные горные массивы, окружавшие нас. С минуту казалось, будто перед нами расстилается целый мир, и все же здесь было трудно поверить, что помимо Востока на деле существует еще и далекий Запад с его войнами и революциями. Непал вновь поразил меня как подлинный Потерянный рай, забытый в веках, скрытый от мира, недоступный его разрушительному ритму жизни.