— Повестку ему, видишь ли! — возмущенно фыркнул Гаврюшин. — Официальным путем! А про адвоката молчит чего-то. Видать, забыл. Кто с ним говорить будет?

— Вы, Женя, — попросил Мышкин. — Если, конечно, не возражаете. У меня — «жених». Кстати, вы насчет Орловского выясняли?

— Выяснял. Помер Орловский, царство ему небесное… Два года назад. Спился…

— О Господи… — вздохнул Мышкин.

Домработница Наталья появилась минут через двадцать.

— Добрый день, — сказал Мышкин. — Садитесь, пожалуйста.

Девушка провела рукой по светлым волосам, стряхивая снежинки, и села на самый краешек стула, озираясь довольно затравленно. Мышкин открыл рот, чтобы ее утешить и успокоить, но поймал выразительный гаврюшинский взгляд и тут же стушевался. Ему ужасно захотелось куда-нибудь выйти.

— Вот что, Наталья Петровна… — внушительно начал Гаврюшин. — Нам необходимо прояснить некоторые обстоятельства. Вы понимаете, что лгать здесь нельзя?

Девушка сделала какой-то протестующий жест, но Гаврюшин не дал ей ничего сказать.

— Любая ложь — понимаете? — любая! — может объективно оказаться пособничеством, — продолжал он.

— Да я и не собираюсь! — все-таки прорвалась Наташа. — Почему вы сразу так?

Мышкин сказал себе, глядя в окно: «Вообще-то он прав…»

— Я вас просто предупредил, — пояснил Гаврюшин. — Значит, так. Прежде всего, сообщаю вам, что Екатерина Козлова была убита из пистолета, который принадлежит Антону Дерюгину и был вынесен из дерюгинской квартиры…

Он собирался продолжать, но Наташа неожиданно его перебила.

— Я не брала его… — проговорила она дрожащим голосом. — Вот и он тоже спрашивал… — она указала на Мышкина, — знаю ли я, где лежит… Не брала я. Катька меня просила, а я не взяла… Не хотела связываться.

— Козлова просила вас достать пистолет? — насторожился Гаврюшин.

— Не вообще достать… а забрать у Антона. Якобы он этому угрожал… жениху ее… Как будто Антон другого не мог купить!..

— Вы ей поверили?

— Сама не знаю… — Она покачала головой. — Скорее нет. По-моему, это Катька так… фантазировала… для романтики. Но… — Она неожиданно умолкла.

— Что?

— Нет-нет, ничего… Просто… Это ведь я так думала, а другие, может, и по-другому…

— Зуев когда-нибудь говорил с вами об этом пистолете?

— Как это — говорил о пистолете? Чего о нем говорить? Но вот Василий-то как раз думал, — она неожиданно покраснела, — что Антон может… запросто. Он мне говорил: «Вот увидишь, он кого-нибудь из них шлепнет — не одного, так другого»… то есть… другую, — закончила она, сбившись.

— Значит, вы виделись с Зуевым в течение последнего месяца? — пристально глядя на нее, спросил Гаврюшин.

Она покраснела еще больше и опустила глаза.

— От него не отвяжешься, — почти прошептала она. — Так-то я Антону жаловалась, а тут ему стало не до меня…

— Как вы думаете, кто мог вынести пистолет из квартиры Дерюгина?

— Не знаю я! Вот ей-богу, не знаю!.. Да мало ли кто… Тот же Васька мог… Хотя Васька, может, и не рискнул бы. Сама Катя могла… Я, правда, с тех пор ни разу не видела, чтоб она к нему заходила, но мало ли… Я ж за ней не следила…

Она замолчала, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, и приложила руки к щекам, и Мышкину невольно подумалось, что, пожалуй, все-таки следила… отчасти… хоть и совсем не в той мере, в какой требовалось Зуеву.

— Еще один вопрос, Наташа, — негромко начал он. — Как вам кажется… причем поймите меня правильно — я спрашиваю о ваших личных впечатлениях… так вот, как вам кажется, Козлова могла вернуться к Дерюгину, или это было совершенно исключено?

Наташа задумалась.

— Как вам сказать… — проговорила она, старательно взвешивая каждое слово. — Я думаю, могла… Мне она ничего такого не говорила, но мне самой так казалось. Смотрю на нее — и думаю: вернешься, никуда не денешься. Там деньги, там власть, там шик… Она ж без этого не могла. Тут, правда, любовь… Так она говорила. А я думаю: любовь любовью… Но вообще-то я ничего не знаю, — неожиданно заключила она.

— Ладно, — вздохнул Гаврюшин, подписывая пропуск. — Пожалуй, хватит. Спасибо, всего хорошего.

Девушка вскочила, растерянно переводя взгляд с одного на другого.

— До свидания, — хором сказали Коля и Мышкин.

Она кивнула, подхватила сумочку и поспешно удалилась.

— Никакого толку, — резюмировал Гаврюшин. — Ждем Зуева. Пойду настроюсь. Буду делать котлету.

— Знаете что… — вдруг сказал Мышкин. — Задайте ему, пожалуйста, вот какой вопрос. Не было ли у него впечатления, что Козлова собирается к Дерюгину возвращаться?

— Спрошу, — коротко ответил Гаврюшин. — Значит, вы уверены, что Роговы не врут? Ну смотрите, инспектор… Подведет ваше психоложество — останемся в дураках…

Он развернулся на каблуках и вышел из кабинета.

— Выходит, — робко начал Коля, преданно глядя на Мышкина, — есть шанс, что это Зуев? Я к тому… что ведь она наврала… ну вот насчет алиби-то, про библиотеку…

— Ох, Коля, погодите… — отмахнулся Мышкин. — Ничего я пока не знаю. Голова кругом. Сейчас «жених» придет. Еще один… И между прочим, она-то мне как раз на него и указывала…

— У него же мотива вообще никакого… — растерянно проговорил Коля и тут же с размаху хлопнул себя по лбу. — Так вот почему вы спрашиваете, не собиралась ли Козлова к Дерюгину возвращаться!

— Ну, в общем… И поэтому тоже… — неохотно пробормотал Мышкин. — Давайте чай пить.

Некоторое время они пили чай, разговаривая о посторонних предметах, — больше всего о политике. Причем, к обоюдному удовлетворению, выяснилось, что взгляды их в основном совпадают, — но, говоря о суде присяжных, они чуть не рассорились, потому что Мышкин утверждал, что да, система несовершенная, с множеством слабых мест, но все остальные, кажется, еще хуже, а Коля спорил до хрипоты, доказывая, что «никуда эта система не годится, наши дураки такого наворочают! да вы посмотрите, что в Америке делается!..» — и так далее. Потом Коля ушел, чрезвычайно довольный содержательной беседой, а Мышкин остался ждать Алексея Крымова.

Ровно в два часа раздался стук в дверь. «Действие третье, — сказал сам себе Мышкин. — Те же — и Дон Жуан». К собственному удивлению, он обнаружил, что немного волнуется.

Дон Жуан оказался стройным молодым человеком, с очень светлыми волосами и чуть более темными усами и бородкой. «Признак породы», — мысленно процитировал Мышкин, вспомнив Печорина. Глаза у молодого человека были чуть удлиненные, темно-серые и очень выразительные. Вообще он был, безусловно, хорош собой. Мышкин, разумеется, рассматривал его с особым пристрастием и даже пожалел, что не может одновременно взглянуть на себя в зеркало. Ему показалось, что между ними нет решительно никакого сходства. Он, во всяком случае, представлял самого себя как-то совсем по-другому. «А ведь им, наверно, виднее, — подумал он, имея в виду Агнию и Наташу. — Очень интересно…»

Алексей переступал с ноги на ногу, явно смутившись под его пристальным взглядом. «Тьфу, что это я! — спохватился Мышкин. — Уставился что твой Феликс Эдмундович. Еще подумает, что это у меня метода такая…»

— Садитесь, Алексей Дмитрич, — сказал он, сделав над собой усилие и перестав есть посетителя глазами. — И приступим.

— Спасибо, — ответил Алеша, садясь на указанное место. — Я вас слушаю.

Опять наступил ненавистный Мышкину момент начала беседы с совершенно незнакомым человеком. Первый вопрос был как барьер, который следовало непременно взять с места. «Как бы это сформулировать?..» — с тоской подумал Мышкин — и сформулировал неудачно.

— Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с Козловой, — попросил он — и тут же мысленно плюнул.

Алеша, разумеется, не мог упустить такой возможности.

— Простите… что именно вас интересует? — переспросил он с подчеркнуто невинным видом, ударив на слове «именно».

Мышкин рассердился на себя и на него разом и сказал более решительно: