– Жду вас в понедельник на утреннее совещание, – бросило ему в спину начальство. – Из Гонолулу поступила весьма примечательная информация...

– Не дождетесь, – буркнул Имс себе под нос.

Он хотел было хлопнуть за собой дверью, но десятифутовые тяжеленные створки из столетнего дуба медленно и бесшумно сошлись у него за спиной, равнодушные к его порывам.

Зато он от души грохнул дверцей фамильного роллс-ройса, и от удара серебряная фигурка богини Ники на капоте дрогнула, как в ознобе.

– Домой, – приказал Имс навигационной системе.

Считается, что если оставить за собой последнее слово, возникает приятное и легкое чувство победы. Иллюзия, конечно, но врут, что помогает. И можно притворяться, что полегчало.

Нет, в самом деле помогает, говорят.

***

У порога, в подъездной аллее, свистел в голых ветвях ветер, гонял по гравию желтые листья. Имс прошел в холл, швырнул перчатки на столик и стал подниматься по лестнице наверх, на ходу расстегивая непослушными пальцами жесткие петли мундира.

В спальне было холодно. В выстуженную комнату через распахнутое настежь окно дул все тот же промозглый ветер. Имс, наконец, избавился от парадных одежд, швыряя вещи как попало на кровать и кресла, отыскал на полках гардеробной старые вытертые джинсы и толстый твидовый свитер, натянул на себя, обмотался шарфом и почувствовал облегчение. Как будто старые уютные вещи могли послужить ему утешением.

Как будто он нуждался в утешении.

– Где Том и Тони? – спросил он в пространство.

Тут же отозвался «Северус», проскрипел с отчетливым неодобрением:

– Мистер Спасский в библиотеке, читает. Мистер Хиддлс на большой веранде.

– Что его понесло туда в такой ветрище? – недовольно буркнул Имс и, нахохлившись, направился на веранду.

«Северус» на вопрос отвечать не стал, сочтя его риторическим.

***

Том, действительно, оказался на веранде. Сидел в огромном плетеном кресле, задрав ноги на балюстраду и завернувшись в древний меховой плащ, который принадлежал кому-то из предков-Норфолков и который Том как-то откопал на чердаке в старинных сундуках. Ветер раздул облака, и на бледном осеннем небе тускло блестело выцветшее солнце. Том, тонувший в темных мехах, со своими рыжими волосами и медной бородкой казался сошедшим с одного из портретов времен Ренессанса, которыми были увешаны все парадные помещения в родовом гнезде Норфолков.

Имс присел на балюстраду, вытащил сигареты, прикурил, уставившись в прозрачный парк за лужайкой. Деревья выглядели так, словно кто-то нарисовал их тушью поверх акварели. Где-то в лишенных листьев кронах раскаркались вороны. Пахло прелью и розами из розария как раз под балюстрадой.

– Ну, как прошло? – спросил Том.

– Как всегда, – нехотя ответил Имс, делая глубокую затяжку. – Что Тони?

– Весь день его не видел, – Том пожал плечами. – Вроде сидит в библиотеке.

Помолчали.

– Совещание в понедельник утром? – поинтересовался Том.

– Да.

– Пойдешь?

– Ну а ты как думаешь?

Том усмехнулся, посмотрел на Имса искоса.

– Переживаешь? – спросил нейтральным тоном.

– Нет, – соврал Имс.

– Переживаешь, – убежденно сказал Том и принялся зябко кутаться в плащ.

Имс рассматривал его, склонив голову набок.

– А ты? – спросил он вдруг и, кажется, неожиданно застал Тома врасплох.

– Я? – ненатурально удивился тот. – С чего бы это?

Вороны заткнулись или улетели, и даже ветер притих. Имс швырнул недокуренную сигарету прямо в розы.

– Поди сюда, – велел он Тому.

– Зачем это? – Том подозрительно уставился на него и демонстративно заложил ногу за ногу.

– Я тебя прошу, подойди, – сказал Имс.

Том вздохнул, встал, выпутавшись из плаща, под мехами на нем оказалась тонкая кожаная курточка и легкая синяя майка. Неудивительно, что он кутался на ветру – кожа тотчас же порозовела от контраста тепла и холода, и Имс мог бы поклясться, что спина и бока покрылись мурашками. Том поежился и недовольно нахмурился. Между бровями, над носом, залегли две короткие складки.

– Ну, что ты хотел? – спросил Том, делая шаг к Имсу.

Имс сгреб его за курточку, притянул вплотную и, обхватив рукой за затылок, прижал лицом к себе в шею. Вырываться Том не пытался, стоял, упершись ладонями Имсу в грудь.

– Ну что ты, – пробормотал он, чувствуя, как Том вздрагивает под руками. – Замерз?

– Эмиль, у тебя не тянет вот тут? – прошептал Том и сильно ткнул Имса в грудь пальцем.

– Тянет, – признался Имс. – Иногда.

– Что будет, когда ты и меня оставишь? – спросил Том. – Когда тебе придет пора идти дальше?

– Ничего не будет, – вздохнул Имс. – Вот, Томми, в родном мире Антона говорят: «Лучше синица в руке, чем журавль в небе». Я везунчик, Томми, ты же знаешь, мне выпало два шанса поймать журавля. Первый я упустил, или журавль оказался не тот, что надо, но второй не упущу ни за что. Поэтому ничего не будет. Я никуда не уйду, ты никуда не уйдешь, и все останется так, как есть. И я тебя прошу – забудь ты про Артура.

– А ты? Ты забудешь?

– В том смысле, который ты имеешь в виду, – да. Мне его очень жаль, мне грустно думать о том, куда он сам себя загнал, но он так хотел сам. Это его дорога. Но не моя. Он всегда считал, что жизнь вторична. А я нет. Виртуальность, чистый разум, не отягощенный ничем, полет духа в немыслимые дали, чистые краски, не разбавленные примесями эмоции – все это хорошо. В книжках. В кино. В сказках. Это путь гения, наверное, и я искренне считаю и всегда считал Артура гением. Но гении одиноки, и в этом одиночестве они жестоки, как боги, и так же, как боги, требуют жертв. Артур готов был жертвовать собой ради любви, он считал, что жертва – это квинтэссенция любви. А я – нет. Я не хочу жертвовать собой и никем – я хочу просто любить настоящего человека. Живого.

Том долго не отвечал.

Потом сказал глухо, выдыхая Имсу в шею:

– Ты мне в любви объясняешься, Имс?

– А это похоже на объяснение в любви? – усмехнулся Имс, отодвинул от себя Тома на расстояние вытянутых рук и заглянул ему в лицо. Глаза у Тома были сине-зеленые, прозрачные, как морская вода, а ресницы слиплись мокрыми острыми стрелками.

Том кивнул.

Тогда Имс снова прижал его к себе, запустив озябшие пальцы под куртку и вызвав этим негодующий вопль.