струнных!

Он будет город свой беречь,

И, заалев перед денницей,

В руке простертой вспыхнет меч

Над затихающей столицей.

22 февраля 1904

ПОЕДИНОК

Дни и ночи я безволен,

Жду чудес, дремлю без сна.

В песнях дальних колоколен

Пробуждается весна.

Чутко веет над столицей

Угнетенного Петра.

Вечерница льнет к деннице,

Несказанней вечера.

И зарей – очам усталым

Предстоит, озарена,

За прозрачным покрывалом

Лучезарная Жена…

Вдруг летит с отвагой ратной —

В бранном шлеме голова —

Ясный, Кроткий, Златолатный,

Кем возвысилась Москва!

Ангел, Мученик, Посланец

Поднял звонкую трубу…

Слышу коней тяжкий танец,

Вижу смертную борьбу…

Светлый Муж ударил Деда!

Белый – черного коня!..

Пусть последняя победа

Довершится без меня!..

Я бегу на воздух вольный,

Жаром битвы утомлен…

Бейся, колокол раздольный,

Разглашай весенний звон!

Чуждый спорам, верный взорам

Девы алых вечеров,

Я опять иду дозором

В тень узорных теремов:

Не мелькнет ли луч в светлице?

Не зажгутся ль терема?

Не сойдет ли от божницы

Лучезарная Сама?

22 февраля 1904

ОБМАН

В пустом переулке весенние воды

Бегут, бормочут, а девушка хохочет,

Пьяный красный карлик не дает проходу,

Пляшет, брызжет воду, платье мочит.

Девушке страшно. Закрылась платочком.

Темный вечер ближе. Солнце за трубой.

Карлик прыгнул в лужицу красным комочком,

Гонит струйку к струйке сморщенной рукой.

Девушку манит и пугает отраженье.

Издали мигнул одинокий фонарь.

Красное солнце село за строенье.

Хохот. Всплески. Брызги. Фабричная гарь.

Будто издали невнятно доносятся звуки…

Где-то каплет с крыши… где-то кашель старика…

Безжизненно цепляются холодные руки…

В расширенных глазах не видно зрачка…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как страшно! Как бездомно! Там, у забора,

Легла некрасивым мокрым комком.

Плачет, чтобы ночь протянулась не скоро —

Стыдно возвратиться с дьявольским клеймом…

Утро. Тучки. Дымы. Опрокинутые кадки.

В светлых струйках весело пляшет синева.

По улицам ставят красные рогатки.

Шлепают солдатики: раз! два! раз! два!

В переулке у мокрого забора над телом

Спящей девушки – трясется, бормочет голова;

Безобразный карлик занят делом:

Спускает в ручеек башмаки: раз! два!

Башмаки, крутясь, несутся по теченью,

Стремительно обгоняет их красный колпак…

Хохот. Всплески. Брызги. Еще мгновенье —

Плывут собачьи уши, борода и красный фрак…

Пронеслись, – и струйки шепчут невнятно.

Девушка медленно очнулась от сна:

В глазах ее красно-голубые пятна.

Блестки солнца. Струйки. Брызги. Весна.

5 марта 1904

* * *

Вечность бросила в город

Оловянный закат.

Край небесный распорот,

Переулки гудят.

Всё бессилье гаданья

У меня на плечах.

В окнах фабрик – преданья

О разгульных ночах.

Оловянные кровли —

Всем безумным приют.

В этот город торговли

Небеса не сойдут.

Этот воздух так гулок,

Так заманчив обман.

Уводи, переулок,

В дымно-сизый туман…

26 июня 1904

* * *

Город в красные пределы

Мертвый лик свой обратил,

Серо-каменное тело

Кровью солнца окатил.

Стены фабрик, стекла окон,

Грязно-рыжее пальто,

Развевающийся локон —

Всё закатом залито.

Блещут искристые гривы

Золотых, как жар, коней,

Мчатся бешеные дива

Жадных облачных грудей,

Красный дворник плещет ведра

С пьяно-алою водой,

Пляшут огненные бедра

Проститутки площадной,

И на башне колокольной

В гулкий пляс и медный зык

Кажет колокол раздольный

Окровавленный язык.

28 июня 1904

* * *

Я жалобной рукой сжимаю свой костыль.

Мой друг – влюблен в луну – живет ее обманом.

Вот – третий на пути. О, милый друг мой, ты ль

В измятом картузе над взором оловянным?

И – трое мы бредем. Лежит пластами пыль.

Всё пусто – здесь и там – под зноем неустанным.

Заборы – как гроба. В канавах преет гниль.

Всё, всё погребено в безлюдьи окаянном.

Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах.

Мы робко шепчем в дверь: «Не умер – спит

ваш близкий…»

Но старая, в чепце, наморщив лоб свой низкий,

Кричит: «Ступайте прочь! Не оскорбляйте прах!»

И дальше мы бредем. И видим в щели зданий

Старинную игру вечерних содроганий.

3 июля 1904

ГИМН

В пыльный город небесный кузнец прикатил

Огневой переменчивый диск.

И по улицам – словно бесчисленных пил

Смех и скрежет и визг.

Вот в окно, где спокойно текла

Пыльно-серая мгла,

Луч вонзился в прожженное сердце стекла,

Как игла.

Все испуганно пьяной толпой

Покидают могилы домов…

Вот – всем телом прижат под фабричной трубой

Незнакомый с весельем разгульных часов…

Он вонзился ногтями в кирпич

В унизительной позе греха…

Но небесный кузнец раздувает меха,

И свистит раскаленный, пылающий бич.

Вот – на груде горячих камней

Распростерта не смевшая пасть…

Грудь раскрыта – и бродит меж темных бровей

Набежавшая страсть…

Вот – монах, опустивший глаза,

Торопливо идущий вперед…

Но и тех, кто безумно обеты дает,

Кто бесстрастные гимны поет,

Настигает гроза!

Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую грудь

На распутьях, в подвалах, на башнях – хвала!

Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь,—

Наши гимны, и песни, и сны – без числа!!!

Золотая игла!

Исполинским лучом пораженная мгла!

Опаленным, сметенным, сожженным дотла —

Хвала!

27 августа 1904

* * *

Поднимались из тьмы погребов.

Уходили их головы в плечи.

Тихо выросли шумы шагов,

Словеса незнакомых наречий.

Скоро прибыли толпы других,

Волочили кирки и лопаты.

Расползлись по камням мостовых,

Из земли воздвигали палаты.

Встала улица, серым полна,

Заткалась паутинною пряжей.