- Рельефнее, - сказала она без смущения. - Как и везде, где труднее. Не думаю, чтобы вам тут было очень уж трудно.

- Будьте снисходительны, Иван Андреевич, - сказал Згурский. - У Эры такая манера разговаривать. Вежливость и такт для нее не существуют. Они придуманы для других. Самолюбие собеседника - это досадное неудобство, мешающее работать. Это для нее мелочи, которые следует отбросить, ибо они затемняют главное.

- Мы приехали работать, а не демонстрировать свою учтивость, -сказала Эра. - Всему свое время. Иван Андреевич меня прекрасно понимает и не обижается. Зря ты делаешь сноски.

Овцын, очень чувствительный ко всему, что касалось «Кутузова», на этот раз и в самом деле не обижался. Во-первых, журналистка говорила искренне, заботясь о своем деле. Во-вторых, она говорила чепуху, которую не трудно опровергнуть. Впрочем, опровергать ее он не собирался. Наоборот.

- Нам будет не очень трудно, - сказал он. - И если вы приехали, чтобы испытать арктические невзгоды и лишения полной мерой, тогда дожидайтесь другого судна. Например, самоходной баржи, - сказал он. - Там вы будете бороться с трудностями с утра до вечера. Всю ночь с вечера до утра тоже будете бороться, можете мне поверить, я на них плавал. Первые дни это бодрит и вселяет гордость: вот я какой, все мне нипочем. Потом надоедает. Уже в середине рейса бесит. Самое отвратительное, что думаешь только о том, как бы уберечь судно и себя. Думать о чем-нибудь другом нет времени и сил. Но вряд ли самоходка сможет взять двух пассажиров - там нет ни одного квадратного фута лишней площади.

Сказав последнюю фразу, он вдруг заподозрил себя в том, что уговаривает людей остаться, умолк и внутренне обругал себя.

- Видишь? - сказал Згурский.

- Слышу, - кивнула Эра. - Иван Андреевич хочет сказать, что мы не сможем работать на грузовом судне. Это печально... Печально, если это так, -повторила она.

«Она еще и сомневается, - раздраженно подумал Овцын. - Была ли она когда-нибудь севернее Архангельска? Вряд ли. Иначе знала бы, как это важно для работы - сухая одежда, нормальная еда, удобное помещение и теплое, извините, отхожее место. Без этого ты будешь думать не о своем сценарии, а о том, что у тебя вода в сапогах, и в тесной каюте грязь, и кок сегодня опять выдаст вместо обеда холодные консервы, потому что у него бачки слетели с плиты. И о том, где присесть написать пару строчек, ты тоже будешь думать, и где переодеться - тоже. Впрочем, ни один серьезный капитан не возьмет эту девочку на самоходку».

- Да... - произнес Згурский. - С такой площадки, как самоходная баржа, стихия выглядела бы колоритнее, чем с комфортабельного теплохода. Даже не знаю, как решить... Почему вы молчите?

- Я сказал достаточно, - ответил Овцын, продолжая злиться.

Этот долговязый перебирает суда, как скупая домохозяйка скумбрию па одесском базаре. Что он знает о стихии? Арктическая стихия и с океанскими судами, снабженными дополнительным поясом обшивки, обращается, как с папиросными коробками. Сжатие - и парохода нет. Команда сидит у полыньи на чемоданах. Капитан упаковывает в непромокаемую бумагу судовые документы. Закоренелый пройдоха-боцман придумывает, какое у него в каюте имелось ценное личное имущество. За него заплатят страховку. А этот костлявый еще опасается, что ему не хватит колорита...

Овцын поднялся, прошел по каюте, постучал ногтем по стеклу барометра. Стрелка сдвинулась на два деления вверх. «Хорошо», - подумал Овцын.

- Не знаю, как быть, - сказал Згурский. - Что вы посоветуете, Иван Андреевич?

Овцын посмотрел в его цепкие глаза, пожал плечами.

- Что я понимаю в вашем кино? Если бы вы спросили меня, в какой парикмахерской вам лучше побриться, я бы посоветовал.

Згурский раскрыл было рот, но Эра не дала ему сказать, заговорила

сама:

- Иван Андреевич, не надо сердиться. Я уже жалею, что начала этот разговор. Простите меня. Я никогда не была к Арктике и не знаю, как лучше, а как хуже. Мне что-то представляется, вот я и болтаю. Я понимаю, что никогда так не бывает, как представляется. Не сердитесь, я вас прошу.

Овцын улыбнулся.

- Если бы я думал, что ваша работа пойдет успешнее на другом судне, я бы немедленно назвал номер причала, у которого оно будет ошвартовано, -сказал он.

- Конечно, мы пойдем с вами, - решила Эра. - Нам просто повезло, что мы пойдем на «Кутузове».

- Ну, ну, не улучшайте, - мягко сказал Овцын. - «Кутузов» и без того отличный теплоход. Не надо посыпать его сахаром.

15

После Охтенского моста Овцын послал старпома спать. Сам он простоял на мостике всю ночь, пока «Кутузов» не вышел в просторную Ладогу. Разрушенный Шлиссельбургский замок скрылся за кормой. Под самым бортом высунул из воды усатую морду тюлень, похожий на отставного николаевского жандарма. Овцын швырнул в него погасшую сигарету. Когда снова пришел старпом, он сдал место и спустился в каюту. Снял китель, пошел умываться. После ночи, проведенной на мостике, теплая вода разморила, и он вышел из ванной со слипающимися глазами.

Ксения расставляла на столе чай и булочки. Он не удивился. Скорее удивился бы, не окажись здесь Ксении с чаем. Он запахнул пижамную куртку и сел к столу.

- Садитесь и вы, Ксана, - сказал он. - Бог с ней, с дистанцией. Чванство это, а не дистанция.

Она села, налила чаю в две чашки, сказала:

- Вот и началось наше плавание.

Овцын покачал головой:

- Это семечки. Плавание начнется за Архангельском.

- Кто вас провожал? Жена? - спросила Ксения.

Овцыну представилась Марина, недвижимо стоящая на набережной. Пустота в душе щемила. Они расстались спокойно и навсегда. К лучшему ли это? Не будешь ли потом колотиться головой о мебель, вспоминая, что было? Нет, к лучшему. Восемь месяцев громоздили какое-то здание, складывали камни. Камни так и остались камнями, здания не получилось. Чем их там скрепляют, эти камни, цементом, что ли? Цемента не нашлось. Рассыпались камни.

- Нет, - ответил он Ксении. - Не хотят за меня девушки замуж.

- Это, наверное, вы не хотите, сказала она. - Девушки потом не хотят, когда почувствуют.

- Мэй би, как говорят ваши любимые англичане, - согласился Овцын. -Девушки умеют чувствовать и смотреть в будущее.

Он взял тонкую руку, стал перебирать тонкие, вздрагивающие пальцы. «добрая и ласковая рука, она так много для меня делает, а я никогда не сказа ей простого спасибо. Не потому, что я не замечал, а потому, что моя глупая гордость не позволяет замечать, что я получаю подарки, за которые не в силах отдарить. И я не замечал их. Принимать все равно приходилось, с этой Ксенией ничего не поделаешь. Спасибо тебе, рука. Ты настоящая и человеческая».

- Будет, - сказала Ксения. Она забрала руку. - Не расстраивайте меня. Я женщина, могу заплакать.

- Плакать надо мне, - сказал он.

- Вам надо спать, - посоветовала Ксения. - Вы устали, нервы напряжены. Вот вас и покусывает совесть.

- Верно, - сказал Овцын. - Вы дьявольски проницательны! Ксана, скажите, вы в самом деле... Впрочем, ладно. Не говорите.

- Ложитесь спать, Иван Андреевич, - сказала она. - Я пойду, а то отнимаю у вас время своей болтовней.

Она стала собирать посуду.

- Нет, мне легко с вами, Ксана. Не уходите, - попросил он. - И

болтайте, что хотите.

- Хорошо, я отнесу посуду и приду. Вы ложитесь.

Она ушла, а он разделся и лег в постель. Далеко глубине судна шумели машины, их мерный рокот баюкал, словно колыбельная. Он почти уснул уже, когда почувствовал, что рядом стоит Ксения.

- Сядьте, Ксана, - сказал он. - Мы в самом деле плывем.

- Разве вы не спите? - спросила она и села.

- Я сплю, я сплю. Почему бы и не поспать капитану, если обстановка позволяет? Ладожское озеро широкое, как море. Градус вправо, градус влево - какая беда? Ничего страшного. Однажды мне стало страшно. Приснилось, что я стою перед вами на коленях. Ох, как я злился на этот сон! А сейчас мне снится, что кто-то положил руку мне на волосы. Вы в самом деле положили руку мне на волосы или это только снится?