Тральная карьера «Кайна» оказалась недолгой — в этом интуиция не подвела Вилли. Он только начал входить во вкус опасной игры, как топливный насос второго котла перестал действовать, и корабль снизил ход до двенадцати узлов. Это до крайности ограничило его маневренность в районе дрейфующих мин. Командир оперативного соединения отдал команду «Кайну» выйти из строя и вернуться на Окинаву. Дело было как раз перед полуднем. Вспомогательный тральщик, один из находящихся в резерве, идущий в хвосте, прибавил ходу и занял место «Кайна». «Кайн» развернулся на выход из района траления. Кеггс на мостике «Моултона» помахал Вилли на прощанье и просигналил ему: «Счастливчик! Может быть, я тоже попробую бросить гаечный ключ в насос. До скорой встречи!»
На обратном пути команда «Кайна» с удовольствием, смешанным с грустью, взорвала мину, плывущую далеко позади тральщиков. Зловещий коричневый шар заметил Вилли. Он следил за миной в бинокль, испытывая гордость владельца, пока она не поддавалась обрушившемуся на нее граду снарядов автомата. Потом вдруг она исчезла, и тотчас же на этом месте возник огненный столб кипящей воды.
На этом вторая мировая война для «Кайна» окончилась.
Никто на «Кайне» в этот момент, разумеется, не подозревал об этом. С трудом продвигаясь, корабль вошел в бухту Бакнер-бей (как теперь стал называться Накабусуку-ван), и Кифер послал на «Плутон» донесение с просьбой разрешить подойти к борту плавбазы. На следующий день он получил язвительное официальное письмо. Ввиду загруженности более срочной работой, «Кайну» не может быть представлена такая возможность до конца августа. Киферу предписывалось постараться произвести ремонт собственными силами, используя материалы, которые плавбаза будет рада ему предоставить.
Итак, старый тральщик снова стоял в гавани на якоре, покачиваясь на волнах, обрастая ракушками и покрываясь ржавчиной. У Вилли появилось много свободного времени для беспокойных мыслей о Мэй, и он стал очень нервным. Шесть недель прошло с тех пор, как было отправлено письмо с предложением. За это время он несколько раз писал матери и получил ответ. Он успокаивал себя, рассуждая, как все военнослужащие вдали от дома. Письмо или ответ Мэй могло застрять где-то из-за нерасторопности военно-морского ведомства. Корабль, везущий почту, мог попасть в аварию из-за тайфуна. Мэй могло не оказаться в Нью-Йорке. Военная почта работает, мягко говоря, неритмично, и тому подобное. Ни одно из этих предположений не подняло его дух, ибо он знал, как четко и надежно работала на самом деле военная почта. Чтобы отправить с Окинавы письмо и получить на него ответ, достаточно было двух, двух с половиной недель. За неимением другого дела моряки писали сотни писем, и Вилли прекрасно знал весь механизм их доставки. Он мрачнел с каждым днем. Он написал три страстных, полных мольбы письма и тут же порвал их, потому что чувствовал себя идиотом, перечитывая написанное.
Однажды, во второй половине дня, когда он вошел в свою каюту, он увидел на столе толстый конверт, надписанный женским почерком — не округлый с большим наклоном почерк матери, а заостренный и без наклона. «Как у Мэй!» — мелькнула радостная мысль, и Вилли бросился к нему. Торопливо разорвал конверт. Оно оказалось от лейтенанта Дьюсели. Большая, сложенная вчетверо газетная страница выпала из конверта на пол.
думаю, что посылаемый мною материал позабавит тебя или кого-нибудь, кто еще остался на этой старой посудине. Я опять в Отделе информации на Черч-стрит, 90, слава Богу, в двух шагах от моих любимых баров. Вчера днем эта штука попала ко мне на стол. Ее надо было подшить в дело, но я заказал еще один экземпляр, а этот посылаю тебе. По-видимому, старика Желтое Пятно окончательно отпустили на подножный корм, что должно тебя радовать. Стьюбер Форкс, штат Айова! Умираю от смеха, повторяя это вслух. Во всяком случае, он теперь не сможет давать себе волю, заведуя призывным пунктом.
Ходят тут всякие туманные слухи о знаменитом «бунте на „Кайне“». Он стал своего рода легендой, хотя никто не знает, что, собственно, произошло кроме того, что Марика оправдали. Представляешь себе, каково мне тут с моими двумя боевыми звездочками, бывшему офицеру легендарного «Кайна», старому морскому волку! Умру, но не подам вида. Я мог бы завести здесь целый гарем из девочек Женского вспомогательного корпуса, если бы большие зады и волосатые ноги были мне по вкусу, но, видимо, я чересчур разборчив. Тем более что я, можно сказать, обручен. Это, наверно, тебя убьет. Когда я вернулся — ты помнишь, сколько писем я писал тогда домой насчет этой девицы из объявления в «Нью-Йоркере» — так вот, мой приятель из фирмы «Баттен, Бартон, Дэрстин и Осборн» нашел ее по моей просьбе, и скажу тебе — это самая красивая девушка в Нью-Йорке, ее зовут Кристел Гейс (ее настоящее польское имя не выговоришь, не сломав челюсти), она известная манекенщица и просто душечка. За последние шесть месяцев я немало времени провел в Сторк-клубе, и, поверь мне, мой мальчик, это тебе не служить на старике «Кайне». Между прочим, я видел твою возлюбленную Мэй Уинн, она пела в каком-то клубе. Она выглядит шикарно, но у меня не было случая поговорить с ней.
Вилли, надеюсь, ты мне простил все мои измены. Я ведь совсем другой породы, чем ты. Я никогда не говорил тебе, но меня всегда восхищала твоя выдержка перед стариком Желтопятным с его издевками, хотя во многих случаях причиной их был я. Я всего лишь попрыгунчик, а ты, дружище, нечто среднее между Джоном Пол Джонсом и христианским мучеником.
Вернешься домой, поищи мой адрес в телефонной книге. Имя моей матери Агнес Б. Дьюсели. Большой привет ребятам и держись подальше от этих камикадзе.
Искренне твой,
P. S. Заметь, что Желтопятный все еще лейтенант-коммандер. Приказ о назначениях вышел в марте, я полагаю, его обошли, и на этот раз навсегда. Ура!
Вилли поднял с пола газетную страницу. Это была первая полоса «Джорнэл», выходящей в Стьюбер Форкс, штат Айова. Очерк внизу полосы был отчеркнут красным карандашом. Две колонки занимал снимок Квига, сидящего за письменным столом и хитро улыбающегося в аппарат. Вилли почувствовал, как его передернуло от отвращения при виде его физиономии.
В очерке, написанном деревянным языком в духе многословного школьного сочинения, чего только не было о подвигах Квига на «Кайне». О бунте и о военном трибунале не было сказано ни слова. Вилли долго смотрел на фотографию Квига, потом скомкал газету, вышел в кают-компанию и бросил ее в море через иллюминатор. И тут же пожалел об этом — надо было показать ее Киферу. Его расстроило напоминание о прошлых мученьях и взволновало краткое упоминание о Мэй, но сильнее всего была зависть к Дьюсели. Он понимал, что это глупо. Он ни за что не поменялся бы с ним местами, и все же чувство зависти, гадкое и острое, не проходило.
Когда до экипажа «Кайна» дошли слухи о сбросе атомной бомбы, а затем новость об объявлении Россией войны Японии, общее настроение совершенно переменилось. Везде — на палубах, в проходах — можно было видеть радостные лица. Разговоры шли о планах на жизнь после войны, о женитьбе, о дальнейшей учебе, об открытии собственного дела. Среди экипажа нашлись и такие, кто пытался убедить других, что все это пропаганда, но их быстро заставили замолчать. Ежедневно адмиралы посылали строгие напоминания о том, что война еще продолжается, но это не производило никакого впечатления.
Как и все прочие, Вилли размышлял о том, есть ли у него шансы уволиться с флота, но на людях он сохранял строгое выражение лица и следил за порядком на корабле, несмотря на атмосферу беззаботности и веселья. Его одновременно раздражало и забавляло, как новые офицеры, которые, словно мухи, облепляли радиоприемники в кают-компании, громко выражают свою досаду по поводу того, что задерживается сообщение о капитуляции Японии. Чем меньше люди прослужили на корабле, тем громче они жаловались. Вот и корабельный врач («Кайн» наконец-то обзавелся собственным врачом, прибывшим в июне) не раз заявлял о своем отвращении к правительству и военно-морскому ведомству и о том, что он уверен, что Япония капитулировала еще неделю тому назад, но все это держится в секрете, пока срочно готовятся законы, которые оставят резервистов на службе еще на пару лет.