— Нет, сэр.

— А капитан?

— Нет, сэр.

— А кто-нибудь был испуган?

— Я был, сэр… Чертовски испугался, прошу прощения, сэр.

Один из членов суда, офицер-резервист с рыжей копной курчавых волос и типичным лицом ирландца, не выдержал и громко прыснул.

Блэкли резко повернулся к нему, но тот уже прилежно что-то писал в своем блокноте.

— Урбан, — произнес Челли, — вы единственный очевидец, не являющийся участником бунта. Ваши показания имеют огромную важность.

— Я все записал в журнал, сэр, все, что произошло.

— В журнал не записываются разговоры. А мне необходимо знать, что в это время говорили присутствующие.

— Я уже сказал, сэр, один требовал повернуть налево, другой — направо. А потом мистер Марик заменил капитана.

— В это утро капитан не вел себя странно, он не был похож на человека, который сошел с ума?

— Он был такой, как всегда, сэр.

Челли не выдержал и заорал:

— Я спрашиваю, он был сумасшедший или нормальный, Урбан? Урбан отпрянул назад и весь сжался в кресле, испуганно глядя на Челли.

— Конечно он был нормальный, сэр, насколько я помню.

— Но вы не помните ни одного слова из того, что говорилось в то утро?

— Я вел запись в журнале, сэр. Кроме спора «право» или «лево» и того, что сильно штормит, я ничего больше не слышал.

— А о балласте в то утро никто не говорил?

— Кажется, что-то говорили.

— Что именно?

— Нужно или не нужно принять балласт.

— Кто предлагал принять балласт?

— Кажется, капитан или, может, Марик. Я точно не помню.

— Очень важно, Урбан, чтобы вы вспомнили, кто это предложил.

— Я ничего не знаю о балласте, сэр. Знаю только, что такой разговор был.

— В то утро пустые цистерны заполнили водой?

— Да, сэр, я помню, потому что записал это в журнал.

— Кто отдал такой приказ?

— Не помню, сэр.

— Вы слишком много не помните, Урбан!

— Я вел журнал, сэр, вел его хорошо. Меня для этого поставили.

— Я думаю, сэр, свидетель не собирается считаться с предупреждением, сделанным ему председателем суда! — воскликнул Челли, повернувшись к Блэкли.

— Урбан, сколько вам лет? — спросил Блэкли.

— Двадцать, сэр.

— Ваше образование?

— Один год колледжа.

— Вы говорили суду правду?

— Сэр, вахтенный в рубке не обязан слушать, о чем спорят капитан и его помощник. Он должен вести журнал. Я не знаю, почему мистер Марик освободил от командования капитана.

— Вы видели, чтобы капитан совершал странные поступки?

— Нет, сэр.

— Вам нравился ваш капитан?

— Конечно нравился, сэр, — убитым голосом произнес Урбан.

— Продолжайте допрос свидетеля, — сказал председатель суда, обращаясь к прокурору.

— У меня больше нет вопросов к свидетелю.

Гринвальд приблизился к свидетельскому месту, слегка постукивая своим красным карандашом по ладони.

— Урбан, вы были на «Кайне», когда по выходе из Пёрл-Харбора тральщик собственным корпусом перерезал буксирный трос?

— Был, сэр.

— Что вы делали, когда это произошло?

— Я был… на мостике, сэр. Капитан давал мне взбучку…

— За что?

— За непорядок в одежде. Я плохо заправил рубаху.

— И в то время, когда вы с капитаном обсуждали этот важный вопрос, судно напоролось на собственный буксирный трос?

Челли, нахмурив брови, вперился взглядом в защитника и вдруг вскочил:

— Протестую против подобной формы ведения перекрестного допроса свидетеля и требую весь этот текст вычеркнуть из протокола. Прибегая к наводящим вопросам, защитник принудил свидетеля утверждать, что «Кайн» перерезал собственный буксирный трос. Этот факт не затрагивался при прямом допросе свидетеля.

— Свидетель утверждает, что не видел, чтобы капитан Квиг совершал странные поступки, — продолжал Гринвальд. — Я же пытаюсь опровергнуть это утверждение. Согласно статье 282 кодекса наводящие вопросы при перекрестном допросе свидетеля разрешаются.

Председатель вновь объявил перерыв.

Когда заседание началось, Блэкли сообщил постановление суда:

— Защитник позднее сможет вернуться к новым данным, не имеющимся в деле, и может вновь вызвать на допрос свидетеля. Протест прокурора удовлетворяется. Этот текст перекрестного допроса защиты изымается из протокола.

Во второй половине дня Челли допросил двенадцать членов команды «Кайна». Это были старшины и матросы, и все они угрюмо и кратко подтвердили, что капитан Квиг в то утро был таким, как всегда, и ничего необычного в его поведении до того, как начался шторм, во время шторма и после него, не было.

Первым допрашивали Беллисона. Гринвальд задал ему всего три вопроса.

— Беллисон, что такое, по-вашему, паранойяльная личность?

— Не знаю, сэр.

— Какая разница между психоневрозом и психозом?

— Не знаю, сэр. — Беллисон сморщился от недоумения.

— Могли бы вы с первого взгляда определить невротика?

— Нет, сэр.

Всем остальным членам команды Гринвальд задал эти три вопроса и получил такие же ответы. Повторенные двенадцать раз вопросы окончательно вывели из терпения прокурора Челли и членов суда. Они с еле сдерживаемым негодованием смотрели на защитника и нервно ерзали в креслах.

После допроса последнего из команды, а им оказался боцман по прозвищу Фрикаделька, первое заседание суда закончилось.

Марик и адвокат вышли вместе из здания суда. Солнце клонилось к закату, его косые оранжевые лучи позолотили воды залива. После спертой атмосферы судебного зала с его специфическими запахами масляной краски и навощенного линолеума, вечерний воздух казался необычайно свежим. Во дворе стоял серый джип Гринвальда, и они молча направились к нему, ступая по хрустящему гравию.

— Кажется, они прижали нас, — тихо произнес Марик.

— Посмотрим, — промолвил Гринвальд. — Наш ход еще впереди. Вы знаете этот город? Где здесь хорошо кормят?

— Я сяду за руль.

Гринвальд выпил не одну рюмку за ужином. Он избегал говорить о суде и вместо этого долго и скучно рассказывал об индейцах. Он рассказал, как мечтал стать антропологом, но вместо этого из-за какого-то дурацкого стремления к подвижничеству стал юристом. Он понял, что вместо того чтобы изучать индейцев, куда важнее защищать их. Теперь он нередко жалеет об этом.

Марик все меньше понимал своего адвоката. Разумом он уже смирился с тем, что дело его дрянь и надеяться не на что. Он был убежден, что показания Квига, Кифера и Урбана угробили его в первый же день суда. И все же он цеплялся за тоненькую ниточку своей веры в этого странного парня, его защитника. То, что ждало его, было так ужасно, что он должен был на что-то надеяться. Если его осудят по всей строгости, это будет означать увольнение с флота и пятнадцать лет тюрьмы.

34. Трибунал. День второй. Утреннее заседание

— Проходите, лейтенант Кейт, — сказал распорядитель в две минуты одиннадцатого, открывая двери приемной суда.

Вилли покорно, ничего не видя, следовал за ним через одну за другой открытые двери, пока не очутился в зале судебных заседаний. Он ощутил легкое покалывание в руках и ногах, какое испытал однажды на «Кайне» перед высадкой десанта. Лица судей за столом казались пугающими размытыми пятнами на фоне огромного звездно-полосатого флага, красно-бело-синие краски которого были неестественно яркими, как в цветном фильме. Вилли не помнил, как поднялся на возвышение, где находилось место свидетеля, как его приводили к присяге. Серое лицо прокурора Челли казалось зловещим.

— Мистер Кейт, 18-го декабря утром вы были вахтенным офицером?

— Да.

— Капитан был отстранен от командования во время вашей вахты?

— Да.

— Вам известна причина, побудившая помощника капитана пойти на это?

— Да, известна. Капитан потерял всякий контроль над собой, а также над кораблем. Тральщику грозила опасность опрокинуться и затонуть.

— Как давно вы плаваете на кораблях, лейтенант?