ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: В ЧЕРТЕ ГОРОДА

Здание из серого силикатного кирпича с полуподвалом в цоколе и монументальной лестницей посредине фасада, с четырьмя рядами больших окон без переплетов, с двускатной крышей и могучими, как у крейсера, трубами выглядело осанисто в ряду панельных пятиэтажек и являлось своего рода архитектурным центром квартала. Прохожие уважительно поглядывали на приметную, золотом по черному, вывеску: «Институт полезных ископаемых». Пониже и помельче: «Энский филиал». И поскольку по широкой лестнице не растрепанная молодежь сновала, а поднимались и спускались солидные мужчины и женщины с портфелями и сумками, а у обочины тротуара, обсаженного молодыми акациями, всегда стояло несколько легковых автомашин с номерными знаками частников, становилось ясно, что институт не учебный, а научно-исследовательский.

Если бы кто-нибудь из прохожих поднялся по лестнице, открыл застекленную дверь и вошел, он беспрепятственно миновал бы вахтера, пересек вестибюль с лозунгом на стене: «Богатства недр – народу», свернул влево или вправо и увидел бы темные коридоры, заставленные огромными шкафами со множеством ящиков, выщербленный паркет, рассохшиеся филенчатые двери, такие тонкие, что в них невозможно врезать замок. Если бы он приоткрыл одну из таких дверей, его удивило бы, как в среднюю по размеру комнату можно втиснуть пять-шесть письменных столов, три-четыре книжных шкафа да еще всякие тумбочки, коробки и ящики. А уж бумаг-то, бумаг… И он тихо притворил бы дверь, озадаченно подумав: конечно, с одной стороны, наука – дело коллективное, а с другой – как они работают в такой тесноте, здесь же ни подумать, ни сосредоточиться.

…Немного истории. Лет десять назад не было ни этого квартала, ни этого здания. Стояли домишки частного сектора, окруженные садочками, дальше был пустырь, заросший, как водится, крапивой и бурьяном. Филиала Института полезных ископаемых тогда и в помине не было, а была так называемая тематическая партия при геологоразведочном тресте.

В геологии всегда есть люди, которые по состоянию здоровья, возрасту или в силу каких-то обстоятельств в поле выезжать не могут. Они круглый год обрабатывают полевые материалы, корпят над микроскопами и бинокулярами, вычерчивают всевозможные схемы, диаграммы и так по крупице, чисто эмпирически сводят воедино разрозненные, часто противоречивые данные производственников и невольно приходят к каким-то закономерностям и обобщениям. Самый предприимчивый и пробивной из них однажды возьмет да и тиснет статейку в каком-нибудь местном «вестнике», «ежегоднике» или «трудах». Глядишь – и печатная работа появилась, зауважал себя человек, и начальство его зауважало. А человек трудится дальше, но на материал, который к нему поступает, смотрит уже прицельно, помышляет о новой статейке, а там – чем черт не шутит…

Проходит пять-шесть, а то и семь-восемь лет. Если даже в год по статейке – набирается солидный список. Человек к тому времени завел знакомства в научном мире, пообтерся и внушил себе, что не боги горшки обжигают. Эта мысль придает ему отваги. Собирается семейный совет. Человек в последний раз спрашивает жену (мужа): «Будешь создавать условия?» Жена (муж) со вздохом обещает. И вот кто-то из супругов (обычно все-таки жена) пускает себя на растопку – занимается бытом, бегает по магазинам, проверяет у детей уроки, и в доме становится сакраментальной фраза: «Папа работает».

А папа, можно сказать, еще и не работает, только готовится к сдаче экзаменов кандидатского минимума. Полтора-два года на иностранный язык, это самый трудный для папы экзамен: память уже не та и восприимчивость не та, а весь школьно-институтский багаж исчерпывается фразами: «сэнк ю вэри мач», «хау ду ю ду» и «гуд бай». Но папа знает, что он не одинок в своих усилиях, кому-то выгодно, чтобы он сдал экзамены и защитился, а раз выгодно, то «трояк», «прожиточный минимум», ему обеспечен.

Язык сдан. Короткая передышка, и папа садится за экзамен по философии. Здесь несколько проще. На свет божий извлекаются конспекты студенческой поры, через знакомых преподавателей достаются тезисы и методички, а газеты папа и так читает. Шесть-семь месяцев зубрежки, и дело в шляпе. Четверка.

Остается последний экзамен – спецпредмет. Тут уж надо знать свою тему, в зависимости от нее и специализироваться. Последняя прикидка, генеральный смотр собственных материалов и возможностей. Тема выбрана и сформулирована, назначен научный руководитель, название работы и фамилия диссертанта внесены в соответствующие перспективные планы. Теперь назад ходу нет, пан или пропал.

Это миф, будто математики, физики пишут диссертации на двух-трех страницах. Диссертация – всегда труд объемистый. И объемный. Но специалисты точных наук мыслят «в уме», – гуляя, обедая, даже развлекаясь, – и доверяют бумаге лишь итоги своих размышлений. Естественники же, в частности геологи, мыслят на бумаге, их диссертации начинаются с истории исследований, чуть ли не с Ломоносова. Здесь дай бог уложиться в триста страниц на машинке через два интервала. По объему это как солидная повесть в толстом журнале – с той разницей, что писатель полученным гонораром тут же начинает латать свой бюджет и не заметит, как денежки разойдутся, а диссертант – тот борется за пожизненную ренту.

Долго ли, коротко ли, годам к сорока – сорока пяти защитился человек, и ВАК его утвердил. Отныне он кандидат геолого-минералогических наук. На него глядя, со временем еще кто-нибудь защитится. Я кандидат, ты кандидат, мы кандидаты. Кандидаты-то кандидаты, а что толку? Надбавка за ученую степень на производстве невелика, надежд на повышение по службе мало, потому что командные посты в тресте или управлении заняты опытными энергичными специалистами. Разве что помрет кто-нибудь или на пенсию выйдет, но это ждать и ждать. Нет, надо что-то другое придумывать.

Расплывчатая еще, туманная идея носится в воздухе, беспокоит воображение, пока кто-нибудь из руководства на каком-нибудь совещании не скажет вдруг: товарищи, а почему бы нам не поставить вопрос о создании на базе нашей тематической партии научного учреждения – филиала республиканского института, группы отделов или чего-нибудь в этом роде?

Хорошую идею как не поддержать, тем более, что все – патриоты своего города, своей области, своей отрасли. Да-да, институт – это именно то, чего нам не хватало, пора работать бок о бок с передовой наукой.

Благородная и плодотворная идея облекается в форму докладной и начинает свой путь к высотам Совмина и Госплана.

Проходит время, иногда довольно длительное.

И вот однажды, опережая официальное известие, прилетает радостный слух: институт будет! Боясь сглазу, никто из заинтересованных лиц не придает этому слуху значения, но про себя ликует и распределяет портфели. Проходит еще какое-то время, и в один прекрасный день почта или телефонный звонок оповещают о том, что принято постановление: «На базе тематической партии Энского геологоразведочного треста (Энского геологического управления) создать филиал научно-исследовательского института».

Института, где геологи станут именоваться старшими и младшими научными сотрудниками, где будет исчисляться стаж научной работы и, в зависимости от него, каждые пять лет повышаться зарплата, где можно целиком отдаться милой сердцу научно-исследовательской работе, – филиал такого института создан. Теперь шутки в сторону! Самодеятельность кончилась, начинается наука.

«…Проверьте ваши часы. Шестой, последний сигнал соответствует двенадцати часам московского времени».

Заблоцкий привычным движением повел предплечьем, согнув в локте левую руку, увидел пустое запястье и с досадой одернул рукав. Его пылеводонепроницаемые… Ребята Князева летом не предупредили, и от репудина, которым он поначалу чуть ли не умывался, стекло покрылось мелкой сеткой трещин, так что циферблат стал едва виден, а недавно вовсе выпало, вместе с ним канула секундная стрелка, и вот часы валяются где-то в чемодане, и никак не получается снести их в ремонт.