— В каких отношениях ты со старшим лейтенантом Малко?

— Он мой командир.

— И только?

Виктор молчал.

— И только? — повторил Гросулов и, видя, что сын колеблется, сказал: — Можешь на этот вопрос не отвечать. — Он шагнул к столу. — Послушай, что я тебе скажу. Я прожил жизнь нелегкую, трудную, можно сказать. И все же, поверь мне, самое страшное в жизни — ложь. Обмануть человека, своих товарищей — это все равно, что слепого подвести к пропасти и сказать: иди. Понимаешь, как это жестоко, бесчеловечно! — подчеркнул Гросулов, вглядываясь в побледневшее лицо сына. Он отошел к книжному шкафу и, не поворачиваясь, повторил: — Жестоко! По чьей вине произошла авария? Ты что, не знал порядка работы?

— Знал...

— И что же?

— Действовал так, как меня учили, по инструкции...

— По инструкции не могло быть аварии. Это доказано техническими расчетами. Понимаешь: расчетами! Я им верю больше, чем своему сыну. Ты обязан, я требую, в конце концов, вспомнить, как ты производил крепления... Пойдем в парк, и покажи мне все, как было, как было именно в тот момент.

Они вышли из штаба. Виктор и не думал, что отец, такой серьезный и большой начальник, станет копаться в мелочах, проверять работу рядового специалиста, это обязанность командира взвода, сержанта.

Петр Михайлович шагал размашисто, весь вид его говорил: сейчас разберемся, мы ко всему привычны.

В парке их встретил Шахов. Ои уже подготовил установку для работы. Петр Михайлович осмотрел узлы, отойдя в сторону, приказал:

— Показывай, — и, вынув носовой платок, начал вытирать вдруг вспотевшее лицо. Шахов подал команду. Виктор привычно повторил операцию точно так, как там, на полигоне. Петр Михайлович посмотрел на Шахова. Тот поправил очки, сказал:

— На две секунды опоздал.

— Еще раз.

Виктор повторил. Его руки отточенно бегали по деталям крепления, и Петр Михайлович чувствовал, как легчает у него на душе: «Чертенок, умеет работать». Но вдруг его острый взгляд поймал опасный маршрут работы: Виктор с большим опозданием выполнил команду. Шахов положил в карман секундомер. Гросулов вновь достал платок.

— Так всегда учили тебя? — спросил Гросулов. Его рука с зажатым платком медленно протянулась к механизму. — Так?

Он ждал ответа. Виктор отозвался не сразу.

— Я спрашиваю, так? — вновь спросил Гросулов, чувствуя, как заходил по щеке шрам.

— Не всегда так, — прошептал Виктор.

Будто захлебываясь, Гросулов воскликнул:

— Накануне?

Виктор увидел окаменевшее лицо отца. Оно было страшным, глаза застыли, как у мертвеца.

— Да, незадолго, — шепотом ответил Виктор.

— Понятно, иду во взвод, — приказал Петр Михайлович, — Погоди, — остановил он у ворот Виктора. — Скажи мне: ты знал, к чему может привести вот такое опоздание. Скажи честно, как отцу!

— Опоздание? Нет, папа, я об этом не думал... Да и не мог... Он говорил мне: утри нос узловским специалистам, пусть позавидуют и нам. А то, говорит, разбежались... и думают, что их нельзя догнать.

— Честно? —Каменное лицо Гросулова еще больше взбугрилось.

Виктор прошептал:

— Так было. — Ему хотелось скорее уйти, чтобы не видеть перед собой то мучительного, то гневного выражения отцовского лица. А Гросулову хотелось почувствовать невиновность сына, убедиться, что его Виктор причастен к аварии случайно, хотя бы по незнанию дела. Некоторое время они стояли молча. Наконец Петр Михайлович сказал:

— Мать просила, чтобы ты не обижался на меня... Я — командир, пойми ты это, Витя. Мне нелегко с тобой разговаривать. Но если ты «тузик», пришпорю, галопом поскачешь! Будь они неладны, эти «тузики», не люблю я их. Они для меня как красная тряпка для быка, сразу бодаюсь...

— Понимаю, теперь... понимаю...

— Меня?

— Да...

— Как понимаешь?

— Не знаю... Но стал понимать... Если бы все так относились к «тузикам»...

— A-а, вот ты о чем, — вдруг обмяк Гросулов. — Обижаются многие, а я не такой уж свирепый всадник. — Ему хотелось признаться, что порою бывает жалко «тузиков», но он не имеет права сказать об этом вслух, даже виду никакого не подаст, ибо жалость, по его убеждению, — плохой учитель, но так и не сказал, заметив, что Шахов наблюдает за ними. Молча он повернулся и подошел к ракетной установке. В его руке еще белел зажатый платок.

Виктор усмехнулся, крикнул:

— Всадник, платок положи в карман!

Гросулов оглянулся и погрозил сыну пальцем.

Солдаты прыгали через «коня» ловко и легко, один за другим, разбросив руки, приседали на желтый из опилок пятачок. Малко стоял в стороне и выкрикивал:

— Отлично! Следующий!..

Голос его постепенно слабел, где-то в середине занятий он спохватился: «Что же я так, не по-командирски». Он попытался приободриться, но через некоторое время вынужден был поручить вести занятия сержанту. Сам, отойдя в сторону, смотрел на мелькающие фигуры солдат, но думал о другом. Приезд Гросулова сильно встревожил его: случай на полигоне вспомнился так живо, будто это произошло только что. «Могут и докопаться». Почему-то больше всего опасался Шахова. Этот черноголовый молчун со складками на лбу всегда казался Малко способным отгадывать чужие мысли. Он смотрел на солдат, а видел перед собой Шахова, четко вообразил его рот с мягкими линиями, будто бы у простачка, очки, под которыми спокойные темные глаза. «Ну что ты скажешь, Мишель?» — даже голос вспомнился. Малко не Шахову, а себе ответил: «Я предупреждал Узлова... рядовой Гросулов еще не готов к выполнению других обязанностей». И за Шахова возразил: «Неправда, а в своем расчете ты его допускал... Тут что-то не так». — «Что? — спросил сам у себя Малко и не посмел ответить, а попытался успокоить: — Все в пределах норм и правил. Шахов — не Мессинг, генерал Гросулов — не бог, а сын его Виктор — не ангел. Пусть благодарит, от губы спас. И в конце концов я имею право, как и каждый, усовершенствовать методику, приемы обучения. А если этот болван плохо соображает, при чем тут я? Поймите, товарищи, есть же трудные индивидуумы!»

Малко немного успокоился. Но, когда был объявлен перерыв, он не вытерпел, пошел встречать Виктора. Обрадовался, когда тот показался на тропинке, ведущей из парка через небольшую еловую рощицу.

— Досталось? — .спросил Малко. Он поискал удобное место. — Посидим в тенечке. Закуривай.

Малко усмехнулся.

— С таким отцом, как у тебя, самосад будешь курить. Небось и в деньгах он строг? — И, не дождавшись ответа, вернулся к первому вопросу: — Досталось? Зачем вызывал? Про чепе спрашивал?

— Спрашивал...

— Что же ты сказал?

Виктор погасил сигарету, сорвал травинку, ответил:

— Я не говорил, показывал все, как было на полигоне. Старший лейтенант Шахов подавал команды, я работал на направляющем устройстве. Отец спросил: «Так всегда учили тебя?» Я ответил: «Нет, только накануне, накануне старший лейтенант показал мне такую последовательность». —Виктор поднял голову, ожидая, что скажет Малко. Но тот молчал. Лицо его то бледнело, то краснело, чуть-чуть тряслись руки. Потом он поднялся, швырнул в кусты загасшую сигарету.

— Закрутили туго, всю вину свалили на меня. Ну, ничего, я выдержу все удары. Не ожидал, что мой подчиненный Виктор Гросулов, которому я делал только добро, скажет неправду. Встаньте, когда с вами разговаривают! — закричал он срывающимся голосом. — Вы сказали отцу неправду. Вы всегда опаздывали в работе с механизмами, и накануне, и задолго до этого. Вот истинная причина аварии, а не то, как я учил вас. Почему вы не сказали об этом генералу? Боялись? Значит, вы трус!

Слово «трус» Виктор воспринял как пощечину. Задыхаясь от волнения, он еле выговорил:

— Товарищ старший лейтенант, что вы! Разрешите, я сейчас пойду к генералу и скажу: авария произошла только по моей вине, я всегда опаздывал. Разрешите?

Малко остывал. Он с минуту пристально вглядывался в лицо Виктора. «Неужели пойдет, неужели скажет?» Ему очень хотелось, чтобы Виктор пошел. Он снял фуражку, вытер платком лоб, вздохнул: