Вскоре была произведена депортация татарского населения. Со смешанным чувством наблюдали мы за происходившим, еще даже не зная, что их ждет. Да, татары, если позволительно здесь обобщать, встречали нас далеко не так радостно, как другие. По-видимому, немало было и таких, кто активно сотрудничал с немцами. Но причем здесь женщины и дети? А про себя я еще и подумал: «Неужели так важно отправлять их немедленно, раньше нас?» Наверняка мы сейчас нужнее там, где идут активные действия.

Авиация не так страшна

Вначале немцы обладали неоспоримым преимуществом в воздухе. Это мы сразу почувствовали. Совершенно безнаказанный налет немецкой авиации в первый же день. Ну, пусть там не смогли подоспеть наши истребители. Но через три или четыре дня они бомбят в Кишиневе железнодорожную станцию, где мы грузимся в эшелон, аэродром. Наши истребители, устаревшей конструкции И-16 (мы их ласково называли «ишачками», немцы презрительно «рус фанер»), как встревоженный рой, взвиваются вверх. Однако вместо того, чтобы нападать, просто кружатся в воздухе, стараясь держаться подальше от немцев. У них и скорость мала и вооружены всего лишь пулеметами, тогда как те — скорострельными пушками. Отбомбившись, немецкие самолеты спокойно, без потерь, улетают. И потом все в том же роде.

Но мы верим, что у нас есть и современные самолеты. Те, которые, как заявлялось, превосходят немцев в скорости. Должны же они появиться! И вот, вроде, дождались. На наших глазах изящные, тонкие истребители (это не тупорылые И-16) легко догоняют и сбивают летящие над нами самолеты. Наши сбивают немцев! Мы ликуем, кричим ура. Потом такое же повторяется, и не раз. Однако постепенно закрадываются сомнения. Почему эти «немцы» летят совсем низко над нами и скрываются, если удается уйти, в нашем же тылу? Тут что-то не так! И вскоре открылась горькая истина. Это немецкие «мессершмитты» сбивают наших штурмовиков ИЛ-2. У наших не было тогда стрелка-радиста и они оказывались совершенно беззащитными от нападения сзади. Спасаясь от немцев на бреющем полете, они, видимо, рассчитывали на нашу поддержку. А мы, дураки, вместо этого радовались, когда они падали, а кое-кто даже пытался стрелять по ним. Потом шли разговоры, будто наша авиация отказывается от взаимодействия с наземными войсками. Все равно, ничего путного не получается. Только страдают от своих же. У немцев же на этот счет все отработано. Знают, где свои самолеты, где чужие. И сами четко дают о себе знать. Во всех строевых подразделениях есть сигнальщики, которые при появлении своих самолетов ракетами обозначают передний край. Правда, полезная информация при этом получается и для нас. Как-то, когда мы стояли в обороне под Змиевом, низко вдоль фронта пролетела парочка «мессершмиттов». И перед нами встала буквально сплошная стена сигнальных огней. Было известно, что здесь готовится немецкое наступление. Но такой концентрации войск никто, думаю, не ожидал.

В листовках, по радио немцы всячески превозносили силу своей авиации. Особенно нахваливали пикирующий Ю-87. Дескать, от него нет спасения. Точность бомбометания, действительно, у него неплохая. К тому же вид довольно устрашающий. Шасси не убиралось. И это делало его похожим на какую-то огромную хищную птицу, выпустившую когти перед тем, как схватить добычу. А при пикировании включалась еще и специальная сирена, разгоняемая встречным потоком воздуха. Громкий вой, сначала низкого тона. Затем по мере приближения к земле и набора скорости — все выше и выше и все громче и громче. У земли это уже какой-то нестерпимый пронзительный визг. Немцы, видимо, думали, что таким образом удастся запугать нас, как, скажем, каких-нибудь дикарей в дебрях Африки. Потом, наверное, убедились, что мы не дикари. Во всяком случае, сирен уже не было слышно.

Вначале мы пытались строго придерживаться установленного порядка в связи с опасностью воздушных налетов. При появлении самолетов противника, если колонна на марше, надлежало прекратить движение, отбежать в сторону и залечь. Но при большой насыщенности авиацией это приводило к тому, что приходилось больше стоять, чем двигаться. Да притом и опасность бомбежек, как оказалось, сильно преувеличивалась. Конечно, авиация может вызывать значительные разрушения. Но в полевых условиях эффект больше психологический: шуму и грохоту много, а последствия не сопоставимы с ними. От строгого выполнения противовоздушных требований вскоре отказались. Иногда же на машине удавалось просто ускользнуть от бомбежки. Ночью из-за опасности воздушных налетов мы должны были ездить совсем без света или с почти полностью прикрытыми фарами. Оставлялись лишь узенькие щелочки, практически ничего не освещавшие. Хорошо еще, если ночь лунная и дорога известная. А если нет? Чуть ли не в первую же военную ночь одна наша машина в темноте налетела на стоявший на дороге трактор (тоже, естественно, без света). Машина разбилась, люди пострадали. Потом иногда приходилось выставлять впереди пешего ведущего с фонариком, за которым плелась вся колонна. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, наши ночные мучения прекратились. Может быть, был соответствующий приказ, но до нас он не дошел. Но я отчетливо помню, как в конце ноября 41-го, выехав ночью из Новочеркасска в сторону захваченного немцами Ростова, увидел, как навстречу идут машины с включенными фарами. Никого не спрашивая, мы стали делать то же самое. Это не только облегчило передвижение, но и подняло дух. Значит, не боимся мы теперь ночью немца. С той поры всегда ездили со светом, и я не помню ни одного случая ночного нападения с воздуха. Летом 42-го, отступая от Харькова к Дону, мы попали ночью в деревню, где располагался штаб одной из сибирских дивизий, прибывавших для прикрытия Сталинграда. Наше появление со светом вызвало негодование — как смеем демаскировать их! А то, что мы, бывалые воины, не боимся ездить со светом, их не касается. Какой-то ретивый командир, недолго думая, отдал распоряжение крушить фары на наших машинах. И несколько фар разбили. Не драться же с ними! Вероятно, общего указания, разрешающего езду со светом, тогда все же не было. Но вот в 43-м, когда мы готовились к наступлению на Миусе, вышел приказ, я сам его читал, уже даже запрещающий ездить ночью без света. Нужно было в сжатые сроки обеспечить доставку боеприпасов и всего необходимого. В приказе говорилось, что езда без света должна расцениваться как проявление трусости и наказываться направлением в штрафной батальон.

Постепенно наша авиация набирала силу. Появились «лавочкины» и «яки», прибывали «кобры» и др. Наши самолеты не хуже немецких стали оснащаться пушками. Единственное различие — в снарядах. Немцы, правильно считая, что истребители должны в основном действовать над своей территорией, снабдили эти снаряды взрывателями самоуничтожения. Если не попали в цель, то, пролетев несколько сот метров, они сами и взрываются. Хорошо были видны возникающие цепочки разрывов в воздухе перед немецкими самолетами. У наших же таких взрывателей не было. Видно, посчитали излишней роскошью. Пролетевшие мимо цели снаряды уходили вниз и взрывались, ударяясь о землю. Как-то мне довелось попасть под такую очередь. Несколько все приближающихся разрывов впереди и продолжение уже сзади. Не успел и броситься на землю. Впрочем, в данном случае это не имело бы и смысла. Во второй половине войны, особенно после Крыма, наша авиация стала заметно превосходить немецкую. И теперь, в отличие от прежнего, мы могли радоваться хорошей летной погоде. Уже не немецких самолетов нужно было опасаться, а рассчитывать на эффективную поддержку со стороны своей авиации.

Белоруссия

По окончанию крымской кампании нас перебросили на 2-й Белорусский фронт, в котором и оставались до конца войны. Стали готовиться к наступлению на рубеже реки Прони. Командиру нашего полка было поручено контролировать подготовку орудий, выводимых на прямую наводку, на участке поддерживаемого нами корпуса. Вообще говоря, это дело начальника артиллерии корпуса. Мы здесь ни при чем, наши гаубицы на прямую наводку не выставляются. Но с начальством не спорят. Нашему же командиру не очень хотелось болтаться по окопам, и он перепоручил это мне. Мне это привычнее, и я и не подумал кому-то еще перепоручать. Пришлось изрядно полазить по переднему краю. Умеем уже воевать! Огневые позиции хорошо выбраны и замаскированы. Пушки спрятаны в укрытии. Цели известны. Полный порядок. А вот у немцев проявляется разболтанность. Стоим, разговариваем с командиром орудия. Вдруг видим, на противоположной стороне какой-то немец наполовину высунулся из окопа. Непонятно, зачем. Рядом находившийся пулеметчик тут же дал короткую очередь, и тот так и остался лежать на бруствере. Быстро и точно. Какие мастера своего дела теперь у нас!