18 августа вечером штаб 1-го Дальневосточного фронта известил нас по радио о капитуляции японских вооруженных сил в Маньчжурии. Вскоре же командующий армейской подвижной группой генерал А. М. Максимов сообщил, что направил к нам японских парламентеров. Это были начальник штаба 5-й японской армии Кавагоэ и сопровождавшие его офицеры. Разговор с Кавагоэ был короткий. Командарм А. П. Белобородов объяснил ему устно и вручил письменное распоряжение для передачи командованию 5-й японской армии — где, как и когда разоружиться и следовать колоннами в места, намеченные для лагерей военнопленных. Затем с Кавагоэ побеседовал и я. Меня интересовало состояние артиллерии японской армии. Знал, что она понесла тяжелые потери, но, насколько они тяжелы, все же не представлял. По словам Кавагоэ, артиллерии в привычном понятии этого слова (то есть артбригады и полки, подчиненные штабу армии, артполки пехотных дивизий, отдельные противотанковые и минометные дивизионы, другие подразделения) в 5-й армии больше не было. В пехотных дивизиях, имевших первоначально по 60–70 орудий, осталось по 6–10 стволов. Тяжелая артиллерия была полностью уничтожена нашим артогнем и танковыми атаками в недавних боях под Муданьцзяном и на рокадной дороге Ланькоу — Муданьцзян.

Утром 20 августа к нам в штаб под охраной наших автоматчиков прибыло командование 5-й японской армии — пять генералов во главе с командующим Симидзу и много старших офицеров. Их допрос обстоятельно описал в своих воспоминаниях Афанасий Павлантьевич Белобородов{96}, так что [301] повторяться не буду. Напомню только, что к моменту капитуляции 5-я японская армия потеряла до 40 тысяч убитыми и ранеными, то есть две трети состава, с которым десять дней назад начинала боевые действия. На всю армию осталось 80 автомашин и четыре танка. В плен сдалось более 26 тысяч человек, включая сюда не только остатки 122, 124, 126, 135-й пехотных дивизий 5-й армии, но также и еще нескольких дивизий, отступивших в нашу полосу под ударами соседних армий генералов Н. Д. Захватаева и Н. И. Крылова.

Допрос пленных японских генералов продолжался часа два. Затем генерал Белобородов предложил генералу Симидзу перед отправкой в Хабаровск съездить в расположение войск 5-й японской армии, уже разоруженной, чтобы попрощаться с недавними подчиненными. Симидзу отказался и просил поскорей отправить их группу в Хабаровск. Мы с Афанасием Павлантьевичем вышли из здания японской военной миссии, где проходил допрос. Дела торопили. Только что мы приняли радиограмму из армейского подвижного отряда. Его танки прибыли в Харбин. Сосредоточившаяся в окрестностях города 4-я японская армия еще не разоружилась, нам предстояло это сделать.

Пришла радиограмма и со станции Ханьдаохэцзы от командира 26-го стрелкового корпуса генерала Александра Васильевича Скворцова. Он сообщал, что на станционных путях сотни товарных вагонов и платформ, но паровозов исправных нет — взорваны или сброшены под откосы японцами. Поэтому отправка стрелковых частей на Харбин задерживалась.

— Полетим-ка в Харбин сами, — сказал генерал Белобородов. — А то ведь один там Шелахов.

Особоуполномоченный Военного совета фронта генерал Г. А. Шелахов с 18 августа вместе с небольшим отрядом воздушного десанта находился в Харбине среди войск 60-тысячной японской армии. Разговаривая об этом с командармом, мы шли к машине, когда за поворотом улицы возник нарастающий гул. Это приближались две колонны: впереди тягачи с пушками-гаубицами на прицепе, за ними самоходно-артиллерийские установки ИСУ-122 и ИСУ-152. 225-я пушечная бригада и 339-й самоходно-артиллерийский полк, только вчера прибывшие своим ходом в Муданьцзян, начинали марш к станции Ханьдаохэцзы.

В этот момент автоматчики вывели из здания пленных японских генералов. Симудзу Норицуне что-то спросил у [302] генерала Белобородова, Афанасий Павлантьевич засмеялся и кивнул на меня:

— Это хозяйство генерала Казакова. Приберегал для атаки на Ханьдаохэцзы. А вы взяли да капитулировали. Покажи им, Константин Петрович, технику, пусть полюбуются.

Я приказал командирам частей, и они, соблюдая правильные интервалы, провели мимо нас тяжелую артиллерию и самоходки. Последние особенно поразили японских генералов. Они все что-то повторяли, переводчик сказал:

— Говорят: не может быть! не может быть!

Действительно, сколько раз я видел наши тяжелые самоходки, созданные на базе танка ИС-2, и всегда, особенно вблизи, они производили сильное впечатление. Громада в 46 тонн, в мощной башне тяжелое орудие — 122-мм пушка или 152-мм пушка-гаубица. Идет мимо — земля дрожит.

Часа три спустя транспортным самолетом мы вылетели с муданьцзянского аэродрома на Харбин. Во втором, сопровождавшем нашу оперативную группу, самолете разместился отряд бойцов-десантников.

Наши самолеты приземлились на аэродроме Мадзягоу, что на юго-восточной окраине Харбина. Десантники из группы Шелахова встретили нас и на трофейных машинах отвезли в город, в отель «Ямато», где находился рабочий кабинет генерала Шелахова. Генерал Белобородов принял у него дела, то есть все, что относилось к умышленно оттягиваемой японским командованием капитуляции в районе Харбина. Мы тотчас связались с товарной станцией Старый Харбин, куда еще утром прибыли первые железнодорожные эшелоны подвижной армейской группы генерала А. М. Максимова — танковые батальоны с десантниками, а также несколько батарей легких пушек из 60-й истребительно-противотанковой бригады полковника П. П. Головко. Установили радиосвязь и с приближавшимися к городу по реке Сунгари военными кораблями Амурской флотилии.

Под утро 21 августа генерал Белобородов вызвал в отель командование 4-й японской армии, назначил суточный срок для полного разоружения войск на харбинском ипподроме и отправки в лагеря военнопленных. Таким образом, та волынка, которую под разными предлогами уже трое суток тянули японские генералы, была пресечена. 22 августа мы закончили прием пленных — более 60 тысяч человек. А всего, считая и 5-ю японскую армию, нам сдалось 87 тысяч солдат и офицеров и 19 генералов. Среди трофеев, свезенных на харбинский ипподром, было 190 орудий [303] различных калибров, 49 танков и много другого вооружения и военной техники.

Первые дни нашего пребывания в Харбине были заняты делами военнопленных, а также размещением непрерывно прибывавших в город воинских частей — 22-й и 59-й стрелковых дивизий, танковых и артиллерийских бригад. Еще 21 августа генерал-полковник А. П. Белобородов, как начальник гарнизона и военный комендант города, отдал приказ № 1, регламентировавший внутренний порядок и установление нормальной жизни в городе Харбин и окрестностях. Однако поддерживать такую жизнь в послевоенной Маньчжурии оказалось делом весьма сложным, и впоследствии, когда меня назначили военным комендантом города, я убедился в этом на собственном опыте.

Харбин был городом многонациональным. В то время в нем проживало около 500 тысяч китайцев, 120 тысяч японцев, 30 тысяч корейцев и примерно столько же русских эмигрантов. Кроме того, в городе, составляя национальные общины (их называли здесь «колонии») и группируясь вокруг соответствующих иностранных консульств, жили и работали сотни и тысячи подданных Франции, Германии и других европейских и азиатских государств. Причем национальная эта пестрота во времена 14-летнего жесточайшего оккупационного режима обрела особую направленность и окраску. Японская военщина и японские политики действовали по принципу «разделяй и властвуй». Военный захват чужих территорий всегда сопровождался, а зачастую и опережался разного рода политическими маневрами, направленными на разъединение, на противопоставление наций и народностей. Еще в начале нынешнего века свою экспансию в континентальном Китае, экономическое, политическое и военное внедрение в эту страну империалистическая Япония повела под демагогическим лозунгом борьбы с «белым колониализмом» за «желтое единство», за так называемую Восточно-Азиатскую сферу совместного процветания — под эгидой Японии, разумеется. И первым ее объектом стала Маньчжурия, а первым помощником — вожак крупного отряда маньчжурских хунхузов Чжан Цзолинь. С помощью японской разведки он физически устранил всех конкурентов в борьбе за власть, захватил не только Маньчжурию, но и часть Северного Китая со столицей Пекин. Однако незадолго до вооруженного вторжения японских войск в Маньчжурию та же японская разведка устранила мешавшего ей теперь «маршала Чжана», взорвав его поезд.