После ужина Ховард отправлялся ставить сети. Кьерсти любила ему помогать, ей нравилось плыть на лодке, к тому же она знала рыбные места.

Теперь Ховард ладил с девочкой. Раньше это не получалось. Когда они встречались, он бывал с ней ласков — такой уж у него характер. Но они могли не встречаться целыми днями. Девочка была робкой и пугливой, как звереныш: тоненькая и высокая, она тенью скрывалась вдали, и он едва успевал обернуться ей вслед. Иногда Ховард замечал, что она наблюдает за ним, когда ей казалось, что он на нее не смотрит, наблюдает не то выжидательно, не то с любопытством, кто ее знает, да он и не задумывался над этим. Бывало, посмотрит в темный угол, где нахохлившись сидит Кьерсти, и встречает взгляд огромных глаз, но она тут же отводит их, словно ее застали врасплох за чем-то запретным. Иногда, работая в конюшне или на сеновале, Ховард видел сквозь щели, как скользит мимо чья-то тень. Когда, напевая, он в сарае рубил дрова, то порою замечал, что чья-то тень пересекала полоску солнца, и слышал хруст веток — это Кьерсти неслышно подкралась к стенке сарая и, затаившись, переступает с ноги на ногу.

— Входи, я научу тебя этой песне, — говорил он. Но Кьерсти уже не было.

Так было в первые недели. Но с тех пор, как он навел чистоту в хлеву у старой Мари, все изменилось. Он встретил Кьерсти в закутке у старухи, и сразу же весь страх и робость девочки как ветром сдуло. Она говорила сама и расспрашивала его, смеялась и снова болтала. С тех пор так у них и повелось. Только, когда была поблизости мачеха, Кьерсти дичилась, как прежде.

Глаз у Рённев был зоркий, и она сразу подметила перемену. Хорошо, что Ховард с Кьерсти подружились, сказала она. С Кьерсти ведь ох как нелегко, кому как не мачехе это знать.

— Но тебе-то, мужчине, может, и проще с ней ладить, — усмехнулась она.

Ховард поставил все шесть сетей там, где показала ему Кьерсти. Потом сел на весла, и они отправились домой.

Солнце зашло, и озеро замерло, все краски поблекли, холмы и луга смутно отражались в воде, Кьерсти задумалась и иногда осторожно проводила пальцем борозду по воде. За пальцем по воде бежала рябь, тускло отсвечивая, как серый шелк.

От причала они поднялись по заросшей тропинке. Роса была такая обильная, что у них промокли ноги. Ласточек уже не было, над головой носились летучие мыши — пришел их черед ловить мух. Они беззвучно скользили в воздухе, словно ночные тени птиц.

Кьерсти немного отстала, она рвала цветы. Ховард знал, что она поставит их в воду, а утром отнесет старой Мари. К утру цветы поникнут — такие цветы вянут быстро, — но ведь подарок вое равно дорог.

На крыльце их поджидала Рённев. Он заметил, как она вздрогнула, когда он появился из-за сарая. Она поднялась и сделала несколько шагов навстречу — и Ховард почувствовал, как сладко и тяжело забилась кровь в жилке у него на шее.

Они постояли, глядя вокруг. Кьерсти проскользнула мимо них в дом. Вокруг было тихо. Поздний вечер, июль, лето.

Рённев глубоко вздохнула, потом повернулась к нему:

— Поздно, пора в дом.

Наследный клинок

В тот день, когда Рённев, Кьерсти и Ховард вернулись с сетера, Ховард поел наскоро. Ему не терпелось посмотреть на свой луг. Луг этот стал для него вроде ребенка. Других-то детей нету…

Но на лугу все было совсем не так, как он ожидал. По совести говоря, там ничего не изменилось, если и стало посуше, то лишь чуть-чуть. И вода не стекает в отвод. Вот где сухо.

Ховард снова и снова спрашивал себя, уж не зря ли он сделал канавы закрытыми? А может, кругляки так плотно уложены, что воде не просочиться? Нет, от этой мысли он отмахнулся, он же сам за всем проследил, канавы сделаны правильно.

Еще раз он обошел весь луг, проверил уклон — да нет, вода обязательно должна стекать.

Но вода не текла. А луг был все такой же заболоченный. Или почти такой же.

Неужели в нем столько воды?

Нет, видно, ему просто слишком не терпится. Обожди, уговаривал он себя. Не может ведь такой луг, на котором, поди, тысячу лет стояло болото, высохнуть за какие-то несколько дней. Не одна неделя пройдет, а может, и не один месяц, пока все изменится.

Постепенно он почти уговорил себя, что все в порядке. Надо дать воде время. Вот ближе к жатве посмотрим… Он заставил себя две недели не подходить к лугу — до сенокоса. А думать каждый день думал: нет ли где ошибки? Но нет, быть того не может.

Потом начался сенокос, и еще две недели у Ховарда дел было по горло.

Ближе к жатве… так он решил. Но у него не хватило терпения. В начале августа они управились с сенокосом. Закончили задолго до ужина. На кухне варили кашу на сливках, он спустился в погреб, принес пива и водки, но больше ждать не мог. Скорее на луг, посмотреть, что там.

Все то же болото. Почти то же. А сухо только в отводной канаве. Как и месяц назад.

Это не укладывалось у него в голове.

Когда он возвращался домой, он заметил, что двое хусманов, Мартин и Эдварт, как-то странно посматривают на него.

И за ужином они посматривали на него. Если он глядел на них, они быстро отводили глаза и лица у них становились серьезными и непроницаемыми. Но он успел подловить злорадство в их взглядах.

Понятно. Они побывали на лугу и знают, что он тоже видел луг. Они злорадствуют, что он столько труда положил впустую.

В этом все дело.

Вот, значит, как хусманы его любят, эти двое, во всяком случае. А остальные?

Он оглядел стол. Вот сидят Амюнн и Пер. Он-то знает, какая на них надежда. А вон Юн, охотник. На него можно положиться — хотя бы в том смысле, что Юну наплевать и на хозяина, и на его луг, на все его планы, и на этих его хусманов. Ему бы, Юну, сейчас в лес да на рыбалку.

Наутро Ховард снова был на лугу. В этот день хусманы опять были в усадьбе: после сенокоса всем хватает дела, много чего надо прибрать, привести в порядок.

На лугу все оставалось по-старому. И понять, в чем дело, Ховард так и не мог. Теперь лугу пора бы просохнуть. И, уж во всяком случае, вода просочилась бы в отводную канаву.

Нет, воды в канаве не было.

Возвращаясь в усадьбу, он заметил, что Мартин с Эдвартом шушукаются. Это ему и вовсе не понравилось. Он подошел к Юну и позвал с собой на луг.

— Может, ты лучше меня разберешься, в чем там загвоздка, — сказал Ховард.

Лицо Юна сразу замкнулось. Он молча пошел следом.

Они вдвоем обошли луг. Все оставалось по-прежнему, как в тот раз, когда Ховард приходил один: луг такой же заболоченный, вода не стекает, а в чем дело — непонятно.

— Что скажешь, Юн?

— Н-да. — Он почесал затылок. — Похоже, что эти твои закрытые канавы не пропускают воды.

Уж больно он это небрежно сказал, слишком небрежно. Ховард так и застыл — его вдруг осенило. Он ни слова не сказал Юну и направился прямо в усадьбу.

— Пойдем-ка проверим крытые канавы на лугу. Берите лопаты и кирки и пошли, — сказал он Мартину и Эдварту.

Он смотрел на их лица и увидел, что и ожидал, — землистое лицо Мартина чуть побледнело. Они пошли с ним. Никогда еще хусманы не плелись так медленно.

Они взялись за дело. Но не торопились. Ховард отпихнул Эдварта.

— Иди-ка помоги Мартину, а здесь я без тебя управлюсь.

Юн угрюмо возился у третьей канавы.

Ховард докопался до плит, покрывавших канаву.

И сразу увидел — верхние плоские плиты кто-то поднимал, а потом кое-как положил на место.

Он поднял их.

Канава была замурована. Кругляки склеены глиной, так что и капле воды не просочиться.

Копнул в другом месте, и опять камни скреплены глиной, а сверху напирает вода. Полно воды.

Несколько ударов лопатой, и вода весенним ручьем хлынула в отводную канаву.

Ховард задохнулся. Выпрямился. Мартин с Эдвартом еще не докопались до верхних плит. Они будто и не видят, что обнаружил Ховард.

Наконец они откопали верхние плиты и выжидающе посмотрели на него.

— Поднимите плиты.