Возмущение оружейников было глубоко справедливо.

На протяжении многих десятилетий, вплоть до 1891 года, русская армия вооружалась иноземным, зачастую плохим и устаревшим оружием.

В Крымскую кампанию по этой причине русские войска оказались в катастрофическом положении,— у них почти не было штуцеров (нарезных ружей), которыми были вооружены противники.

Штуцеры стреляли значительно дальше гладкоствольных ружей. Поэтому враг имел огромные преимущества. Только самоотверженность и беззаветная храбрость защитников Севастополя помогли им продержаться так неслыханно долго.

Тула в 90-е годы прошлого столетия.

В. А. Дегтярев (сидит) в 1900 году.

Перевооружение русской армии и после Крымской войны осуществлялось безалаберно. Системы новых винтовок, заряжающихся с казенной части, сменялись одна за другой с поразительной быстротой. В 1866 году на вооружение русской армии была принята винтовка Терри-Нормана, через год, то-есть в 1867 году, ее заменили системой Карле, а еще через год — винтовкой Крнка. В том же году на вооружение была принята винтовка «Бердана № 1», а через два года, в 1870 году, этот образец заменили «Берданой № 2».

Эта винтовка оказалась лучшей и производилась в Туле на протяжении многих лет. Лишь в 1891 году на смену ей принимается отечественный образец винтовки системы Мосина.

Русское правительство тратило на перевооружение колоссальные суммы. Когда же начиналась война, Россия испытывала острый недостаток в новейшем оружии. Так было и в Крымскую кампанию и в русско-турецкую войну 1877—1878 годов.

Все это хорошо было известно тульским оружейникам. От них Вася Дегтярев узнал, что винтовку «Бердана № 1» усовершенствовал русский офицер Горлов. В армии ее многие называли «русской берданкой».

Здесь же на заводе Дегтярев впервые услышал от старых оружейников правдивую историю о судьбе русского изобретателя Сергея Ивановича Мосина — творца русской трехлинейной винтовки. Васе Дегтяреву довелось учиться у мастеров, которые были ближайшими помощниками Мосина и вместе с ним на протяжении десяти лет трудились над созданием винтовки.

В течение этих десяти лет Мосин не раз представлял свою винтовку на испытания, но комиссия по разработке винтовки всякий раз ес браковала. Между тем французы предложили Мосину за его оригинальное изобретение 600 тысяч франков.

Лишь в 1891 году военное ведомство России приняло мосинскую винтовку на вооружение армии. Однако по указанию царя Александра III ее лишили и родины и имени изобретателя, назвав «винтовкой образца 1891 года».

Поводом для столь несправедливого названия русского изобретения послужило то обстоятельство, что Мосин по настоянию комиссии применил в своей винтовке некоторые детали из винтовки Нагана, которая испытывалась одновременно, но была забракована.

Это незначительное заимствование явилось также причиной того, что иностранец Наган получил от царского правительства премию в 200 тысяч рублей, а фактический изобретатель винтовки — Мосин — всего 30 тысяч рублей.

После этих рассказов Вася Дегтярев долго думал о судьбе Мосина и о его замечательном изобретении.

Скоро ему довелось увидеть и самого изобретателя.

Как-то Мосин приехал на завод, и слух об этом быстро распространился среди рабочих. Мосина с нетерпением ждали в цехах. После обеда в цех, где работал Вася Дегтярев, незаметно вошел высокий полковник с русой окладистой бородой.

— Мосин... Мосин, — пролетел шопот.

Имя Мосина тогда было известно каждому рабочему. Завод в то время изготовлял его винтовку, прекратив производство устаревших «берданок».

Вася вытянулся на носках, чтобы из-за станков получше рассмотреть знаменитого изобретателя.

Мосин подходил то к одному, то к другому мастеру, попросту здоровался с ними и дружески разговаривал, как со старыми знакомыми. Он интересовался мнением мастеров.

Конструктор очень понравился Васе простым и сердечным обращением с рабочими, которое редко случалось ему наблюдать на заводе.

Мосин скоро уехал. Но после этой встречи Васе еще больше захотелось попробовать свои силы в изобретательстве.

За последние годы отец Васи сильно сдал: похудел, осунулся. Его одолевал удушливый кашель. Все же он продолжал работать на заводе и дома, никогда не жалуясь на болезнь.

Стояла весна. Вешние воды отрезали город от деревенского мира, где была другая жизнь: распевали жаворонки и скворцы, зеленели необъятные просторы полей.

Отец Васи, страстно любивший природу, рвался в деревню, на свежий воздух лугов, в сосновый лес. В нем еще теплилась надежда, что целебный деревенский воздух «заврачует» его полуразрушенные легкие.

Когда просохло, он выпросил у соседей лошадь, отпросился на заводе и вместе с Васей поехал навестить родных. «Может, больше и свидеться не доведется», — думал он.

День выдался погожий, с ласковым, теплым ветерком. Когда выехали за город, отец оживился, повеселел, словно аромат весеннего цветения действительно помог ему.

— Как хорошо-то, Васютка, какой простор кругом, как много воздуха, солнышка, света!.. А жаворонки поют, будто в сказке... Все живет, цветет!.. Хорошо!..

Вася спрыгнул с телеги и пошел пешком. Минут через десять они оказались в лесу и так ехали около часа.

Но вот дорога свернула вправо, а лес отступил, открыв взору широкие поля, покрытые густой зеленой озимью. Потом зелень сменили сочные, каштановые пашни.

— Васютка, видишь ли пахаря-то на пригорке?

— Вижу, а что?

— Да ты вглядись получше, может, признаешь?

Вася, прищурясь от солнца, стал всматриваться.

Пахарь — босой крепкий старик в соломенной шляпе, с длинной развевающейся на ветру бородой, бодро шел за сивой лошадью, изредка покрикивая: «Но-но... прямо!..»

— Не узнаешь?

— Нет! —ответил Вася.

— Да это же граф Толстой, которого ты читал.

Вася с изумлением смотрел на Толстого, идущего босиком.

— Вот, гляди, — продолжал отец, — барин, граф, их сиятельство, а пашет, как мужик, босиком идет за лошадью, а почему? Потому, что труд любит. Труд, батенька мой, первейшее дело на земле. От него и польза, и радость, и утеха!.. Теперь ты уж большой, пригляделся к жизни, понимаешь, что без труда не проживешь... А не дай бог умру я... ведь на тебя вся надежда...

Вскоре по возвращении из деревни отец занемог и, полежав с неделю, умер.

Семнадцатилетний юноша остался хозяином в доме и кормильцем большой семьи. За несколько дней он переменился: стал молчалив, серьезен не по годам. Чтобы заработать на пропитание семьи, поставить на ноги маленьких братьев, Василий на заводе и дома трудился за двоих.

К этому времени он стал уже опытным слесарем: умел работать на станках, знал и токарное дело и кузнечное. Но ему было всего семнадцать лет, поэтому он продолжал получать заработок ученика.

Чтобы спасти семью от обнищания и голода, он принужден был работать по вечерам дома, как это делал отец. После утомительного труда на заводе он становился к дедовскому станку и работал до тех пор, пока хватало сил.

Очень тяжело было качать педаль. Нога от этого немела, словно наливалась свинцом. Василий серьезно задумался над тем, как бы облегчить свой труд.

Ему хотелось придумать какой-нибудь двигатель, который вращал бы вал станка подобно заводским трансмиссиям и цепным передачам.

«Если бы не так далеко была река, — размышлял он, — можно бы подумать о водяном приводе».

Но так как реки вблизи не было, Василий решил применить силу ветра.

Юноше вспомнилась ветряная мельница, которую еще в детстве показал ему отец. Мельница эта поразила тогда Васю простотой своего устройства.

«А ведь, пожалуй, — подумал он, — хороший ветряк мог бы вертеть вал станка». И взялся за дело.