— Да уж часа три прошло.

— Спасибо тебе, — сказала она и погладила Юраша по голове.

Не мешкая, она взяла корзину для картофеля, открыла сбитый из досок люк в полу сеней и по лестнице спустилась в погреб. Через маленькое замерзшее окошко скудный свет падал на две бочки и кучу картофеля, свеклы и моркови. В погребе пахло кислой капустой и влажной землей.

Она поставила корзину на бочку, закрытую чистым камнем, и четыре раза постучала по тяжелому дубовому столу на двух ногах, прислоненному верхом к стене. Она схватила стол за ногу, он скрипнул, и Приесолова исчезла за ним в отверстии, где светился слабый огонек.

Она оказалась в продолговатой нише с точно таким же окошечком, как и в основном погребе. Эту нишу старый Пашко, сразу же после того как в Погорелую вошли первые немцы, замуровал, чтобы спрятать от них зерно и сало. Рядом с наполненным ячменем корытом стояла железная кровать, покрытая армейским одеялом, а на стуле возле стены сидел у зажженной свечи Имро Поляк.

— Что случилось, Марка? — удивленно спросил он, а когда она ему все рассказала, тотчас же приказал: — Сразу же отправляйся в Дубравку. Речь идет о жизни всего отряда. Они могли подсыпать яда.

Он покачал курчавой головой, расстегнул кожаное пальто и выругался:

— Ну и гады! Не бойся, — обратился он к Приесоловой, — сдыхающий конь всегда дрыгает ногами.

Через час Приесолова снова прибежала к Имро. Она была озабочена и вместе с тем подавлена.

— Невозможно, — сказала она и только теперь с ужасом осознала, что это значит.

Невозможно! Значит, ребята в горах погибнут, погибнет и ее Янко. Она предприняла все, что было в ее силах, но немецких солдат всюду как собак нерезаных. Она говорила им, что идет к родным в Дубравку, что ее тетка умирает. Ничего не помогло. Вся Погорелая окружена солдатами.

— А пекарь Веверица, говорят, умирает, кишки у него выворачивает, — добавила она. — Это он того хлеба наелся.

Имро молча выслушал ее и склонил голову к ладоням, как будто отчаяние придавило его. Да, ему было невероятно тяжело. Он чувствовал себя беспомощным, но в то же время знал: он должен предотвратить неслыханное преступление гитлеровцев. Ведь они хуже зверей, не могут победить с помощью пороха, так хотят воевать отравленным хлебом. Нет, он должен их перехитрить. Иначе товарищи ему никогда не простят. От него сегодня зависит жизнь товарищей. Он, старый коммунист, и не знает, что делать?

Он долго думал, напряженно глядя перед собой, а когда Приесолова упомянула о телефоне, лицо его просияло и в глазах зажглись радостные огоньки.

— Есть! — воскликнул он. — Не бойся, Марка, мы не поддадимся! — Он резко встал и положил руку ей на плечо. — Мы должны рискнуть. Послушай, Марка, ты знаешь, где перерезали телефонный провод. Когда стемнеет, возьми с собой Людо Юраша, и пусть перед домом Главача он бросит кусок проволоки, лучше всего пружину от старого дивана, в линию электропередачи. — Он закурил сигарету и продолжал: — Таким образом мы получим короткое замыкание. Ну, а остальное будет зависеть от тебя. Да, — улыбнулся он, — от твоего языка. Слушай, ты пойдешь за электриком. Юричек — славный парень. И тут ты должна сыграть в открытую. Надо, чтобы при ремонте электропроводки он незаметно соединил телефонные провода. Тогда Милка сможет позвонить.

Когда Приесолова выбежала из погреба, ее воображение уже рисовало страшную картину: партизаны в лесу, а среди них Янко, ее единственный сын, извиваются в судорогах и умирают, отравленные фашистами.

Людо Юраша она нашла у Грилусов. Потом она отправилась в избу, которую Грилус недавно построил в нижнем конце деревни. Там жил молодой электрик Юричек. Сначала она колебалась, можно ли во всем довериться ему, но Юричек согласился сразу:

— Я был в Германии на принудительных работах и, поверьте, сам ненавижу фашистов. Каждый из нас должен чем-то помогать друг другу.

Ей припомнились слова покойного Марко: людям надо верить. Конечно, иначе в этом мире ничего нельзя было бы предпринять. Она благодарила Юричека со слезами на глазах, благодарила за сына, за партизан, за их матерей.

Стемнело, и в окнах компосесората засветилась электрическая лампочка. Тусклый свет ее упал на старый телефонный аппарат на стене, и Милкины руки принялись нежно гладить это неуклюжее допотопное устройство. Милка осознала его ценность: еще момент — и, может быть, аппарат отнесет ее голос далеко-далеко в горы, спасет сотни жизней. Может быть, ее голос спасет и Янко.

Она подошла к окну и устремила взгляд на фонарь на столбе, вокруг которого кружились, падая, снежинки. Легкие, белые, они напомнили ей маленькие лепестки маргариток. Она зажмурила глаза и увидела себя сидящей рядом с Янко на лугу. Вокруг играют всеми цветами радуги цветы, но она видит только глаза Янко.

Вдруг свет в лампочке ярко вспыхнул и сразу же погас. Милка вздохнула с облегчением — короткое замыкание. Сейчас, сейчас произойдет самое главное!

Она стояла рядом с аппаратом уже целый час и напрасно старалась установить связь. Аппарат был нем, нем как могила! А она уже приготовила слова, которые скажет:

«Не ешьте хлеб, он отравлен. Слышите? Не ешьте!»

Она крутила ручку и с отчаянием кричала в трубку:

— Алло, алло!

Аппарат был глух.

Вдруг на лестнице послышались шаги. Затаив дыхание, она отскочила к окну. В крайнем случае она скажет, что пришла убрать комнату, чтобы завтра иметь возможность подольше поспать.

Двери тихонько открылись, и на пороге появилась какая-то женщина. Ее голова была опущена. Опираясь о стену рукой, она прошептала, преодолевая одышку:

— Милка, ты здесь?

— Ах, это вы, тетя Приесолова? — отозвалась Милка, держа руки у горла. — А я так перепугалась…

— Плохо дело, — произнесла наконец Приесолова и горько вздохнула: — Схватили его!

— Электрика?

Приесолова кивнула головой:

— Да, Юречека. Только-только он принялся спаивать телефонный провод. — Она прижалась к Милке и простонала: — Что нам делать?

Мороз пошел у Милки по коже. Ей стало страшно. Что будет с Янко? Нет, она должна ему помочь, должна его спасти. И сделать это можно только одним способом: сразу же отправиться в горы. Успеть еще до комендантского часа. Она пойдет к первой сторожке, рядом с ней находятся немецкие часовые, которые часто сидят в кухне у лесника. Немцы не переносят холода. Она проберется. Речушка еще покрыта льдом. Ивняк, густо занесенный снегом, спрячет ее. Только бы не показалась луна.

Страх исчез из души девушки, она была преисполнена решимости. Милка быстро надела пальто, пожала Приесоловой руку и сказала:

— Тетя, я иду… Иду в горы.

13

«Бум-бум-бум! Бум-бум-бум!..»

Эти звуки приглушенно неслись из недавно купленного радиоприемника, который Ондрей Захар поставил у себя в кабинете.

Положение на фронтах беспокоило его. Надо бы им там, на Западе, поднажать, да и поскорее бы они высаживались на Балканах, что ли. Он уже давно перестал верить сводкам СТА [43], которые до тошноты назойливо повторяли одно и то же: после успешных боевых действий немецкая армия, отрываясь от противника, заняла новые боевые позиции. Противник понес большие потери в живой силе и технике. Потом шли цифры, и, слушая их, Ондрей только покачивал головой: врут! Хорошо, что он слушает Лондон. Там тоже любят приврать, о Словакии они информированы недостаточно, но, по крайней мере, от них можно узнать о ситуации на фронтах.

Ондрей Захар выключил радио. Медленно пересек он темную переднюю и открыл дверь, ведущую в кладовую рядом с кухней. Он зажег свет, и в просторной, удлиненной комнате его взору представились целые горы консервов, пятикилограммовые ящики чая, уложенные до самого потолка, четыре мешка кофе в зернах, корыто, наполненное рисом, а на полках горшки с жиром и бесконечные ряды бутылок: сливовица, можжевеловая, коньяк, ликеры, даже токайское. Удовлетворенно улыбаясь, он подумал, что все, стоящее здесь, — это лишь ничтожная часть накопленных запасов. В амбаре всего значительно больше, а в замурованной части погреба таких бутылок целый полк. Нет, голодать ему не придется, даже если первое время продуктов не будет, как во время мировой войны. Его запасов хватит.