Приесол наблюдал за двумя немецкими офицерами, которые вместе с Ондрейкой торопились к сельской управе. Когда они прошли мимо, он нагнулся к Плавковой и прошептал ей на ухо:
— Они не только бесстыжие, звери они, а уж воображают о себе! Нас считают нищими…
Потом он поспешил вниз по улице и исчез в дверях здания лесного компосесората, в растворенном окне которого показалась светловолосая головка Милки Пучиковой. Вскоре партизан в лесной сторожке «На холме» снял телефонную трубку и записал подробности о положении в Погорелой.
Уже смеркалось, когда на площади собралось человек триста с лопатами в руках. Ондрейка ходил с барабанщиком и полицейским, у каждого двора они кричали, чтобы все граждане шли слушать речь немецкого командира. Когда люди столпились на площади, где-то пониже деревни раздались два выстрела. В толпе зашептались, что это наверняка в поле кого-нибудь расстреливают.
На краю тротуара перед банком стоял старый учитель Кустра. С тех пор как глинковцы уволили его на пенсию, он уединенно жил в своем доме, нигде не показывался, но сегодня и он вышел вместе с людьми.
Когда мимо него проходила Марка Приесолова в опущенном до самых глаз платке, он взял ее за локоть и сказал:
— Видите, душа моя, прав был ваш муж. Он, еще даже не видя их, уже знал, что это за палачи.
Марка Приесолова бросила на него испуганный взгляд.
— Что же будет с партизанами, если их схватят? — Она огляделась вокруг и, понизив голос, добавила: — О нашем Янко мы ничего не знаем.
— Не бойтесь, — принялся утешать ее Кустра. — Я хорошо знаю Янко еще со школы. Так просто он не дастся. А потом, помните, справедливое дело всегда победит!
Марка посмотрела на него с благодарностью и тихо сказала:
— Марко тоже всегда так говорил.
— Вот видите! — подхватил учитель. — Людям надо об этом напоминать.
В громкоговорителе что-то зашумело, а потом раздался голос начальника немецкого гарнизона.
Он говорил из канцелярии нотариуса. Мало кто из собравшихся понимал его сердитый лай, но люди слушали его, сжав кулаки, с суровым выражением на лицах. Их ярости не было предела, когда из громкоговорителя раздался перевод речи гитлеровца:
— Ваш пан президент позвал нас, чтобы мы пришли освободить вас от партизанских бандитов, от евреев-большевиков и чтобы мы установили у вас наши немецкие порядки…
9
Эрвин Захар проснулся на узкой лавке у стены и ощупал шишку на голове. От боли он чуть не застонал. Спустив ноги на пол, принялся искать в темноте ботинки. В конце концов он нащупал их где-то в другом углу комнаты, где стояли лавки да под окном с крепкой решеткой были сложены какие-то доски. Он обулся и снова лег на лавку.
Ему показалось, что спал он мало, и он вновь зажмурил глаза. Темно как в гробу, даже не увидишь, сколько сейчас времени. Все же он сунул пальцы правой руки под левый рукав, и вдруг громко заорал:
— Свиньи, забрали!..
На лестнице раздались тяжелые шаги, кто-то застучал в дверь и заревел:
— Ruhe! Maul halten! [24]
Эрвина передернуло. Он быстро сел, а когда шаги удалились, согнулся и подпер голову ладонями. Хоть бы показалась луна, чтобы он мог посмотреть на знакомую улицу, которая ведет к их дому! Но потом махнул рукой, вспомнив, что все равно ночью никто, кроме немцев, не имеет права выходить из домов.
Он припомнил, как попал в комендатуру. Безжалостные звери эти немцы. Солдат, стоявший на посту в коридоре, ни за что ни про что влепил ему оплеуху, так что искры из глаз посыпались и Эрвин свалился на лавку. Оплеуху ему, поэту, более того — почитателю Ницше!
В западню к немцам он попал при смешных обстоятельствах. Уже на следующий день после их прихода в Погорелую к отцу в кабинет явился немецкий лейтенант, которого перед этим Эрвин видел у Блашковича. Лейтенант заявил, что реквизирует для армии все выделанные кожи. Отец застучал кулаком по столу, закричал, что ничего им не даст, и пригрозил, что будет жаловаться майору Райнеру. Лейтенант улыбнулся и ответил, что за товар ему заплатят. Тогда лицо отца прояснилось, он посмотрел на Эрвина и сказал, что это другое дело, продать он, конечно, продаст.
Утром пришел лейтенант с семью солдатами и открыл склад. Склад оказался пустым. Отец замер как вкопанный, не в силах произнести ни слова, а когда лейтенант прошипел: «Что это значит? Вы что, дураком меня считаете?» — отец закричал: «Украли, бандиты! Разворовали целый склад!» Он сам потребовал, чтобы лейтенант обыскал рабочих. Задержали всех, только Беньо удалось ускользнуть через забор. Через два часа лейтенант вернулся: часть кож нашлась в погребе у мастера Беньо. Лейтенант заявил отцу, что на основании подозрений в сотрудничестве с партизанами они задержат Эрвина до тех пор, пока не расследуют дело. Говорят, что он, используя автомобиль, участвовал в партизанской операции в августе.
Целый день его морили голодом, только вечером солдат принес немного горохового супа в армейском котелке и кусок черного хлеба. На допрос его вызвали только на следующий день. Эрвин старался убедить лейтенанта в том, что о кожах ничего не знает, а что касается этой истории с автомобилем, то партизаны принудили его. Допрос прервался, когда фельдфебель шепнул лейтенанту, что привели Беньо…
Снова раздались шаги на лестнице. Щелкнул замок, двери заскрипели, и немецкий солдат с ворчанием втолкнул в камеру какого-то человека. Судя по походке, это был пожилой мужчина слабого сложения. Он тяжело дышал, долго ощупывал стену, потом уселся на лавку и заплакал, всхлипывая как-то по-женски.
— Кто это? — спросил Эрвин.
Незнакомец перестал хныкать, задержал дыхание, как будто проглотил что-то, а потом полным отчаяния голосом произнес:
— А, это вы, молодой хозяин!
— Пан Мрвента?! — в удивлении закричал Эрвин. — А как вы сюда попали?
— Пути божьи неисповедимы, — отозвался из угла Мрвента. — Все из-за этих кож, которые я, как председатель христинского комитета, должен был, дескать, сторожить. Целый день немцы бегали по фабрике, кричали, что всех посадят, и вашему папаше, говорят, грозили. А еще, говорят, лютеране! Как собаку меня били, ногами пинали.
Мрвента застонал и долго тер ребра.
— Да, звери они, — согласился с ним Эрвин.
— Ну, вверим себя господу богу, — вздохнул Мрвента, когда вновь заскрипели двери.
— Захар, heraus! [25] — заревел немецкий солдат и втолкнул в камеру худого, высокого мужчину.
Эрвин быстро собрался, а когда подошел к двери, узкая полоска света упала на лицо третьего заключенного, и Эрвин чуть было не вскрикнул. Это был Пудляк.
Но немецкий солдат схватил его за плечи и вытолкнул в коридор. Он отвел его в бывший кабинет начальника жандармского участка, где расположился немецкий лейтенант. Эрвин остановился у дверей и отвернулся, ибо перед ним посреди комнаты лежал на полу молодой человек в разорванной рубашке и солдатских брюках. Из уголка его рта текла струйка крови. Молодой человек поднял голову, бросил на лейтенанта полный ненависти взгляд и проговорил:
— Ничего я не скажу… А тебя все равно повесят… При последнем слове толстый фельдфебель в очках ударил парня по спине ногой, а лейтенант приказал, чтобы большевистского бандита увели.
Когда молодого человека протащили мимо него, Эрвин вздрогнул: ведь это Йожко Пятка, его бывший соученик.
Лейтенант закурил сигарету, окинул Эрвина строгим взглядом и почмокал губами.
— Партизанам помогал, — произнес он неприятным, монотонным голосом. — Wirklich ein prachtvoller Bandite! [26]
Он уселся за стол, взял сигарету в рот и хлопнул ладонями по коленям.
Эрвин в напряжении следил за его движениями, косясь то на портрет Гитлера, то на фельдфебеля, особенно на его руки. «Какие у него идиотские усики! — подумал он. — Как у Гитлера». Лейтенант пожал плечами и продолжал: