— Посмотрите-ка на Феро! Сразу тут как тут! Совесть его, что ли, мучает? Недавно он выпил и принялся бить себя в грудь, что, дескать, он негодяй, что тогда, у кладбища, хотел подставить Имро ногу. Нарочно, дескать, не сказал, что приказ его глупый.

Имро посмотрел на него испытующе и согласился.

Они вышли из окопов и поползли между муравейником и вывороченными деревьями. Грнчиар впереди, а Феро за ним. Над их головами просвистела пуля, пущенная вслепую из расположенных неподалеку немецких окопов. Они прижались к земле и затаили дыхание. Потом продолжали свой путь вдоль канавы, а когда что-то зашуршало в сосняке, замерли без движения между колючими кустами ежевики.

— Идут, — прошептал Грнчиар и почувствовал, как сильно забилось сердце.

— Подожди, подожди, — схватил его за руку Феро, когда из-за сосняка показался первый немец.

Он шел пригнувшись, осторожно. У высокой ели он выпрямился, казалось принюхиваясь. На его веснушчатое, худое лицо падала тень, а взгляд голубых глаз устремился в том направлении, где притаились партизаны. Потом немец обернулся и тихо свистнул.

— Видишь, — шепнул Феро Грнчиару, когда за первым немцем показались еще четверо с автоматами в руках. — Надо сидеть тихо, много их.

— Тряпье вшивое! — прошипел Грнчиар, не разжимая губ. У него уже чесался указательный палец, и, не будь рядом Феро, он давно выстрелил бы.

Немцы свернули на узенькую тропинку, вытоптанную дикими зверями. Они шли согнувшись, иногда, ползли на четвереньках. Когда они исчезли из поля зрения Грнчиара, он посмотрел на Феро и почесал за ухом.

— Эх, чтоб тебе! Нам надо бы броситься на них и хватать последнего, — сверкнул он глазами, представив себе, как он схватил бы немца за шиворот.

Час спустя немцы вернулись, Феро пришлось снова укрощать Грнчиара. Много их, нужно подождать, пока останется двое. С двумя они справились бы.

— В этом направлении они ходят на разведку, — сказал он, — голову могу дать на отсечение.

— Это свинство, — заворчал Грнчиар, — я браконьерствовал на Ораве, так там, чем хуже оборачивались дела, тем веселее было. А здесь торчи, как кол в заборе, пока те двое не придут.

Они пролежали часов пять. Солнце уже заходило за горы, и ветер пригнал тучи. Пошел мелкий дождь. Феро Юраш принялся жевать размоченную корку хлеба. Грнчиар ел ежевику и ругался, что от нее голод еще сильнее. Их начала мучить жажда. Они легли на спины, открыли рты и жадно глотали редкие капли дождя, увлажнявшие язык.

— Мы должны подождать. Что скажет Светлов? — вздыхал Феро, жалея в душе, что вызвался на эту операцию. Если бы у него на совести не было того ужасного случая с Имро, вряд ли он пошел бы. Его несколько утешало то, что он искупит свою вину. — Хорошо, что мы пронюхали, где у них эта тропа, — добавил он, — ведь Светлов говорил, что это главное. Тропа… Как будто на охоте…

Потом прошел дозор из шести человек. Грнчиар сердито стукнул кулаком по животу, чтобы в нем не бурчало. Еще выдаст их голод, этого только не хватало. Почему они об этом не подумали? Могли, взять с собой по куску хлеба.

Той же самой тропой дозор вернулся, а через час, когда уже стемнело, около ели показалась щуплая фигура немецкого солдата. Он что-то забормотал себе под нос, нагнулся и принялся завязывать тяжелый армейский башмак. Он стоял так близко от обоих партизан, что Грнчиар не выдержал. Он заерзал, выскочил как ошпаренный и, прежде чем немец успел что-либо сообразить, ударил его кулаком по голове. Удар получился сильный, гулкий, ведь Грнчиар вложил в него всю свою злость и силу.

— Жив, подлюга! — засмеялся Грнчиар, с трудом переводя дыхание. — Только он у меня слегка захмелел. Хватай-ка его за ноги…

Он взял немца за руки, Феро — за ноги, и, пригнувшись, они отправились в путь. Когда лишившийся чувств солдат пришел в себя, Феро связал ему руки ремнем, а Грнчиар подтолкнул в спину автоматом.

— С нами пойдешь, гад вонючий, — прошипел он. — А ну-ка выкладывай, кто ты, офицер?

Когда немец покачал головой, еще не совсем понимая, что с ним произошло, Грнчиар пожалел, что не врезал ему посильнее. Лучше бы они захватили офицера, тот знает больше, он настоящий «язык», а с этим чего возиться?

Перед окопами они схватили «языка» за руки и втащили к партизанам.

— Это мой, — выпятил грудь Грнчиар и похлопал немца по спине, как собственного вола. — Ну как? — подмигнул он Пятке, осветившему лицо пленного карманным фонариком. — Это что-то да значит! Живой немчура…

«Выдержали ребята, выдержали, не сглазить бы, — повторял про себя Янко Приесол, и лицо его светилось радостью. — Немцам не удалось прорваться, потому что командиры не растерялись».

В окопах наступила тишина. Янко встал за широкий ствол сосны, поднял с земли камень и швырнул его далеко от окопов. Из кустов послышался шорох, но выстрелов не последовало. Немцев как будто и не было. В долине веял ветерок, и лес шумел, дыша глубоко, как великан, развалившийся на влажном мху.

Удалившись от окопов, Янко хорошенько потянулся, даже кости затрещали. У него было два свободных часа.

Спать ему не хотелось. Он улыбнулся: у Светлова он совсем отучился спать. После войны, говорит, выспимся.

Он направился к кусту, покрытому розоватыми ягодами шиповника. Снял грубые солдатские башмаки и затаил дыхание: из-за куста доносился храп. Янко рассердился было, но, увидев румяное лицо Йожко Пятки, улыбнулся. Пятка спал, положив голову на камень, широко открыв рот, сжимая в руках баранью шапку.

Вдруг спящий громко рассмеялся во сне. Янко наклонился над ним, взял из его рук шапку и осторожно подложил под голову парню. Пусть полежит на мягком, лучше отдохнет. Он тихонько удалился, стараясь не наступать на сухие ветки, чтобы не разбудить Пятку.

Из-за сосен показался запыхавшийся Грнчиар и закричал:

— Товарищ комиссар!

Янко погрозил ему кулаком, потом приложил палец к губам и тихо сказал:

— Тс-с! Спит человек, тише…

Грнчиар вытер широкой ладонью грязный лоб и пожал плечами. Недавно, — когда он задремал, Янко взял у него из рук автомат, а потом в штабе ругал его на чем свет стоит. А теперь кто-то храпит, а он «тс-с». Грнчиар выпалил:

— Артисты пришли к солдатам, честное слово, артисты! И одна девушка. Один там пел… А вас кто-то ищет, как его там… Из самой Бистрицы…

Они устремились к землянке, и Янко с трудом сдержал возглас удивления. Перед поваленной сосной стоял высокий смуглый молодой человек с густыми бровями, в военной форме без петлиц.

— Душан, откуда ты здесь взялся? — воскликнул Янко, и друзья обнялись. — Ну пойдем зайдем ко мне!

— Нет, я спешу, — ответил ему Душан Звара. — К тому же я тут не один. Нас посылают по двое, коммуниста и демократа, как политработников. Я знал, что ты здесь.

— Вот это неожиданность! Я слыхал, что ты сидишь в редакции, а ты, оказывается, на фронте…

Душан устремил взгляд вдаль и махнул рукой:

— Долго это не продлится, русские уже подходят.

— Далеко они пока, за Дуклей, — возразил Янко, и лицо его приняло серьезное, озабоченное выражение. — Придется нам еще потерпеть, прежде чем нас освободят.

Не время еще думать о завтрашнем дне. Надо защищать сегодняшний.

С той минуты как вспыхнуло восстание, Душан видел на каждом шагу, как оживают великие идеи, о которых он знал только из книг мудрых людей — Маркса и Ленина. Поняв живую силу этих идей, он подумал, что они оживут легко, безболезненно, подобно тому, как весной оживает природа. Поэтому и теперь, устремив на Янко восторженный взгляд, он сказал:

— Я думаю, что в зареве близкого завтрашнего дня мы не должны быть так поглощены сегодняшним.

— Нет, Душан, нет, — возразил ему Янко, намереваясь объяснить почему, но в этот момент недалеко от них взорвалась мина.

Душан вздрогнул, прижался к сосне, а Янко рассмеялся:

— Не бойся, они экономят, стреляют только по одной.

Потом Душан рассказал ему, что вместе с ними прибыла группа актеров из фронтового театра, а среди них кое-кто из знакомых Янко.