— У нас это называется Килвэй, — сказал Пэнкок.

— А когда у вас этот самый Кил… Килуэй?

— Тоже через несколько дней. Как оленеводы подойдут к тому берегу лагуны.

— Вот и хорошо — соединим новый и старый праздники! И еще, ребята, в день Первомая мы хотели бы выдать вам свидетельство о браке, то есть о том, что вы женаты. Наш Совет даст вам такую бумагу…

— Как мандат? — воскликнул Пэнкок.

— Можно и так назвать — мандат, — продолжал Сорокин. — Представляешь — ты будешь первым человеком в Улаке, а может быть, и во всем районе, который получит такое свидетельство от Советской власти!

Пэнкок не мог скрыть своей радости и нежно посмотрел на Йоо. Она ответила ему счастливой, застенчивой улыбкой.

В Улаке в эту весну было особенно оживленно: как-никак соединились два праздника — старый Килвэй и новый — Первомай.

Приехали и нуукэнцы.

Лена преподнесла Сорокину подарок — расшитый бисером и оленьей шерстью мяч, на первый взгляд почти такой же, каким играли его ученики на лагуне, гоняя его от одной сопки до другой.

— Да ты получше посмотри, Петя! — настаивала Лена. — Неужели не видишь?

— Я вижу — это прекрасное произведение искусства. — Сорокину было приятно оттого, что Лена сейчас здесь, рядом, и она думала о нем, загодя мечтала о встрече: ведь такой подарок в один день не сделаешь.

— Эх ты, слепыш! — засмеялась Лена. — Да это же глобус! Наша с тобой земля!

Только теперь Петр разглядел знакомые очертания материков, искусно вышитые на серой нерпичьей шкуре белым оленьим волосом. Красным бисером были отмечены большие города — Ленинград, Москва, Владивосток, Петропавловск-на-Камчатке и самый дальний в Советской Республике населенный пункт — Улак.

— Лена! Это ты сама?! — воскликнул Сорокин. — Да этому глобусу место в музее, а не в моей школе!

— А почему? — возразила Лена. — Я давно таким пользуюсь.

Ребятишки, толпившиеся возле учителя, с любопытством рассматривали удивительный мяч.

— Это наша земля, — обратился к ним Сорокин.

— Такая маленькая! — разочарованно проговорил Унпенер, — совсем круглая…

— Разве земля может быть такой? — протянул степенный и рассудительный Тэркин.

— И все-таки это наша земля! — повторил Сорокин, беря глобус в руки и поднимая его над собой. — На нем вы можете увидеть Москву, Ленинград, Владивосток, Петропавловск-на-Камчатке… На уроке я расскажу об этом подробней, а сейчас давайте поблагодарим Елену Федоровну за такой подарок.

И ребята наперебой закричали: «Спасибо! Спасибо!» Сорокин восхищенно смотрел на Лену и чувствовал, что любит ее, очень любит. И что скучал без нее… Хотелось сказать об этом девушке, хотелось прижать ее к себе, поцеловать, остаться с ней наедине… Но… в комнату вошел Семен:

— Пора начинать.

…Школьный домик был переполнен. Шум стоял невообразимый. Наконец все расселись: на полу прямо перед столом президиума — оленеводы из тундры и нуукэнские гости, дальше — хозяева. В дверях толпились те, кому не хватило места в классе.

Вот к столу подошел Тэгрын в каком-то невероятном мундире, нерпичьих штанах и торбазах. Он вытер ладонью с лица пот и растерянно оглянулся на Сорокина. Тот ободряюще подмигнул ему, и Тэгрын, бросив в рот горсть снега из миски, заменяющей президиуму графин с водой, начал:

— Товарищи и земляки! И раньше мы называли друг друга товарищами, но отныне это звание для нас будет обязательным. Потому что товарищ — это звание рабочего человека, который держит нынче власть. Так будем называть мы и женщин, ибо они — тоже наши товарищи по труду и жизни…

Тэгрын на минуту остановился, обвел взглядом собравшихся.

— Сегодня простые люди на всей земле отмечают свой праздник труда, веселятся и не работают. Мы тоже сегодня веселимся и не работаем, потому что солидарны с ними…

Сорокин, который внимательно следил за выступлением Тэгрына, обнаружил, что оратор несколько уклоняется. Он озабоченно посмотрел на Тэгрына, но тот уже говорил дальше:

— Мы не работаем в этот день, потому что работаем всегда. А тот, кто никогда не работает, тот лишен нашего праздника…

Сорокин кашлянул. Тэгрына пришлось долго уговаривать выступить перед народом. Сообща составили текст его доклада, Тэгрын выучил его наизусть, и вот теперь говорил почему-то совсем не то. Сорокин кашлянул еще раз. Тэгрын судорожно оглянулся, хватанул снегу из стоящей перед ним миски и продолжал:

— Рабочие люди всей земли, а вы видели, как выглядит Земля на круглом мяче, который Лена подарила нашему учителю, в этот день говорят: хватит работать, надо и передохнуть… Это называется дружбой трудовых людей. Потому что весь мир принадлежит тем, кто трудится. Капиталисты начинают бояться нас: вот один только день не поработали, и уже как худо! А что будет, если мы совсем откажемся работать?

— С голоду подохнем, оленей растеряем! — отозвался один из гостей-оленеводов.

— Верно! — кивнул ему в ответ Тэгрын, уронив на лоб прядь взмокших волос. — Поэтому сегодня мы думаем о том, как будем работать завтра. Завтра нам надо отправить вельботы к воде и начать охоту на моржа. Мы всю зиму тосковали по свежему моржовому мясу, которое дает настоящую силу чукотскому человеку…

— И эскимосам тоже! — послышался голос Утокжа.

— Я согласен, — снова кивнул Тэгрын. — Наши наблюдатели говорят: лед хорошо расходится в проливе, а на льдинах лежат моржи, словно дожидаются нас.

Сорокин заерзал на скамье.

— Международный пролетариат моржового мяса не ест, у них другие дела. Российские крестьяне, к примеру, сеют хлеб. Вон Чайвынто думает, что в России муку гребут лопатами прямо из земли. Это неправильно. На самом деле хлеб добывают из растений, которые весной сажают в землю. Посадят и ждут, пока вырастут. Потом их собирают, отделяют от травы мелкие зернышки, а из этих зернышек уже делают муку… Понял, Чайвынто?

— Понял, — отозвался крепкий черноволосый парень.

— В Москве есть большие заводы, и в Ленинграде тоже, — продолжал Тэгрын, — на них делают разные инструменты и машины. Пилы, топоры, стамески, напильники. На этих заводах работают наши братья — рабочие. Те самые, которые сделали революцию и взяли власть в свои руки. Мы тоже взяли власть в свои руки, устроили Советы и думаем теперь, как дальше жить нашему народу. Нужно жить дружно. Пусть все вельботы и байдары станут общими!

— Пусть! Пусть! — послышались голоса.

— У нас есть большие хитрецы, которые считают, что народ ничего не видит и не слышит. Будто снежная лавина сама упала. А вот милиционер нашел две гильзы. Если хорошенько подумать, то можно узнать, из какого ружья они выскочили. Тот, кто молчит, иной раз говорит больше, чем самый разговорчивый человек. Вот ты, Каляч, почему молчишь?

Каляч вздрогнул, беспомощно огляделся по сторонам, словно ища поддержки, пожал плечами:

— Мне нечего сказать.

— А почему к дочери не ходишь? Вот сейчас мы выдадим ей и Пэнкоку мандат на женитьбу. Революционную бумагу, в которой написано, что Йоо и Пэнкок настоящие муж и жена…

— А мы давно об этом знали, — заметил Чайвынто.

— Знали, а ждали, пока алчность Каляча не заставит несчастного парня, потерявшего отца и мать, работать на него. Йоо и Пэнкок, подойдите сюда!

Йоо была в новой камлейке. Она сшила ее давно, но надела сегодня впервые. Рядом с Йоо встал Пэнкок.

— Давай бумагу. — Тэгрын взял брачное свидетельство у Сорокина и показал всему залу. — Вот он, женитьбенный мандат. Если кто сомневается, пусть потом подойдет и посмотрит. Но ты, Пэнкок, не давай каждому хватать руками этот важный документ. Я тебе советую сделать берестяной проткоочгын и положить в него мандат. И хранить, как хранят амулеты.

Тэгрын торжественно подал брачное свидетельство Пэнкоку.

Драбкин захлопал в ладоши. Тэгрын повернулся к нему и деловито сказал:

— Сейчас и тебе дам бумагу.

Председатель похлопал вместе со всеми, аплодируя растерявшимся от счастья Пэнкоку и Йоо, и продолжил речь. Сорокин давно уже перестал следить по написанному тексту — первомайское торжественное собрание шло своим путем.