Ситуация поднималась над чудом, становясь безумной, благодаря его лицевому щитку. Прекрасный серебристый лик, совершенное лицо юноши, выглядел полностью спокойным. Безмятежным. Возможно, даже скучающим.

Парными мечами непросто сражаться, и еще сложнее делать это хорошо. Многие бойцы лгут сами себе, будто в этом есть какое-то реальное преимущество перед клинком и пистолетом, мечом со щитом, или же более мощным и длинным одиночным клинком. К использованию парного оружия обычно прибегают те, кто больше наслаждается рисовкой, чем мастерством, и любит элемент устрашения. Даже в Легионах мало кто владеет им мастерски, и когда видишь воина с двумя клинками — это почти всегда первый признак чрезмерно уверенного в себе глупца.

Но Телемахон превратил рисовку в искусство, которое идеально сочеталось с его колоссальным мастерством. Он поднимал клинки навстречу всесокрушающим ударам, и ему приходилось отступать там, где любой другой уже был бы мертв. У Оборванного Рыцаря было преимущество в силе, радиусе досягаемости, росте, и единственное, что этому мог противопоставить мечник — полностью вкладываться в каждый отклоняющий удар. Несколько секунд, от которых замирало дыхание, я наблюдал, как он отступает с диким, яростным изяществом, а клинки искрят, парируя замахи демона. Он не просто блокировал, от такого его мечи бы наверняка сломались. Он принимал каждый надвигающийся удар в точности под нужным углом, который позволял отбить в сторону, а не принимать на себя силу инерции.

— Умри, — исходя слюной, рычал ему Оборванный Рыцарь. Плоть демона выгорала, обращаясь в дым, от разочарования, что он уже убил или искалечил всех воинов в комнате, кроме этого, продолжающего упорствовать. — Умри… Умри…

В тот же миг авточувства моего шлема издали потрескивание, настраиваясь на входящий сигнал.

— Я тебя недооценил, Хайон, — выдохнул в вокс Телемахон. Несмотря на изнеможение, ему все еще удавалось казаться веселящимся.

Невероятно, вопреки здравому смыслу и поэтичности, Телемахон держался против одного из самых могучих демонов, находившихся в моем распоряжении. Пусть даже существо было ранено, но стойкость мечника все равно ошеломляла меня.

А затем он нанес удар. Он действительно отбил клинок демона вбок на достаточное для удара время. Золотистые мечи Телемахона резанули сверху вниз. В ответ в него ударил выброс раскаленных внутренностей, и мне кажется, хотя я в этом и не уверен, что я услышал его крик боли. Если так и было, я не стал бы думать о нем хуже, но позвольте мне быть откровенным: я в любом случае едва ли мог думать о нем еще хуже.

Демон зашатался, его плоть расходилась. Из ширящихся ран в ужасе таращились человеческие глаза. В кровоточащих прорезях показались человеческие пальцы, зубы и языки, они пробирались на свободу.

Телемахон был повержен. Он скатился со стола на пол. Я увидел, как он цепляется за свой растворяющийся доспех, отрывая шипящие куски, а затем мне заслонил обзор демон.

— Хайон, — выдохнул он мое имя, не обращая внимания на беззащитного мечника и оборачиваясь ко мне. — Хватит.

Леор распознал угрозу раньше меня. Возможно, в тот миг он осознал долю родства с существом: некую связующую нить между ним и Оборванным Рыцарем как другим созданием, неразрывно соединенным с Богом Войны.

Или же, быть может, это высокомерие придало мне веры в то, что мой контроль не может так легко оказаться под угрозой и быть нарушен. Что бы из этого ни было правдой, Оборванный Рыцарь отвернулся от Телемахона, отказавшись от смертельного удара ради того, чтобы добыть мою жизнь в качестве следующей трапезы.

— Я стану свободен, — прорычал он. — Мой клинок закроет этот договор.

— Стой… — предостерег я. — Демон, ты остановишься.

Но мои слова не давали результата. Они были лишь пустой тратой воздуха. Мне следовало это предвидеть. Я это предвидел. Именно ненадежная и бунтарская натура существа и являлась основной причиной, по которой мне так не хотелось выпускать его.

Тяжелый болтер Леора начал стрелять без моего приказа. Оружие задергалось в руках воина, молотя потоком разрывных болтов по лодыжкам демона. Полетели толстые нити ихора, которые въедались в палубу при падении. Леор стрелял, чтобы обездвижить тварь, приняв характерную пригнувшуюся стойку тех, кто десятилетиями был в Легионе оператором пушки.

Леор стрелял понизу, а Гира метнулась вверх. Совершив прыжок, который посрамил бы раптора, моя волчица приземлилась на спину Оборванного Рыцаря, резко сомкнув челюсти на боковой стороне шеи существа. Бронзовые звенья кольчуги брызгами разлетались под когтями. С клыков Гиры, погруженных в шею демона, хлынул шипящий поток медной крови, которая раскаленной рекой стекала по руке.

Пламя варпа, которое я собирал на кончиках пальцев, исчезло. Я не мог поджечь существо, пока на дороге находилась моя волчица. Оборванный Рыцарь ревел, когда она вырывала куски его плоти, а ее ответ проявлялся как красное пятно безумной ярости, грозившей поразить мои чувства. Я позволил это. Я был ей рад.

Мой пистолет гудел, не создавая отдачи. Я давил на сегментированные спусковые крючки, и три режущих луча алого лазера входили в живот Оборванного Рыцаря, воспламеняя плоть вокруг ран. Мне приходилось постоянно делать паузы, чтобы не попасть по Гире.

Лодыжки и икры существа разнесло на части, остались только нити внутренностей, но оно продолжало стоять. Сожженная плоть лохмотьями свисала с мышц, но оно продолжало приближаться. Огромная рука сомкнулась на горле Гиры, резким рывком сдернув волчицу, в клыках которой остался кусок дымящейся красной плоти. Прежде, чем какое-либо из моих сердец успело ударить, демон швырнул мою волчицу на ближайшую стену.

Я помню с такой отчетливостью, что до сих пор чувствую запах дыма, как закричал: «Нет!» в сознании демона, самой комнате, всему миру вокруг нас. Гира ударилась о древнее железо и сползла на пол, дрожа от боли и взвизгивая, как настоящий волк. Она пыталась раствориться в тенях, но те обвивались вокруг нее ленивыми змеями и отвечали медленнее, чем мне когда-либо доводилось видеть прежде.

Я вновь призвал огонь, и его белый жар заструился с одной из моих рук, а археотехнический пистолет выплюнул три секущих луча.

Ничего. Все так же ничего. Демон горел, ревел, смеялся, и никак не умирал. Как бы мы ни взрывали, резали, рвали и жгли его тело, он регенерировал и заново отращивал утраченное.

От напряжения я инстинктивно опять прибег к легкой беззвучной речи. Стреляй ему по рукам, — передал я Леору. Половина болтов разлетелась на куски, ударившись о вертящийся и кружащийся клинок. Те, что попали по лапам демона, не дали результата, кроме ливня едкой жижи от брызг раскаленной крови. Удары, которые бы разорвали человеческую плоть на составляющие, едва пробивали кожу демона. Раны замедляли его, но ничто не могло убить.

Прежде я ни разу не пытался уничтожить Оборванного Рыцаря. Отчаяние придало мне храбрости: я потянулся к нему, простирая руки так, словно на кончике каждого из пальцев находилась петля нити марионетки. Почувствовал, как мои чувства вцепились и зафиксировались. А затем потянул.

Голова Оборванного Рыцаря дернулась вперед, всего на полсекунды.

Я потянул еще раз. Его левое запястье резко шевельнулось. Правое плечо содрогнулось, немного сильнее, чем при спазме.

Остальные почувствовали, как я сосредотачиваю концентрацию, и возобновили натиск. Гира метнулась с пола, возникла из пляшущих теней и погрузила клыки в плоть на бедре Оборванного Рыцаря. С твари полилась едкая кровь. Комнату заполнял дым душ и вопли мужчин и женщин, погибших за целую вечность до того.

Телекинетического контроля не хватало, мне необходимо было оказаться внутри того, что заменяло существу разум. Мои чувства нырнули в озеро удушливой ненависти, составлявшей сознание демона, и я увидел тот примитивный франкийский город десятки тысяч лет назад, который умирал в преисподней войны. Услышал крики того далекого дня, всю ту боль, что ныне служила существу кровью, костями, органами и плотью. Почувствовал, как пламя пылающего города лижет мою кожу, в точности как кожу многих сотен в Альбихойе, убитых трескучей лаской огня.