Когда Энн только-только заболела — когда едва не умерла, — я сказал папе, что так нечестно. Он согласился и добавил, что жизнь вообще — штука несправедливая. Что ж, он прав. И самое несправедливое — то, что они с мамой никак не могут поладить и жить счастливо. Жизнь — штука несправедливая.

Справедливости вообще не существует.

Наши с мамой кровати разделяет прикроватная тумбочка с лампой и телефоном, как в отеле. Даже на этом расстоянии я чувствую, что мама тоже не спит. Ворочается, вздыхает, тихонько всхлипывает. В какой-то момент мне кажется, что всхлипы переросли в плач, но все звуки заглушает шум океана.

Когда наконец мои веки тяжелеют, вдруг открывается дверь спальни.

— Мам! Не спишь?

Это Бри.

— Не сплю, милая. Входи. Что случилось?

— Не могу заснуть. И у Энн свет горит.

— А она почему не спит?

— Пишет в своем дневнике.

— Ясно. Это тоже важно. Хочешь немножко полежать со мной?

Бри тенью забирается на мамину кровать ближе к тумбочке, скрипят пружины. А через минуту она говорит о том, о чем я беспрестанно думал после ужина:

— Я знаю, папа сказал, что вы не разводитесь, но…

Мама отвечает не сразу:

— Мы хотим избежать развода любой ценой, Бри. Брак… это не всегда просто и легко.

— Почему?

— Сложно ответить.

— Мам, мне почти четырнадцать. Может быть, Кейд и не поймет, но я-то уж точно пойму.

Мне до смерти хочется заявить, что я все слышу, но, поскольку я не уверен, что они будут разговаривать при мне, предпочитаю промолчать, иначе мама может не ответить.

— Любимая, не тревожься. Все будет хорошо.

Такой ответ Бри не удовлетворяет.

— Все из-за Энн? Пока она не заболела, вы ссорились не так часто.

На мгновение тяжелое молчание повисает в темноте комнаты. Потом мама отвечает:

— Болезнь Энн явно стала еще одной каплей, но вины Энн в этом нет. Никто, кроме нас с папой, не виноват. Мне кажется, что мы с годами разучились любить.

Больше я не могу молчать:

— Ты хочешь сказать, что больше не любишь папу?

Похоже, она совсем не удивлена тому, что я не сплю.

— Нет, Кейд. Я люблю вашего отца. И думаю, что он тоже меня любит. Но есть разница между понятиями любовь и любить. Ясно?

— Нет.

Она опять задумывается.

— Знаешь, что такое существительное?

Неужели она считает меня второклашкой?

— Ясное дело! Существительное обозначает лицо, место или предмет.

— Отлично. А что такое глагол?

— Действие, — говорит Бри.

— В точку. А любовь — это и то и другое. Существительное — чувство, которое испытываешь, и глагол — то, как мы проявляем свою любовь. По-моему, мы с папой до сих пор испытываем существительное, но как-то забыли, как проявлять глагол.

Я не совсем понимаю, что она сказала, но в общих чертах до меня дошло. Похоже, доходит и до Бри.

— И что происходит с существительным, — интересуется она, — если так и не решишь, как проявить глагол? Неужели существительное в конечном итоге уходит?

— Не знаю, Бри, — раздается грустный ответ. — Просто не знаю.

Глава 11 Эмили

Вчерашний день казался мечтой — безупречный и идеальный. Наша семья собралась вместе. Мы были счастливы. После того как мы с Деллом вернулись из строительного гипермаркета, остаток вечера мы провели с детьми: гуляли по песчаному пляжу, собирали ракушки, строили песчаные замки. Мы даже исследовали водоем возле Хейстек Рок во время отлива.

Когда мы отправились на ужин, все пошло наперекосяк.

Изменилось все.

Когда я просыпаюсь утром, кажется, что разгневанный уход Делла омрачил весь окружающий мир, включая погоду. С крыши льет монотонный дождь, знаменуя рассвет ужасного дня.

Когда дети наконец встают и выходят, я сообщаю им, что мы сегодня навестим прабабушку Грейс.

Кейд первым спрашивает, можно ли ему остаться дома.

— Она соскучилась по вам, ребята, — заверяю я его. — Нужно ехать всем.

— Но я не хочу встречаться с умирающим человеком.

Энн упирает руки в бока:

— Мы все умрем, Кейд. Рано или поздно.

Приходит мой черед подбочениться.

— Энн Мари Беннетт, пожалуйста, не говори такие вещи.

Она пожимает плечами:

— Но это правда.

— Да, но… просто не говори, ладно? Не хочу этого слышать.

Все готовы отправляться, я хватаю старый ключ, лежащий на комоде у входа.

— Мы поедем туда на машине? — спрашивает Энн.

— Можно и пешком дойти, но тогда промокнем до нитки.

Неожиданно Бри расплывается в улыбке:

— Значит, мы поедем на бабушкиной машине?

— У нас она единственное средство передвижения.

Я знала, что дети обрадуются тому, что этим летом мы будем разъезжать в бабушкиной машине, поэтому и настояла на том, чтобы оставить нашу вторую машину в Портленде. Еще я надеялась, что Делл подольше останется с нами, а значит, у нас будет микроавтобус.

Когда мы загружаемся в машину, не могу ей не полюбоваться — я всегда любила этот автомобиль. Я оглядываю детали машины.

Темно-красный, винный цвет. Хромированная решетка. Покрышки с белой боковиной. Модная внутренняя обшивка крыши. Плавные изгибы от переднего до заднего бампера.

«Плимут-купе» специальной люкс-серии, выпуска 1949 года, в идеальном состоянии. На номерном знаке значится «49-R». Старшие дочери ездили в нем раз десять, в особых случаях, но Кейд катался в машине только раз или два — понятно, почему он едва может дождаться, когда опять в нее сядет. Первым вскакивает внутрь.

Прежде чем завести машину, я напоминаю детям, что это первый автомобиль, который бабушка с дедушкой купили вместе и решили никогда его не продавать.

— «Плимут» не всегда был таким красавцем, но дедушка отреставрировал его за пару лет до смерти.

— Ты уверена, что умеешь ее водить? — интересуется Энн.

Я недоуменно смотрю на дочь:

— А разве я вам не рассказывала?

— О чем?

— Вы же знаете, что моя мама умерла, когда я еще училась в школе, в старших классах?

— Да.

— Отцу пришлось тогда проводить много времени в разъездах, чтобы свести концы с концами, поэтому в выпускном классе я бо́льшую часть времени жила у дедушки с бабушкой. В те годы автомобиль уже изрядно поржавел, но мне разрешали ездить на нем в школу. Я даже дала ему имя — Морж.

— Как-как? — переспросил Кейд.

— Морж.

— А почему?

— Дедушка сказал, что каждый новый водитель давал ему новое имя. Такова традиция, наверное. Они с бабушкой изначально назвали его Дэшер, как поется в популярной в 1949 году песенке о Рудольфе — красноносом северном олене. Мой дядя, когда садился за руль, называл его Троем, а мама переименовала его в Морфея — греческого бога сна.

— Все предыдущие имена — клёвые, — замечает Бри. — Почему же ты назвала его Моржом?

Я глажу руль, вспоминая забытые ощущения. Поворачиваю ключ, старый зверь оживает. Наконец я регулирую зеркало заднего вида, чтобы видеть в нем Бри.

— Так называлась одна из песен группы «Битлз». Когда Джон Леннон писал текст этой песни, он намеренно попытался запутать того, кто стал бы искать некий глубинный смысл в ее словах. Песня состоит в основном из бессмысленных фраз, которые, несмотря ни на что, легко легли на мелодию. — Я замолкаю, с тревогой вспоминая темные дни своей молодости. — У меня недавно умерла мама. Мне, запутавшемуся подростку, пытавшемуся понять этот сложный мир, она оказалась по-настоящему близка.

— Как может быть близка песня, в которой нет смысла? — удивляется Энн, в тоне ее звучат нотки осуждения.

Я тихонько вздыхаю:

— Наверное, некоторые вещи просто нельзя понять. Как ни пытайся постичь кое-что в жизни, например стихи Леннона или смерть матери в самом расцвете лет, постичь это невозможно. Временами приходится просто принимать то, что не понимаешь. — Я на минуту опять замолкаю, а потом начинаю негромко петь, когда задним ходом выезжаю со двора: — «Я — яйцеголовый, все — яйцеголовые… Я — Морж, гу-гу, гу-джуб»[6].