Майор Дрэгушин провел рукой по слегка поседевшим волосам. Мое молчание, видимо, не нравилось ему.

— Так что ты ответишь, младший лейтенант?

Я вздрогнул, и кровь прилила к моим щекам. Перед глазами промелькнули лица моих солдат: Обрежан, этот стеснительный трансильванец, Вова — «угрюмый медведь», как его называл Панэ, Ляту, Добре, потом другие, кого я еще не знал по именам, но узнаю позднее. И странное дело: их лица вдруг исчезли, а вместо них я увидел те самые четырнадцать самолетов, услышал их зловещий рев, увидел дым взрывов. Я содрогнулся и заскрипел зубами от гнева и в то же время от бессилия. Механически я ответил:

— Должны суметь, господин майор!

— Но ведь они новобранцы. У них нет ни капли опыта.

— Что бы там ни было, они солдаты, — ответил я, хотя сам не испытывал уверенности в своих собственных словах. Конечно, я боялся того, что должно последовать, и никак не мог перебороть неясный инстинктивный страх, охвативший меня. Я знал, что предстоит бой, первый бой для меня и для других, в котором все будет неизведанным. Я почувствовал, как меня охватывает непонятная нервная дрожь, своего рода нетерпение, желание заняться чем-нибудь, чем угодно, лишь бы расстояние между настоящим моментом и тем, что последует через час-два — грозной схваткой с неизвестным, — исчезло, чтобы у меня не было времени для бесполезных мыслей и чувств.

Майор Дрэгушин начал задумчиво расхаживать взад-вперед. Я провожал его взглядом и спрашивал себя, почему он молчит, почему не принимает решения, которое дало бы толчок моим душевным пружинам.

Но вот майор остановился, несколько раз испытующе посмотрел на меня, затем уселся на прежнее место на ящике.

— Я с нетерпением жду приказа. А его все нет. Я знаю, что приказ отдан, но мы учебная часть, что мы должны делать? Вступать в бой со своими новобранцами?

— Существует опасность, что город будет превращен в груду развалин! — ответил я, и горячность, с какой я произнес эти слова, удивила меня самого.

— Я знаю это, очень хорошо знаю. Я могу с ума сойти из-за отсутствия точного приказа. Понимаешь?

Да, я понимал. В тот момент, когда внутри меня созрел ответ, я понял, что преодолел необъяснимый, неясный страх перед тем, что должно последовать. Ответ вырвался ясный, уверенный, бесповоротный:

— Имеется точный приказ, господин майор! Имеется приказ действовать. Румыния повернула оружие против гитлеровских войск! Все оружие, где бы оно ни находилось!

Я слышал свой голос. Он был таким же отчетливым, как и моя мысль.

Лицо майора Дрэгушина вдруг просветлело. Он поднялся. Поднялся и я. Он протянул мне руку:

— Значит, есть приказ, господин младший лейтенант? Отлично! Д я этого не понимал! Здорово! Тогда ночью атакуем! Видишь, за этим я тебя и вызвал… Меня беспокоило отсутствие приказа… Значит, все оружие, где бы оно ни находилось?.. Спасибо, младший лейтенант! Первая рота атакует первой!

Но через мгновение он снова забеспокоился:

— И все же люди так молоды и так неопытны!..

Я вернулся в роту, думая о майоре. Неужели и он переживал то же, что и я? Неужели и его мучает этот инстинктивный, бессознательный и неясный страх перед неизвестностью? Действительно, бойцы нашего батальона были молоды, совсем молоды и еще не очень разбирались в военном деле. Сумеют ли они помериться силами с противником, с убийцами, навеявшими ужас на весь мир? И все же они должны сделать это! Аэродром надо захватить во что бы то ни стало.

Рота находилась на занятиях в лесу, вблизи лагеря. Я отдал приказ о сборе: надо было подготовить бойцов к предстоящим событиям. Но когда я увидел их, построившихся в каре, таких молодых и неопытных, меня кольнуло в сердце. Сколько из них не вернется завтра на рассвете? Скольких я уже не увижу завтра утром после боя, запыленных и пропахших дымом, усталых, но радующихся победе? Кто из них падет на поле боя? Я отыскал взглядом Обрежана, Вову, Дорофтея, потом приказал, чтобы все отделения, начиная с первого взвода, прошли передо мной. Я смотрел по очереди на каждого из них, чтобы запомнить их лица, и спрашивал, как их зовут, откуда они родом, какие у них имеются просьбы и жалобы.

Они смотрели на меня с недоумением и удивлением. А мне нужно было увидеть каждого в отдельности. И, увидев их и отметив в уме имя каждого, я почувствовал, что они стали будто ближе мне. Может, поэтому я ничего не упомянул о предстоящем нам задании. Я подумал про себя: вечером сообщу, что ночью мы выступаем будто бы на учения в направлении аэродрома. Так будет лучше, привычнее для них. Они получат полевое обмундирование, а вместо холостых — боевые патроны и будут стрелять в реального противника.

Я распорядился выполнить некоторые хозяйственные работы, а потом предоставил людям отдых. Сам я тоже уединился в своей палатке и прилег отдохнуть. Но разве можно было отдохнуть? Сначала в голове у меня пронеслись их имена: Мэргэрит, Ляту, Василиу, Михалаш, Вова, Обрежан и Бордуж… Бесконечный ряд имен, которые уже своим множеством рождали определенную уверенность в победе. Потом я стал сожалеть, что не сказал им правду.

Почему я им прямо не сказал, что они нужны в этот тяжелый час, что им предстоит сражаться? Почему я испугался? Ведь они солдаты, молодые, сильные, и в их сердцах накопилось достаточно ненависти к захватчикам. Что, разве они слепы, чтобы не видеть, и глухи, чтобы не слышать? Разве у них нет души?

Я решил дать им отдохнуть, потом собрать снова и сказать им все. Нужно сказать. Нельзя не сказать.

Я задремал. Но через несколько мгновений меня разбудил чей-то голос:

— Господин младший лейтенант!..

Я вышел из палатки. Щедро светило солнце. Меня встретила группа бойцов. В отдалении среди деревьев собралась вся рота.

— Что случилось? — спросил я. Солдаты некоторое время мялись.

— Говори ты, господин сержант!

Сержант Додицэ, со слегка поседевшими усами, посмотрел прямо мне в глаза:

— Господин младший лейтенант, мы явились к вам вот по какой причине: вторая и третья рота, а также пулеметная рота получили на сегодняшнюю ночь боевое задание.

— Ну и?..

— А мы что, останемся в лагере? Мы первая рота, господин младший лейтенант, — ответил сержант, упирая на слово «первая».

— Мы тоже солдаты, — осмелился один из новобранцев.

— У нас тоже есть своя гордость! — добавил Добре.

«Добре — это тот самый, из Пьятра Олт, — вспомнил я. — Посмотрите-ка на них!»

Мне захотелось обнять всех их. Мои глаза повлажнели от волнения.

— Господин младший лейтенант, почему мы должны стать посмешищем в глазах других?

— Что будем делать, господин младший лейтенант?

Я не мог сдержать радость:

— Не бойтесь, ребята! Первая рота атакует первой! Порядок?

— Так точно! — в один голос ответила рота в тишине леса.

Небо мигало над нами миллионами серебряных гильз. Редкими цепями в полной тишине по жнивью и садам мы пробирались к аэродрому. Никто не издавал ни малейшего звука. Время от времени спереди доносились приглушенные крики дикого голубя. Это Добре подавал сигнал. Он шел в авангарде с отделением капрала Панэ. Заслышав сигнал, цепи прижимались к земле и ждали. При повторном сигнале люди так же бесшумно двигались дальше.

Майор Дрэгушин шел рядом со мной. Я не видел его лица, но знал, что он весь в напряжении. Мне хотелось шепнуть ему: «Не беспокойтесь, господин майор, ребята не подведут. Видите? Успокойтесь!»

В задачу нашей роты входило вынудить находившиеся на аэродроме силы гитлеровцев открыть по нас огонь, чтобы дать возможность другим ротам обойти аэродром с трех сторон.

Когда мы остановились, майор взял меня за руку:

— Послушай! Не на жизнь, а на смерть!.. Ты понял?

Потом он снял с руки свои часы со светящимся циферблатом и поднес их к глазам. Мне показалось, что он мысленно отсчитывает каждую секунду: одна, две, три, четыре, пять… Сколько же осталось до решающего момента? Я попытался думать о другом.

— От нас не должен ускользнуть ни один самолет. Любая неудача в этом отношении обернется против нас, — пробормотал майор будто больше про себя, потом повернулся ко мне: — Через несколько секунд начнут пулеметы. Будь готов! Но сначала повторим сигналы: по красной ракете в бой вступают остальные роты… Понятно? Когда увидишь две красные ракеты, закрепляйся на месте. Три красные ракеты — отход. Но думаю, этот сигнал нам не потребуется.