— Я тщательно обдумал это дело, — отвечает Владимир Иванович, — лет десять тому назад согласился бы. Но теперь, чувствую, постарел. Трое суток без сна мне не вытянуть. Послушайте, что я скажу, только не торопитесь возражать. Быстрее всех у нас в КБ работает Лева, и почерк у него безукоризненный. Опыта, конечно, маловато, но это можно восполнить вниманием, которого должно хватить на все 72 часа. Он молод, думаю, что выдержит. Давайте рискнем!
Снова молчание. Я поражен, польщен, и, вместе с тем, меня охватывает страх. Такая ответственность перед всем коллективом! Вспоминаю, как еще в Институте на первом курсе завоевывал признание обоих грозных братьев Бузниковых... Сделать чертеж, наверное, успею, но контроль совместимости узлов? Что если пропущу какую-нибудь неувязку? Молчу... Один за другим в течение нескольких минут все ведущие говорят: «согласен». Владимир Иванович обращается ко мне:
— Ну как, Лева, берешься?
Мне хочется поделиться своими сомнениями и страхом, но понимаю, что это неуместно. Нечего напрашиваться на комплименты.
— Берусь, — отвечаю я.
— Ну и прекрасно, — это опять Владимир Иванович. — Фенамин обещал добыть шеф. Девочки, живущие рядом, в Лихоборах, обеспечат регулярное трехразовое горячее питание. К вечеру 27-го все сборки узлов должны быть вывешены в порядке их чередования в трубе на кульманах, поставленных в ряд у левой стены. У правой — поставить восемь кульманов и на них приколоть ленту из десяти аккуратно склеенных листов ватмана. Поручим это Джону. Сегодня у нас двадцать пятое. Ты, Лева, отдыхай два дня, отсыпайся и приезжай в КБ двадцать седьмого к восьми вечера. А дальше — помогай тебе Бог! Во время его работы, — обращается он ко всем, — никто в зал не заходит. Но разработчики узлов все три дня с утра до позднего вечера должны быть поблизости на случай, если у Левы возникнут вопросы по их узлам. Договорились? Кто-нибудь против? Таких нет. Все смотрят на меня приветливо, с надеждой. Эксцентричный Джон хлопает по плечу и говорит:
— Он справится! Гигант, хотя и молод.
Джон (он, кстати, вовсе не американец) всего на три года старше меня, но в КБ работает уже лет пять. Совещание закончено. Растерянно освобождаю от старого чертежа свой кульман, убираю в стол блокнот и прочие бумаги, собираюсь уходить. Девушки-копировщицы, посовещавшись, окружают меня и спрашивают, что мне готовить на завтрак, обед и ужин. Я говорю, что все равно — на их усмотрение. Только обязательно крепкий кофе. Утром и вечером. В смятении покидаю Институт.
В течение двух дней отдыха езжу гулять в Парк культуры, благо погода стоит отличная. Рано ложусь спать. О работе стараюсь не думать. Вечером 27-го приезжаю в Институт. В КБ все готово в точности так, как распорядился Владимир Иванович. Коробочка с фенамином на моем столе, который стоит посередине зала. Остальные столы громоздятся у торцевой стены, чтобы не мешать мне циркулирвоать между рядом кульманов с узловыми чертежами и «моими» восемью кульманами, на которых устрашающе белеет длинная лента ватмана. Кульман с чертежом первого узла заботливо поставлен перпендикулярно началу ленты. На нем я буду сменять один за другим сборочные чертежи остальных пяти узлов. Ровно восемь часов вечера. Все КБ в полном составе задержалось в Институте, ожидая моего приезда. Пожимают руку, подбадривают, шутливо благословляют. Владимир Иванович говорит мне, что шеф одобрил решение ведущих и что охрана предупреждена о том, что я буду оставаться в Институте в течение трех ночей. Потом все гурьбой уходят.
Карандаши разной твердости для меня уже отточены. Беру самый твердый и, не думая, провожу осевую линию на левом крайнем листе... Не буду пытаться описать сам процесс моей работы. Поначалу волновался, непрерывно проверял себя — то ли делаю. Чертеж продвигался медленно. Но к середине первой ночи увлекся работой, успокоился, и дело пошло на лад. «Команда обслуживания» все трое суток работала безукоризненно. Завтрак, обед и ужин доставляли в судках в точно оговоренные часы. Грязная посуда незаметно исчезала со стола, предназначенного для еды, и заменялась чистой. Там же стояли полная банка молотого кофе, сахар, кастрюлька и электроплитка. После ужина принимал таблетку фенамина. Все три ночи сна не было ни в одном глазу...
К шести часам утра 1 июля сборочный чертеж трубы закончен. Еще раз проверяю сочленения всех узлов и в восемь часов, пошатываясь, отправляюсь домой. У проходной меня ожидают все «лихоборцы», а затем по дороге к трамваю встречаются почти все сотрудники КБ, живущие «в городе». На лице каждого — немой вопрос. Каждому улыбаюсь и говорю только одно слово: «Порядок». Понимая, что я смертельно устал, никто мне не жмет руку, не обнимает, а произносит тоже одно слово: «Спасибо». Но счастливое выражение, появляющееся на их лицах, служит для меня такой наградой, выше которой я не получу за все последующие годы жизни. Господи, какое это было счастье!..
Моя карьера в НИИ-1 была обеспечена. Вероятно, вскоре мне присвоили бы звание ведущего конструктора. Кстати сказать, начавшаяся тогда в стране кампания борьбы с космополитизмом, носившая явно антисемитский характер, сотрудников военного НИИ-1 не коснулась вовсе. Заместителем Миклашевского оставался некто Шехтман, первым замом директора института, академика Келдыша, — профессор Абрамович. А в нашем конструкторском братстве вопрос о национальности его членов вообще никого не интересовал...
В Геофиане
Тем летом мне в голову даже не могла прийти мысль, что не пройдет и трех месяцев, как добровольно расстанусь со столь полюбившимся мне коллективом КБ. Однако в конце сентября 48-го года я подал заявление об увольнении «по собственному желанию». Сам Абрамович вызывал меня к себе в кабинет и долго убеждал не уходить из Института. Но мое решение осталось неизменным, и тому была достаточно серьезная причина. О ней читатель узнает немного позже, потому что сейчас мне кажется уместным сделать некое отступление от хронологии и рассказать об одной замечательной женщине, общение с которой и толкнуло меня на то, чтобы внезапно оборвать столь блестяще начавшуюся карьеру.
Вскоре после возвращения с Дальнего Востока я познакомился с Галиной Николаевной Петровой, тогда еще просто Галей — ей было не более тридцати лет. Она работала в Геофизическом институте Академии наук («Геофиан»), готовилась к защите кандидатской диссертации, тема которой была связана с земным магнетизмом. (Мне запомнился остроумный тост, произнесенный на банкете после успешной защиты ее руководителем, профессором Кондорским. Он сказал: «Да пребудет вечно магнитное поле Земли — около него кормиться можно!»). Да, так вот. О Гале я много слышал от моего друга по военной Академии, Леонида Дмитриева. Читатель, возможно, вспомнит, что он был одним из двух слушателей, выступивших в мою защиту на том злополучном суде чести. Леонид старше меня лет на шесть. С Галей вместе учился до войны на физфаке МГУ и считал ее своей невестой.
По его рекомендации я и пришел первый раз в крохотную комнатку коммунальной квартиры на улице Грицевец, где помещалось семейство Петровых: мать и две дочери — Галя и ее младшая сестра Таня. Их отец был арестован еще в 29-м году. Успел вернуться домой, но в 42-м году умер. Галя отнюдь не была красавицей, но девушкой чрезвычайно живой, умной и обаятельной. В их комнатке частенько собирались ее друзья — молодые физики. Они охотно приняли меня в свою компанию. Мы разыгрывали шарады, играли в разного рода застольные или интеллектуальные игры, от души веселились. Хотя первое послевоенное время в Москве было голодным, довольно опасным из-за обилия разного рода банд и в целом мрачным.
Именно поэтому в один прекрасный день мы решили образовать «Общество оптимистов». Девизом общества стало: «Не унывать и не терять надежды». Президентом единодушно была избрана Галя, а вице-президентом, по ее предложению, — я. К тому времени мы с ней успели подружиться. «Общество» решило собираться не реже одного раза в месяц. Заслушивать интересные доклады своих членов или приглашенных, а также обсуждать события текущей жизни страны, по возможности, с позиций оптимизма. Имелась в виду и коллективная моральная поддержка тех членов общества, у которых будут возникать основания для уныния. Кто из нас мог тогда подумать, что наше «Общество оптимистов» просуществует пятьдесят пять лет, вплоть до кончины в 2001 году его бессменного президента? Разумеется, за это время состав «общества» постепенно обновлялся: доступ в него был открыт для всех знакомых и их знакомых, принимающих девиз общества. К концу жизни Галина Николаевна Петрова была всемирно известным ученым, руководителем крупного отдела Института физики Земли (он выделился из Геофиана) и председателем его Ученого Совета. При этом в свои 86 лет она вела все хозяйство семьи, состоявшей из трех женщин: Гали, ее дочери Наташи и внучки Тани. Да еще писала стихи!