Мадемуазель де Версель была высока ростом, белокура, приветлива. Она не просто нравилась, она пленяла какой‑то, если можно так выразиться, целительной красотой. В самом деле, ее взгляд, ее речь дышали таким необыкновенным, таким ласковым спокойствием, что невозможно было устоять против радости, которую доставляло ее общество. Через несколько дней после приезда она начала выказывать Марго большую симпатию и даже сама сделала первые шаги к сближению. Она посвятила ее в некоторые тайны женского рукоделия, стала брать под руку на прогулках и как‑то раз заставила девушку спеть, аккомпанируя ей сама на фортепьяно, песенки, которые та певала в родном селе. Марго была тем более тронута этики знаками расположения, что сердце ее разрывалось от горя. Почти трое суток она жила заброшенная, всеми забытая, и когда молодая парижанка впервые подошла к ней и заговорила, Марго затрепетала от радости, страха и удивления. Она страдала, видя, что Гастон совершенно забыл о ней, и уже подозревала причину этого забвения. В поступке соперницы была для нее какая‑то необъяснимая отрада, к которой примешивалась и горечь. Прежде всего, сна почувствовала, что наконец‑то для нее кончится горькое одиночество, в котором она так внезапно оказалась. И кроме того, ей польстило внимание такой прелестной особы. Эта красавица, которая, казалось бы, должна была вызвать в ней только ревность, обворожила ее после первого же обращенного к ней слова. Познакомившись ближе с мадемуазель де Версель, Марго страстно к ней привязалась. Вдоволь налюбовавшись ее лицом, она стала восторгаться ее походкой, восхитительной простотой ее обраще н'ия, посадкой головы, наконец самой ничтожной ленточкой на ее платье. Она не могла наглядеться на нее и слушала ее с величайшим вниманием. Когда мадемуазель де Версель садилась за фортепьяно, глаза Марго сияли от счастья и как бы говорили окружающим: «Сейчас моя милая подружка будет играть». Именно так называла она мадемуазель де Версель, немного гордясь этим в глубине души. Когда они вместе проходили по селу, крестьян^ оборачивались им вслед. Мадемуазель де Версель ничего не замечала, а Марго краснела от удовольствия. Почти каждое утро, до завтрака, она навещала свою «милую подружку», помогала ей одеваться, смотрела, как та моет свои красивые белые ручки, слушала, как она поет на прекрасном итальянском языке. Потом спускалась вместе с ней в гостиную, гордясь тем, что запомнила какую‑нибудь мелодию, и тихо напевая ее на лестнице. И вместе с тем ее мучила тоска и она начинала плакать, как только оставалась одна.

У г — жи Дорадур был слишком поверхностный ум, чтобы она могла заметить перемену, происшедшую в ее крестнице. «Ты как будто немного бледна, — говорила она ей по временам. — Хорошо ли ты спала?» Затем, не ожидая ответа, переходила к Другим темам. Гастон был более проницателен, и когда он брал на себя труд подумать о Марго, для него была очевидна причина ее грусти, но он говорил себе, что, разумеется, это только детская причуда, легкая ревность, которая свойственна всем женщинам и, от которой с течением времени не останется и следа. Надо сказать, что Марго всегда избегала случая оказаться с ним наедине; одна мысль об этом приводила ее в трепет. Гуляя одна по саду, она немедленно сворачивала с дороги, едва завидев издали Га- стона, и, благодаря этим стараниям скрыть свою любовь, казалась молодому человеку какой‑то дикаркой. «Странная девочка!» — часто думал он, когда она убегала, едва заметив, что он собирается подойти к ней. А иногда, желая позабавиться ее смущением, он все‑таки заговаривал с ней, несмотря на ее нежелание. В таких случаях Марго опускала голову, отвечала односложно и как будто вся съеживалась, словно мимоза.

Дни проходили крайне однообразно. Гастон больше не ездил на охоту; играли мало, гуляли редко. Время проходило в бесконечных разговорах, и г — жа Дорадур по два — три раза в день отсылала Марго, чтобы можно было говорить свободнее. Бедная девочка только и делала, что выходила из своей комнаты и возвращалась туда. Если ей случалось войти в гостиную не совсем кстати, обе матери переглядывались, и все умолкали. После длинной конфиденциальной беседы ее снова приглашали обратно, и она садилась, ни на кого не глядя, ощущая смутную тревогу, подобную той, какую мы испытываем на море, когда небо еще ясно, но издали медленно надвигается гроза.

Как‑то утром Марго проходила мимо комнаты мадемуазель де Версель, и та окликнула ее. После нескольких незначащих фраз Марго заметила на пальце своей «подружки» красивое кольцо.

— Примерь его, — сказала мадемуазель де Версель. — Посмотрим, пойдет ли оно тебе.

— О нет, мадемуазель, моя рука недостаточно хороша для таких драгоценностей.

— Полно, это колечко чудо как идет тебе. Я подарю его тебе в день моей свадьбы.

— А разве вы выходите замуж? — спросила Марго, вся затрепетав.

— Как знать? — со смехом ответила мадемуазель де Версель. — Мы, девушки, каждый день подвергаемся подобному риску.

Можно себе представить, в какое волнение повергли Марго эти слова. Она тысячу раз повторяла их про себя днем и ночью, ио повторяла почти машинально, не смея разгадать их смысл. Однако через несколько дней, когда после ужина принесли кофе и Г астон протянул ей чашку, она тихонько отстранила ее со словами: «Вы предложите мне кофе в день вашей свадьбы». Молодой человек улыбнулся с несколько удивленным видом и ничего не ответил, но г — жа Дорадур нахмурилась и довольно сердито попросила Марго не вмешиваться не в свое дело.

Марго поняла, что это правда. То, что она так жаждала и, Бместе с тем, так боялась узнать, отныне показалось ей вполне доказанным. Она поскорее убежала в свою комнату и здесь, закрыв лицо руками, горько заплакала. Немного придя в себя, она заперла дверь на задвижку, чтобы никто не стал свидетелем ее горя, и, почувствовав себя свободнее, начала понемногу разбираться в том, что происходило в ее душе.

Несмотря на крайнюю молодость и безумную любовь, переполнявшую ее сердце, в головке Марго было много здравого смысла. И прежде всего она почувствовала невозможность бороться с обстоятельствами. Она поняла, что Гастон любит мадемуазель де Версель, что оба семейства обо всем договорились и что этот брак — дело решенное. Возможно, что был уже назначен и день свадьбы. Она припомнила, что недавно видела в библиотеке человека в черном, который писал что‑то на гербовой бумаге. Должно быть, это нотариус составлял свадебный контракт. Мадемуазель де Версель была богата, Гастону после смерти матери тоже предстояло сделаться богатым. Все устраивалось так естественно, так справедливо, — что же она, Марго, могла тут поделать? Эта мысль совершенно завладела девушкой; чем больше она размышляла, тем непреодолимее казались ей препятствия. И раз уж она бессильна была помешать этому браку, ей оставалось одно — не присутствовать на свадьбе. Она вытащила из‑под кровати свой маленький сундучок и поставила его посреди комнаты, чтобы уложить вещи: она задумала уехать к родителям. Однако решимость вдруг покинула ее, и, вместо того чтобы открыть сундучок, она села на него и снова принялась плакать. Так она сидела около часа в поистине жалком состоянии. Мысли, поразившие ее в первую минуту, теперь перепутались в ее уме; слезы, катившиеся из глаз, словно одурманивали, и она встряхивала головой, как бы желая избавиться от них. Занятая этими мучительными размышлениями ц не зная, как ей поступить, Марго не заметила, что свеча догорает. Внезапно очутившись впотьмах, она встала и открыла дверь, чтобы попросить другую свечу, но час был поздний, и все в доме уже легли спать. Однако, не зная этого, она ощупью пошла вперед.

Увидев, что на лестнице темно и что она, так сказать, одна в доме, Марго вдруг почувствовала страх, вполне естественный в ее возрасте. Пройдя длинный коридор, который шел от ее комнаты, она остановилась, не смея повернуть обратно. Иногда бывает, что какое‑нибудь обстоятельство, по видимости совсем ничтожное, меняет весь ход наших мыслей, а темнота производит такое действие скорее, нежели что‑либо другое. Лестница оивильского дома, как это бывает во многих старинных зданиях, была сооружена внутри узкой башенки, которую заполняла целиком, виясь спиралью вокруг каменной колонны. Не зная, на что решиться, Марго прислонилась к этой колонне, и от прикосновения к холодному камню, которое еще усугубило ее страх и горе, вся кровь застыла у нее в жилах. Некоторое время она не шевелилась. Одна страшная мысль явилась вдруг в ее уме: слабость, которую она ощутила, вызвала в ней представление о смерти, — и, странная вещь, эта мысль, на миг родившаяся и мгновенно исчезнувшая, возвратила ей силы. Она вернулась в свою комнату и снова заперлась там до рассвета.