Как только взошло солнце, она спустилась в парк. Осень в том году была чудесная. Листья уже пожелтели и казались золотыми. Они еще не падали с веток, и тихий теплый ветерок словно щадил деревья оивильского сада. Началось то время года, когда птицы в последний раз предаются любви. Бедная Марго не так далеко ушла в своих любовных делах, но она чувствовала, что благотворное тепло солнечных лучей понемногу смягчает ее боль. Она стала думать о своем отце, о семье, о христианском долге и вернулась к первоначальному решению — покориться судьбе и уехать. Вскоре и это показалось ей уже не столь необходимым, каким представлялось накануне. Она спросила себя, что, собственно, она сделала дурного, чтобы быть изгнанной из тех мест, где она провела самые счастливые дни своей жизни. Ей уже казалось, что она может остаться здесь, разумеется страдая, но страдая не так сильно, как если бы ей пришлось уехать. Она углубилась в сумрачные аллеи, шагая то медленно, то очень быстро; по временам она останавливалась и говорила: «Любовь — это не шутка. Надо иметь много мужества, чтобы любить». Это слово «любить» и уверенность в том, что никто в мире не знает о ее чувстве, невольно вызывали в ней надежду. На что? Этого не знала и она сама — и именно поэтому надеялась еще сильнее. Ее заветная тайна казалась ей сокровищем, спрятанным в ее сердце. Она не могла решиться вырвать ее оттуда и давала себе клятву продолжать хранить ее там, оберегая от всех, хотя бы этой тайне пришлось остаться погребенной навеки. Мечты постепенно одерживали верх над рассудком, и так как любовь ее была детской, то после приступа детского отчаяния она и утешала себя по — детски. Она вспомнила о белокурых волосах Гастона, об окнах на улице Перш; она попыталась уверить себя, что свадьба еще не решена, что, может быть, она неправильно поняла слова крестной. Измученная волнениями, усталая, она легла под каким‑то деревом и сейчас же заснула.

Когда она проснулась, был уже полдень. Она осмотрелась по сторонам, почти не помня о своих огорчениях. Легкий шорох невдалеке заставил ее обернуться. Гастон и мадемуазель де Версель подходили к ней по буковой аллее. Они были одни, и Марго, скрытая густым кустарником, не могла быть замечена ими. Дойдя до середины аллеи, мадемуазель де Версель остановилась и села на скамейку. Гастон несколько минут стоял перед молодой девушкой, с нежностью глядя на нее. Потом он опустился на колени, обвил руками ее стан и поцеловал ее. Увидев это, Марго вскочила; она не помнила себя. Невыразимая боль стеснила ее сердце, и, сама не понимая, что делает, она побежала в поле.

VIII

С той поры как Пьеро потерпел неудачу в своем намерении поступить в услужение к Гастону, он со дня на день становился печальнее. Ласковые уговоры Марго на миг успокоили его, но этого спокойствия хватило ровно на столько же времени, на сколько хватило припасов, унесенных им в карманах. Чем больше он думал о своей милой Марго, тем яснее чувствовал, что не может жить вдали от нее, и, по правде сказать, жизнь, которую он вел на ферме, была не такова, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей, — так же как не могли это сделать индюшки, в чьем обществе он проводил все свое время. И вот в тот самый день, когда наша героиня предавалась такому отчаянью, Пьеро задумчиво брел по берегу реки, гоня перед собой свое стадо, как вдруг шагах в ста от себя он увидел какую‑то женщину, которая бежала со всех ног и, метнувшись сначала в одну сторону, потом в другую, внезапно скрылась за ветвями ив, что росли вдоль берега. Это удивило его и встревожило. Он тоже бросился бежать, пытаясь догнать ее, но, добежав до того места, где она скрылась из виду, не нашел ее ни там, ни в окрестных полях.

Ему пришло в голову, что, быть может, она зашла на мельницу, находившуюся неподалеку, но все‑таки он пошел вдоль реки, охваченный каким‑то зловещим предчувствием. Эра за последние дни сильно вздулась от обильных дождей, и Пьеро, у которого было тяжело на душе, ее волны показались сегодня особенно страшными. Вскоре ему почудилось, что в прибрежных тростниках движется что‑то белое. Он подошел ближе, лег ничком на песок и притянул к себе труп. Это был труп Марго. Несчастная девушка не подавала уже признаков жизни; она лежала неподвижная, холодная, как мрамор, с открытыми, остановившимися глазами.

Увидев это, Пьеро начал так кричать, что все, кто был на мельнице, сейчас же выбежали оттуда. Горе его было так ужасно, что в первую минуту он тоже хотел броситься в воду, желая умереть подле единственного в мире существа, которое любил. Но потом он припомнил, что ему говорили, будто утопленников еще можно вернуть к жизни, если вовремя оказать им помощь. Правда, крестьяне утверждали, что Марго совсем мертва, но он не хотел этому верить и не позволил им унести тело на мельницу. Он вскинул его себе на плечи и, шагая так быстро, как только мог, принес его в свою лачугу. Небу было угодно, чтобы дорогой он повстречал деревенского доктора, ехавшего верхом на лошади навещать своих пациентов. Пьеро остановил его и заставил зайти в свое жилище, чтобы он осмотрел Марго и сказал, есть ли еще какая‑нибудь надежда.

Врач был того же мнения, что и крестьяне. Едва взглянув на труп, он сказал:

— Она совершенно мертва, остается похоронить ее, и только. По состоянию тела видно, что она пробыла под водой больше четверти часа.

С этими словами доктор вышел из лачуги и, собираясь уже сесть на лошадь, добавил, что нужно пойти к мэру и сделать заявление, полагающееся по закону.

Помимо того, что Пьеро горячо любил Марго, он еще был страшно настойчив. Он отлично знал, что она не пробыла в реке четверти часа, потому что сам видел, как она бросилась в воду. Он выбежал вслед за доктором, именем бога умоляя его не уезжать, не уверившись вполне, что помощь действительно бесполезна.

— Да какую же помощь я ей окажу? — сердито вскричал доктор. — Ведь у меня нет с собой ни одного из необходимых инструментов.

— Я тотчас сбегаю за ними, сударь, — ответил Пьеро. — Скажите мне только, что вам нужно, и ждите меня здесь, я мигом буду обратно.

Доктор, спешивший по своим делам, закусил губу, проклиная себя за то, что сделал глупость и проговорился насчет инструментов. Он, правда, был вполне уверен, что Марго умерла, но понимал, что отказаться от всякой попытки значило бы повредить своей репутации среди местных жителей.

— Ну так ступай, да поживее, — сказал он Пьеро. — Ты возьмешь жестяной ящичек, который тебе даст моя экономка, и вернешься сюда. А я пока что заверну тело в одеяло и попробую его растирать. Попытайся также достать золы, надо будет нагреть ее… Впрочем, все это не поможет, и я только даром потеряю время, — сказал он, пожимая плечами. И добавил, топнув ногой: —Ну? Ты слышал, что я сказал?

— Слышал, сударь, — ответил Пьеро, — а чтобы мнё обернуться поскорей, я возьму, если позволите, вашу лошадь.

И, не дожидаясь позволения доктора, Пьеро вскочил на лошадь и умчался. Четверть часа спустя он прискакал галопом с двумя полными мешками золы, висевшими по обе стороны седла.

— Как видите, сударь, я не терял времени, — сказал он, показывая на взмыленную лошадь. — Ни с кем и слова не сказал. Вашей экономки не было дома, и я все устроил сам.

«Черт бы тебя побрал! — подумал доктор. — Отделать так мою лошадь! Ведь день‑то еще впереди».

Что‑то ворча про себя, он начал с помощью пузыря вдувать воздух в рот бедной Марго, а Пьеро, между тем, растирал ей руки. Когда огонь в очаге разгорелся и зола нагрелась, они насыпали ее на кровать таким образом, что покрыли ею все тело. Затем доктор попытался влить в рот Марго несколько капель спирта, после чего покачал головой и вынул часы.

— Мне очень жаль, — сказал он решительным тоном, — но из‑за мертвых не должны страдать больные. Меня ждут далеко отсюда, и я уезжаю.

— Если господин доктор останется еще на полчаса, — сказал Пьеро, — я дам ему экю.

— Нет, малыш, это невозможно, и мне не нужны твои деньги.