– Что-то в офисе я народу никакого не увидел…

– Да это их всех на очередное собрание погнали, в Полусферный зал. А вообще там работают несколько сотен сотрудников.

– Сколько?!

– Примерно четыреста. А что?

– Ничего себе! Тогда в Цехе, по-видимому, много тысяч?

– Отнюдь. Главный Ангел, Старший Ангел, Младший Ангел и просто Ответственный Ангел – Ваш покорный слуга.

– Как же вы вчетвером всё успеваете?! И зачем столько народу в Офисе?

– Офис – лицо Канцелярии. По нему в Сферах судят об эффективности работы. А в Цех никакие высшесферные комиссии обычно не заглядывают.

– Да какая ж это эффективность: четверо вкалывают, а четыреста бумажки перекладывают!

– Если бы было наоборот, то Канцелярия не успевала бы составлять планы и писать отчеты. В Цехе мы, в принципе, всё успеваем. Я наполняю бутылки эликсиром. Старший следит за тем, чтобы я ничего не перепутал. Главный – контролируют расход жидкости. Младший – ведёт учет бутылок. А в Офисе эта работа получает свое законное обоснование, сопровождение и продвижение.

– Ошизеть! У нас в Институте – примерно такая же фигня. Кстати, Ваш Резидент сам такой порядок устроил?

– Конечно. Он ведь у нас чрезвычайно инициативный. За что ни возьмется – всё доведёт до успешного отчёта.

– И откуда он такой шустрый взялся?

– Сначала был просто никем: симпатичный стажер, без роду без племени. Обитал несколько лет тут, в Отстойнике. Постепенно стал вылезать в Офис, ходить на собрания и заседания, причем, в первую очередь – на фуршеты. Заодно приобретал полезные знакомства. Действовал благодаря своему неотразимому обаянию и напору. К нему привыкли и даже полюбили. Завел высоких покровителей в Сферах. Вошел в состав разнообразных комиссий. Начал оформлять банкеты, потом – писать отчеты, планы, рецензии, отзывы. Попал в Резидиум. Открывал все торжественные мероприятия.

Председательствовал на церемониях. И, наконец, был всесферно избран Резидентом.

Вдруг где-то завыла сирена. «Ох! Прилетела Комиссия из Высших Сфер!», – испуганно воскликнул Ангел. Раздался электрический треск, запахло серой, сверкнула вспышка света. И тут же всё погрузилось во мрак.

Глава 4

Разве можно себе представить, что мрак может длиться вечно? Невозможно. Именно поэтому человек не верит в смерть. Он верит, что после смерти что-то всё равно будет. Пусть не жизнь, но рай или хотя бы ад, или, может быть, ещё что-то, где можно будет поразвлечься. Ну, если не поразвлечься, то хотя бы видеть, слышать, дышать. И эта вера в жизнь после смерти есть самая главная человеческая надежда. А подкрепляется она не только религией, но и тем, что после обморока или клинической смерти человек выныривает из жуткого мрака снова в окружающий мир.

Вот и я опять благополучно вынырнул. Очнувшись, я увидел перед собой заплаканное лицо Вики. Даже стекла её очков и те были мокрые. «О, слава богу, Вы живой!», – облегченно воскликнула она, машинально сняв очки и утираясь рукавом. «А в чём дело? Почему это я должен быть не живой? И в честь чего Вы тут ревели?», – удивился я. Вика смущенно вытерла ладонью остатки слёз и слегка улыбнулась: «У Вас ведь пульс исчез! И вот, смотрите, показания приборов ушли почти в нуль. Ой, как я струхнула! Стала звать Вас, кричать, дергать, а Вы не реагируете, как будто… как в коме».

Чёрт возьми, ну до чего ж приятно, когда симпатичная молодая женщина по тебе так убивается! Пожалуй, ради такого зрелища можно даже ненадолго и помереть. Впрочем, надо заметить, женские слёзы – как предохранительный клапан у парового котла, ибо означают, что давление достигло предела, но не указывают на истинную причину оного. А, может, у Вики сегодня просто женский организм находится в особой периодически-ослабленной форме? Или, не исключено, испуг случился от одного моего жуткого вида: «мужик в полном отрубе». Или вообще – реакция на меня как такового: небритого и крутого. У женщин так бывает; к примеру, увидят перед собой тигра, испугаются, заплачут от страха, бестолково замашут руками… А потом, между прочим, как ни в чём ни бывало, успокоятся и начинают зверюгу по полосатой шерстке гладить, приговаривая «ах ты мой хороший!»

Представив мысленно на своей голове Викины руки, я аж вздрогнул от удовольствия. Но тут же, сделав некое психофизическое усилие, усмехнулся и изрек: «Напрасно Вы так перепугались, м-м-м… милая коллега. Я всего лишь отключился на время посещения Небесной Канцелярии. А посещение, надо сказать, было весьма познавательным…» «И что же с Вами там было?», – заинтересовано перебила меня Вика, сделав ударение на «там». Я решил приколоться: «О! удивительная со мной приключилась история! Такие события!» «Ну, не томите, рассказывайте!», – с нетерпением воскликнула она, уже забыв свой испуг и слёзы.

«Очнулся я в офисе этой самой Канцелярии. Смотрю, идёт ко мне шикарная блондинка, причем, почти в чём мать родила, в одном только полупрозрачном лифчике. Ни платья, ни даже трусиков. Волосы до плеч, глаза огромные голубые, ну, и много чего еще при ней, о чем трудно сказать словами, ибо это нужно видеть!» Вика обидчиво прервала меня: «Извините, Викентий, но если там дальше что-нибудь неприличное, то лучше оставьте эти воспоминания при себе». «Да нет, Вика, что Вы! Там всё абсолютно прилично, потому что секс в Небесной Канцелярии категорически запрещен. Смотреть можно. А делать ничего нельзя». Вика тихонько облегченно вздохнула, но не удержалась спросить: «А вот если бы было зя, то – что?». «Я бы не устоял», – честно признался я. И очень зря. Ведь женщине мужчина может признаваться в любых прегрешениях – в хулиганстве, жульничестве, воровстве, бандитизме, алкоголизме, садомазохизме… – в чём угодно – и будет прощен; но есть одно, в чем сознаваться нельзя никогда, даже под страхом удара по башке раскаленной сковородкой: что понравилась другая женщина.

Вика не захотела слушать продолжение моего повествования и деловито спросила: «А который уже час?» Я послушно показал ей время на своих ручных часах. «Ой, мне пора!», – спохватилась она и стремительно удалилась.

Во не пруха! Только я вроде начал с Викой в научно-душевный контакт входить, и вот, пожалуйста, сам его разрушил, придурок! Нет чтоб не хохмить, а выдумать некую душещипательную историю, например, про какого-нибудь несчастного сиротку-котенка, которого в Канцелярии я спас из огня или проруби! Что ж за натура у меня такая – самовредоносная!? Вечно сам своему потенциальному счастью первый враг.

Назавтра я оделся во всё натуральное: чтобы не оказаться в ходе эксперимента в Канцелярии в голом виде – ни грамма синтетики! Даже рубашку отыскал с деревянными пуговичками. И, резво примчавшись утром на работу, позвонил Вике: «Привет! Не хотите поучаствовать в продолжении?» «Вообще-то у меня сегодня свои опыты вроде, наконец-то, намечаются…», – нерешительно протянула она. Ага, раз сразу не послала меня куда подальше, значит, я ей всё-таки не противен. «Виктория! Без вас у меня эксперимент не получится. Нужно, чтобы кто-то меня с приборами контролировал. Выручайте! А свой опыт сделаете завтра. И, кстати, я Вам помогу завтра, если хотите…» «Ладно, скоро приду», – милостиво согласилась Вика.

Если женщина пообещала скоро прийти, это означает, что она таки придет, но непременно даст вам почувствовать, сколь бесконечно протяженно это самое «скоро». Прошло два часа… За это время я успел написать и отнести отчеты-планы завлабине (свою лабораторную комнату оставил открытой, чтоб Вика не оказалась перед закрытой дверью). Алина Идрисовна поглядела бумаги по диагонали и фыркнула: «Так не пойдёт! Тут всё слишком кратко, причем, написано в произвольной форме. А надо – подробно, как следует, причем, строго по форме. Вот Вам бланки шести форм. Их все нужно заполнить, причём, как можно более тщательно». «Алина Идрисовна! – взмолился я, – На эти формы с двадцатью пунктами в каждой я же должен буду потратить несколько дней!» «Вот и потратьте», – веско отрезала завлабиня. И добавила помягче: «Планы и отчёты, Викентий, быть может, стимулируют Ваш дальнейший творческий научный поиск». Я хотел было ответить, что максимум, что эти бюрократические бумаги могут во мне инициировать, так это рвотный рефлекс, но благоразумно промолчал и вернулся к себе.