— Я не могу, кажется, я ногу сломал.

Герман открыл дверь и сделал попытку встать. Но раскалённый асфальт стал вдруг мучительно близок.

Макс не обратил на него внимания, созерцая труп огромной собаки, размазанный по дороге. Последние лучи солнца отлично гармонировали с лужей свежей крови. Красная колея тянулась на пару метров вперёд. Колесо продавило пса где-то посередине, но тот был ещё жив, несмотря на торчащее месиво внутренностей. Его лапы всё ещё скребли по асфальту, а изо рта текла красная пена. Макс присел возле него на корточки с выражением ужаса на лице.

— Я убийца, — прошептал он, хватаясь за голову.

— Что делать? — спросил Макс, поворачиваясь в сторону сидящего на земле Германа. — Я, правда, не хотел никого убивать. У него ошейник. Значит, у него был хозяин. Пиздец просто, — из под тёмных очков заструились слёзы.

Герман кипел от боли и злости. У него сломана нога, а Макс думает о какой-то собаке.

— Идиот, я сейчас сдохну! Вызови, блять, скорую.

Макс озадачено уставился на дисплей смартфона.

— Сеть не ловит… Не думал, что такое ещё встречается в наше время. Я сбегаю за помощью, — сказал он, удаляясь в сгущающиеся сумерки.

Герман остался один наедине с умирающей собакой и наступающей ночью. Никогда ещё в жизни он не чувствовал себя таких одиноким. Страх нарастал с каждой минутой ожидания. Этот час растянулся на вечность. Только подумать, какой-то час назад ты был счастлив, а теперь сидишь на земле с раздробленной коленной чашечкой, мучаясь от боли и страха. А ещё есть очень чёткая уверенность в том, что тебя предали. Лучше было бы умереть. Тогда не было бы ничего этого. Герман прекрасно знал, что Максу на него наплевать.

Он вернулся через час вместе со скорой и дорожной полицией. Они так и не заметили, что он был под наркотой, поэтому всё удалось списать на несчастный случай. А Герман до сих пор мучился со своим новым металлическим коленом, после парочки операций.

Пришли Джек и Майк. Оба были немного с бодуна, что, впрочем, не мешало им играть. Мастерство не пропьёшь. Джек хвастался, что дрожащие руки делают его игру на барабанах неподражаемой. Герман очень сомневался в этом, но, как ни странно, Джек Ди справлялся со своей ролью. Недаром родители назвали его в честь виски.

Макс нагрянул последним. Он был более живым, чем в прошлый раз. Он загорел и перестал выглядеть мертвецом. Казалось, он был единственным человеком, пребывающим в хорошем настроении. Но Герман знал, что Макс переменчив, как тайфун. Веселье означало, что он мог сорваться в любой момент, особенно сейчас.

— Ты где пропадал всё это время? — спросил Дани. — Ты вроде только сегодня вернулся в Лондон.

Вместо ответа Макс показал средний палец, на котором поблёскивало простое золотое кольцо. Это было странно, потому что кольца он вообще не носил.

— И что, — спросил Герман?

— Я женился! — ответил он радостно.

— А почему на среднем? — выпалил Герман, пока до него толком не дошёл смысл всего сказанного. — Когда, блять? На ком?!

Макс присел на диван и, улыбаясь, продолжил.

— В Лас-Вегасе. На Кэт. Она очень клёвая.

Герман знал, что не стоит относиться серьёзно к спонтанным бракам в городе греха, у него даже камень от души отлёг. Это просто очередная шлюха, очень скоро они разбегутся, когда узнают друг друга поближе. Ему не хотелось отдавать Макса какой-либо бабе навсегда. Более привычным было видеть его женатым на музыке.

— А почему ты нас не позвал?! — встрял Дани.

Макс развёл руками.

— Мы вообще никого не звали. У этого чёрного действа не должно быть свидетелей.

Сейчас Герману захотелось его пристукнуть, чтобы он больше не болтал о своей бабе. Для искусства имеют ценность только одинокие люди, потому что у них больше сил и времени на то, чтобы заниматься творчеством. Всё остальное существование ведёт к конформизму. В сущности, семья — губительна для личности. Чтобы оставаться свободным от мирских условностей, женщин надо менять как можно чаще. Это стимул жить и способ не стареть. Герман поклялся, что есть Макс решит завести детей, то тот собственноручно его придушит.

Но, тем не менее, он принял его приглашение заглянуть к ним домой после репетиции. Не терпелось посмотреть на ту, которая могла выбрать этого идиота. Выяснилось, что Макс совсем не может петь. Майк сказал, что это, скорее всего, проблема акклиматизации. После +35 в Л.А. лондонские +13 переносятся плохо. Герман всё равно нашёл, к чему придраться. Его поразило, что Макс был с ним неожиданно мягок и даже не пытался спорить. Просто охотно со всем соглашался. Может быть, если с тобой перестали ссориться, то ты уже ничего не значишь?

По мнению Германа, он вообще сильно изменился. И даже неожиданно для всех завязал с наркотиками. Не пил, только без конца курил сигареты.

— Да, я бросил, — сказал Макс, когда они стояли на балконе, подставляя лица дождю. — Я был бы рад, если бы все последовали моему примеру.

— Я не могу. Я должен заглушать боль, — Герман кинул окурок на улицу.

— Что с тобой, чувак? — спросил Макс, кладя руку ему на плечо.

— Если так, то это просто боль в колене. Если копать глубже, то у меня подозрение на опухоль мозга. Такая мерзкая опухоль, и она будет расти и расти, пока не прикончит меня совсем, — Герман полез за новой сигаретой, его руки заметно дрожали. Он прикрыл глаза, словно морщась от боли. — Может быть, два, может быть, три года. Но это не долго.

Макс уставился вниз, на мостовую, где протекала стремительная река трассы. Затем взял Германа за руку. Она казалась такой бледной по сравнению с собственной смуглой от южного солнца ладонью.

— Я верю, что ты справишься, — сказал он, глядя в глаза. — Может быть, у тебя нет никакой опухоли ещё.

— Если её нет, её придётся создать.

— Ого! Тот страшный чувак из телика! — воскликнула Кэт, когда Герман пересёк порог дома. Он был при полном параде в своей жуткой шляпе и плаще.

— Ого! Та тёлка из порнухи! — ответил Герман.

Макс самодовольно оскалился. Его ничуть не расстроил тот факт, что Кэт трахалась на камеру.

— Я не стыжусь этого, — сказала она. — Глупо стесняться своего прошлого. Эта была просто работа, даже не секс. Узнай дрочеры, как снимается порно на самом деле, у них бы больше никогда не встало.

Правда, теперь Кэт осваивала для себя большой кинематограф, оставив порно-бизнес в прошлом. Она не считала это зазорным или даже постыдным, это было не стереть, как и тату на ягодицах. Если Герман и надеялся внести смятение, то он явно проиграл.

Он возненавидел её сразу же, в частности, за то, что она была умна, в отличие от всех пассий Макса. А умные женщины крайне опасны. Она претендовала не только на место в постели, но и в сердце Макса. Этого Герман никак не смог простить. И не было сил выразить обиду сразу, просто разорвать и уйти. Осталось только мило улыбаться и прятать всё глубоко внутрь. Он не мог ссориться с Максом, хотя бы из-за группы.

Макс притаскивал Кэт на репетиции, в перерывах он трахал её в туалете, словно какую-то фанатку. Она кричала на всю студию. Ей нравилось быть шлюхой, но только с ним одним. Она избрала путь верности, собираясь идти по нему до конца. В ней уцелела какая-то часть морали.

Потом Кэт уехала на съёмки в Голливуд. Прежний накал куда-то улетучился, и всё устаканилось. Репетиции и репетиции, попытки поднять свой уровень выше головы. Редкие концерты в пределах Европы, размеренное существование зрелой рок-группы. «Opium Crow» двинулись в Америку для съёмок нового видео и зависли там надолго. К теплу и солнцу Калифорнии быстро привыкаешь.

Кэт пусть и была мексиканкой по происхождению, но являлась гражданкой США, что очень сильно помогло Максу с получением гражданства. Они купили неплохой особняк в тихой долине в получасе езды от Лос-Анджелеса. Скучный элитный райончик, подходящий для того, чтобы производить на свет личинок и жиреть. Максу нравилось, что Кэт полностью разделяла его позицию на счет детей и принимала противозачаточные. Им обоим казалось, что производить в этот мир нового человека — это лишний раз обрекать кого-то на страдания, особенно после всего того, что они пережили по вине собственных родителей. Они оба провели очень бурную молодость, не чураясь наркотиков, никому неизвестно, как это могло сказаться на будущих детях. У Макса и Кэт просто не было времени и сил, чтобы любить ещё кого-то третьего самой искренней любовью.