Несколько отрывочных мыслей, записанных мною в тот период. Я вёл открытый блог в интернете. Писал скорее для себя, закрывая все комментарии.
Просто весёлое самоубийство в рассрочку. Может ли это пугать того, кто мёртв изначально? Даже самый ужасающий бэд-трип будет в сто раз лучше нашей реальности. Даже смерть кажется мне притягательной и лёгкой. В наш век все только и занимаются тем, что сублимируют, эскапируют и дрочат. Я просто неожиданно нашёл свой выход.
Я читал статью про то, что на Эвересте не убирают трупы погибших альпинистов. Это меня слегка напугало. Люди сознательно лезут в горы для того, чтобы стать кусками мороженного мяса. Альпинизм тоже убивает людей. А их там сотни, тысячи. Но, тем не менее, это считается полезным, интересным занятием, которое развивает дух, учит преодолевать опасности. Чем это лучше наркотиков? И то и другое точно так же убивает.
Неужели у нас не должно быть право выбора? Почему тот, кто умер на войне, считается героем, а смерть от передоза не кажется таковой? Мёртвый наркоман тоже пал в битве… с самим собой, только, в отличие от солдата, он победил.
Советские дети не слышали о наркотиках, поэтому мечтали стать космонавтами. Со временем они научились открывать космос внутри.
Счастье, как известно, не в деньгах. За них нельзя купить самое главное, но зато они заметно облегчают душевное состояние. Одно дело, когда тебе плохо, потому что бросила девушка, ты идёшь в магазин, покупаешь дешёвый портвейн. Ужираешься им в хлам. Наутро просыпаешься в блевотине, мучаешься последствиями алкогольного отравления, жуткой головой болью. И тут приходит осознание, что всё это не стоит того.
Совсем же другое, когда тебя бросила девушка, ты покупаешь «Хенесси» и просыпаешься утром в постели с какой-то красоткой и понимаешь, что та тёлка не стоила твоих печалей.
Бывали времена, когда я жил совсем без денег. Это вполне реально, но не очень приятно.
В мире неправильно всё. Нам это никогда не исправить. Просто нужно больше денег, чтобы вырваться из системы. Учись, работай, сдохни. Я сделал свой выбор, я сумел этого избежать».
У меня ещё была заметка про любовь, но я её удалил. Наверное, это символично и соотносится с данным периодом моей жизни. Мне тяжело что-то вспомнить. Всё было таким сумбурным, у меня в голове множество ярких воспоминаний, но они — как отражение в разбитом зеркале. Мои попытки гонзо-журналистики шли прахом. У меня никогда не было под рукой пишущего устройства, чтобы рассказать о том, что я видел и чувствовал в данный момент, когда мимо меня в туннеле метро проплывал осьминог или мёртвые дети стучали мне в окна. Всё-всё напоминало большой арт-хаус.
Новый альбом было решено записывать в Штатах. Лейбл прессовал нас за то, что наш первый официальный диск не стал платиновым (записанный в Москве альбом не числился в официальной дискографии группы). Он был всего лишь золотым в Британии. От нас ожидали большего. Я как-то особо не парился из-за продаж дисков. Я был слишком пофигистичен, когда дело касалось таких формальностей. Это заботило Германа, который регулярно ругался из-за того, что нам выплачивали не все деньги, по его мнению. Пару раз ему удавалось добиться своего.
Я ужаснулся, увидев Нью-Йорк. Он был как утрированная Москва. Ещё более жёсткий мультикультурный коктейль. Здесь было столько людей, что моя социопатия грозила мне новым приступом. Тем не менее, мне очень понравились прогулки на машине по ночному городу. Я любил смотреть издалека на колоритных нью-йоркских бомжей с тележками, негров, трущихся на углу и метамфетаминовых проституток. Я люблю изучать низшие слои общества в разных городах и странах. Я сам был таким.
А днём эти пробки, вечный гул. Я ненавижу места, облюбованные туристами, так что не пошёл вместе со всеми глазеть на статую свободы. Говорят, что мегаполисы вызывают депрессию. Так вот, здесь моя голова была готова взорваться. Зато мне очень понравилась местная студия с новой современной аппаратурой. Не порадовало пиво, оно было похоже на мочу крепостью в полтора градуса. Так что пришлось довольствоваться старым добрым «Джеком». Знакомые мне американцы оказались слабы в алкогольных марафонах, это я понял сразу. Зато у них хорошо обстояли дела с наркотиками. К нам приставили даже некое подобие диллера.
Надо отметить, что с нами была моя девушка Инэс. Я особо не возражал, потому что будет кому тащить меня до дома. Наши отношения являлись таковыми, что мне становилось всё равно: она или местные шлюхи.
Она стала для меня вечным раздражителем, но я не хотел от неё избавляться. Она вносила в мою жизнь остроту.
Потом я попал на самую адскую вечеринку в своей жизни. Помню, как переступил порог этого огромного особняка. Дальше были лишь разрозненные картины, которые моя память хранила в картотеке безумных событий. Голые женщины, покрытые блестками, статуи в форме хрустальных дилдо, целый фонтан пунша. Я не видел такого даже в кино. Ярче, чем самый правдивый сон. Повсюду стелился чарующий сладковато-пряный аромат. Я думал, что это благовония, но нет, это оказался опиум. Красивая азиатка предложила мне длинную тонкую трубку. Я сделал одну затяжку и провалился в её глаза. Это не метафора. Я смотрел в них и понимал, как пролетаю сквозь эти два туннеля одновременно всеми своими семью телами. Я взорвался, я умер, перестал существовать. Я плыл в огромном океане души. И я понял, что все вокруг — плоды моего воображения. Существую только я. Если моя клиническая смерть ранее дала мне соприкоснуться с Богом, то теперь я сам стал Творцом. Я видел всё, что хотел видеть, я создавал миры, я рушил их. И всё это время совершенно не чувствовал своего тела. Его и не было в тот миг.
Я очнулся в круглой комнате. Красно-чёрые тона под стать миру моих видений. Приглушённый свет лился из огромных абажуров в форме маковых цветов. Подо мной — мягкий ворс ковра и шёлковые подушки. Оставалось только созерцать причудливую игру золотых ручейков света на чёрном потолке. Откуда-то доносилась музыка, но было слышно одни басы — я чувствовал их самым мозгом. Я был совершенно голый и мог ощущать всей кожей прикосновение ткани и шерсти. Меня ласкали чьи-то руки. Непонятно — мужские или женские. Мне было совершенно наплевать на то, что происходит со мной. Но я чувствовал на себе чей-то взгляд. В кресле полулежал Герман. Он был одет и даже не снимал шляпу. Тень падала ему на лицо, делая его похожим на злое чёрное божество. Он курил трубку и сверлил меня глазами. Сквозь дым я видел изумрудное мерцание его глаз. Это лицо ничего не выражало, но я чувствовал, как он зол на меня. За гранью наркотического дурмана во мне шевелилось чувство вины. Чьи-то руки и губы пытались отвлечь меня от всего.
Это была безумная оргия. Я словно сношался с огромным многоруким пауком, склеенным из человеческой плоти. У него не было глаз, лиц, только, руки, рты и множество отверстий. Было мерзко, но я ничего не мог поделать. Возбуждение и опиум делали своё дело. Я проваливался куда-то вглубь себя. Когда я очнулся, дым развеялся. Рядом сидел Герман и смотрел мне в глаза.
— Что такое? — спросил я.
— Ты идиот, — ответил он, словно только что это заметил.
Вы думаете, я остановился?
Тогда я с трудом нашёл свою одежду. Мы с Германом загрузились в машину. В тот миг я ощутил всю прелесть богемной жизни, блюя из окна лимузина. В отеле, как ни в чём не бывало, спала Инэс. Я пришёл, разбудил её диким грохотом. Раскидал ботинки по комнате. Перевернул всё верх дном. Потом попытался лечь спать. У меня была бессонница и «вертолёты». Мир качался на волнах тошноты. Инэс ещё сказала мне:
— От тебя воняет. Иди в ванную.
Ещё бы от меня не воняло после такого!
В тот момент я понял, что меня раздражает её акцент. Он был такой мерзкий, как кваканье лягушки. И кровь у меня в ушах уже начала булькать. Я всё же попытался лечь в ванную, но вода оказалась слишком горячей. Я совсем не догадался отрегулировать её. Я вылез и стал перерывать всё в поисках кокаина. Мне вдруг показалось, что только так мне станет лучше. Я разбавил его в «Хенесси» и выпил. Стало резко не до сна. Моё чувство вины перед собой улетучилось. Дико захотелось тусить; плевать, что шесть утра. Я стал искать чистую одежду. Пришлось напялить шмотки Инэс. Я ничего не нашёл лучше женских джинсов, дурацкой майки с вырезом и розовой шубы. Я подумал о том, что надо завести себя тёлку с нормальным гардеробом. Я пошёл скитаться по городу. Прохожие в ужасе шарахались от меня. Я видел своё лицо в отражении витрин. Растрепанные обесцвеченные волосы, растекшаяся подводка, трёхдневная щетина. Я почему-то казался себе таким божественным, что мне хотелось себя немедленно трахнуть. Хотя, скорее всего, я смотрелся просто отвратительным клоуном трансвеститом. Какой-то старый извращенец предложил мне перпихнуться за полтинник, я не смог ничего ответить, просто блеванул ему под ноги. Всё происходящее со мной напоминало мне какой-то артхаус. Я словно со стороны наблюдал себя в дурацких шмотках, бредущего по Нью-Йорку. Я содрогался от ненависти и восхищения в смехе и слезах.