«Важна также и высоко ценится способность, часто имевшая место при избрании консула, — умение своей разумной речью увлечь за собой и сенат, и народ, и людей, творящих суд. Людям нужен консул, который своей речью мог бы иногда обуздать бешенство трибунов, возбуждение в народе успокоить, подкупу дать отпор». (Цицерон. Речь в защиту Луция Лициния Мурены. 24)
В той же речи Цицерон излагает свое понимание нравственной позиции консула. Делает он это в форме спора со своим знаменитым современником Катоном: «Жил некогда муж необычайного ума, Зенон, ревнителей его учения называют стоиками. Его мысли и наставления следующие: мудрый никогда не бывает лицеприятен, никогда и никому не прощает проступков; никто не может быть милосердным, кроме глупого и пустого человека; муж не должен ни уступать просьбам, ни смягчаться... Мудрец ни над чем не задумывается, ни в чем не ошибается, своего мнения никогда не изменяет.
Вот взгляды, которые себе усвоил Марк Катон, человек высокого ума, следуя ученейшим наставникам, и не для того, чтобы вести споры, как поступает большинство людей, но чтобы так жить. ... А вот мои учителя (признаюс, Катон, и я в молодости своей, не полагаясь на свой ум, искал помощи в.изучении философии), повторяю, мои учителя, последователи Платона и Аристотеля, люди умеренные и сдержанные, говорят, что хорошему человеку свойственно проявлять сострадание, что проступки бывают разные, потому неодинаковы и наказания; что и непоколебимый человек может прощать; что даже мудрец иногда высказывает предположение насчет того, чего он не знает, что он иногда испытывает чувство гнева, доступен просьбам и мольбам, изменяет ранее сказанное им, если это оказывается более правильным, порой отступает от своего мнения; что все доблести смягчаются соблюдением известной меры.
Если бы судьба направила тебя, Катон, к этим учителям, то ты, при своем характере, конечно, не был бы ни более честным, ни более стойким, ни более воздержанным, ни более справедливым мужем (ведь это и невозможно), но несколько более склонным к мягкости». (Там же. 61-64) Но вместе с тем...
«...мягкость и милосердие заслуживают одобрения только при условии, что в интересах государства будет применяться строгость, без которой управлять гражданской общиной невозможно. Однако ни выговор, ни порицание не должны быть оскорбительны... Надо следить за тем, чтобы тяжесть наказания не превышала тяжести проступка и чтобы не получилось так, что за одни и те же проступки одних людей постигала кара, а другие даже не были привлечены к ответственности. Но при наказании более всего надо удерживаться от гнева; ведь человек, в состоянии гнева приступающий к наказанию, никогда не сможет соблюсти середину между чрезмерным и малым». (Цицерон. Об обязанностях. Кн. 1. XXV, 88) Итак, заключает Цицерон:
«Долг великого мужа среди потрясений карать виновных, но большинство людей щадить, при любых обстоятельствах оставаться верным справедливости и нравственной красоте». (Там же. Кн. 1. XXIV, 82). Отметим это заключение. Вскоре нам представится случай о нем вспомнить.
Теперь, уважаемый читатель, мы достаточно хорошо познакомились с Цицероном, чтобы с полным пониманием и ситуации, и чувств нашего героя быть рядом с ним в надвигающуюся годину тяжелых испытаний и далее — вплоть до трагического конца его дней.
Заговор Катилины
Итак, Цицерон одержал победу на выборах. Он — скромный провинциал, не полководец, не герой, — удостоен наивысшей чести и славы в Риме! В первой же своей речи, обращенной к народу, на следующий день после вступления в должность он так говорит о своем избрании:
«Я — новый человек, которого вы, впервые на нашей памяти, после очень долгого промежутка времени, избрали в консулы. К тому званию, которое знать всячески обороняла и ограждала валом, вы, под моим водительством, пробили путь и сделали его впредь открытым для доблести. При этом вы меня не только избрали так, как в нашем государстве были избраны консулами из знатных людей лишь немногие, а из новых людей — до меня ни один... самое прекрасное и лестное для меня то, что во время моих комиций вы не табличками, этим безмолвным залогом свободы, но громкими возгласами выразили свое расположение ко мне и свое рвение. Таким образом, я был объявлен консулом не после окончательного подсчета голосов, но в первом же вашем собрании, не голосами отдельных глашатаев, а единым голосом всего римского народа». (Цицерон. Вторая речь о земельном законе Публия Сервилия Рула. I, 3; П, 4)
Простим Цицерону то, что он не может скрыть переполняющую его радость. Он ведь не знает, какие его ожидают испытания и какая последует расплата... Гроза над Римом, которую должен был принять на себя консул, разразилась в конце 63-го года. В истории она получила наименование заговора Катилины. События, связанные с этим заговором, довольно подробно пересказаны Плутархом в жизнеописании Цицерона. Но Плутарх родился спустя столетие после смерти великого оратора, а в данном (редком!) случае мы располагаем подробным свидетельством очевидца — историка Саллюстия. Естественно воспользоваться им. Поэтому изложение хода самого заговора, а также некоторые оценки личностей и мотивов поведения связанных с ним людей будут заимствованы из книги Саллюстия «О заговоре Катилины». Описание римского историка мне кажется настолько ярким и живым, что я вижу свою задачу только в том, чтобы, исходя из допустимого объема главы, отобрать фрагменты, прочерчивающие основную линию развития событий, и снабдить их минимальными пояснениями. Надеюсь, что читатель не упрекнет меня за такой подход — знакомство с подлинником интересней самого высокохудожественного пересказа. Начну с характеристики самого инициатора заговора:
«Луций Катилина, человек знатного происхождения, отличался большой силой духа и тела, но злым и дурным нравом. С юных лет ему были по сердцу междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские смуты, и в них он и провел свою молодость. Телом он был невероятно вынослив в отношении голода, холода, бодрствования. Духом был дерзок, коварен, переменчив, мастер притворяться и скрывать что угодно, жаден до чужого, расточитель своего, необуздан в страстях; красноречие его было достаточно, разумности мало. Его неуемный дух всегда стремился к чему-то чрезмерному, невероятному, исключительному. После единовластия Суллы его охватило неистовое желание встать во главе государства, но как достичь этого — лишь бы заполучить царскую власть — ему было безразлично. С каждым днем все сильнее возбуждался его необузданный дух, подстрекаемый недостатком средств и сознанием совершенных преступлений; и то и другое усиливалось из-за его наклонностей, о которых я уже говорил. Побуждали его, кроме того, и испорченные нравы гражданской общины, страдавшей от двух наихудших противоположных зол: роскоши и алчности». (Саллюстий. О заговоре Катилины. 5, 1-8)
Упрек гражданской общине, в соответствии с другими свидетельствами, относится главным образом к «золотой молодежи» той поры. Ее наш историк живописует, не жалея красок: «...Катилина (сделать это было совсем легко) окружил себя гнусностями и преступлениями, словно отрядами телохранителей. Ибо любой развратник, прелюбодей, завсегдатай харчевен, который игрой в кости, чревоугодием, распутством растратил отцовское имущество и погряз в долгах, дабы откупиться от позора или от суда, кроме того все паррициды (т.е. убийцы родичей. — Л.О.) любого происхождения, святотатцы, все осужденные по суду или опасающиеся суда за свои деяния, как и те, кого кормили руки и язык лжесвидетельствами или убийствами граждан, наконец, все те, кому позор, нищета, дурная совесть не давали покоя, были близкими Катилины и своими людьми для него. А если человек, еще не виновный ни в чем, оказывался в числе друзей Катилины, то он от ежедневного общения с ними и изза соблазнов легко становился равен и подобен другим» (там же. 14, 1-4).
Начало заговора относится к лету 64-го года. Приближаются выборы новых консулов. Ступенью к диктатуре для Катилины должна послужить консульская власть. Саллюстий продолжает: «Положившись на таких друзей и сообщников, а также потому, что долги повсеместно были огромны и большинство солдат Суллы, прожив свое имущество и вспоминая грабежи и былые победы, жаждали гражданской войны, Катилина и решил захватить власть в государстве. В Италии войска не было. Гней Помпей вел войну на краю света. У самого Катилины, добивавшегося консулата, была твердая надежда на избрание. Сенат не подозревал ничего, все было безопасно и спокойно...» (Там же. 16, 4)