…Голос нового оратора был визгливым: «Поставим заслон буржуйским тенденциям! Гнать из страны концессионных бандитов!» Все возвращается на круги своя; революционные мещане из мужиковствующих так же кидались на Ленина, когда тот ввел НЭП: «Предательство революции, сдача позиций, разбазаривание русских земель под иностранные концессии!» «Повторение столыпинских фермеров!»
Маяковский внезапно вспомнил душный июньский вечер в берлинской кнайпе, изможденное, с запавшими щеками, лицо Ходасевича, курившего одну сигарету за другой, белобрысого немца, что-то яростно втолковывавшего соседям по столику; Маяковский попросил перевести.
– Доказывает, что он истинный немец, в седьмом колене, – раздраженно ответил Ходасевич.
«Это здесь очено важно?» – «Он, видимо, симпатизирует Хитлеру, тот прежде всего требует чистоты расы». – «Но ведь над ним потешаются». – «Союз русского народа» помните? Он тоже был занят вычислением колен истинной крови своих членов… Дикость? Но сколько же народа ей поддалось, Маяковский! Горестно на мир глядеть неблизорукими глазами"…
А в зале страсти накалялись.
– У меня реплика, – сказал критик Ермилов. – Я заново полистал «Хорошо», написанную в разгар нэпа:
…Пастораль! А где же классовое расслоение?! Его и в помине нет у Маяковского! Ему была люба бухаринская идиллия… Или:
А что пишет Маяковский сегодня?
Если наш сегодняшний день кажется Маяковскому «окаменевшим говном», а борьба против мужицкого обогащения видится «потемками», будущие поколения о нем не спросят! Вдумайтесь в строки, написанные сегодня, в наши дни, о нас с вами:
Маяковский, ничтоже сумняшеся, при жизни ставит себе изваяние на скверах новостроек, заполненных проститутками и хулиганами! Да где он видел такое?! Почему ему сходит с рук чудовищная клевета на наш прекрасный светлый день?!
А что обо мне наговорят, когда я уйду? Любимая – жена друга; красивая Вероника в поклоне на авансцене – законная супруга Яншина; Таня, белая эмиграция, ныне – жена барона, и – нежность красного агитатора. Но ведь и это правда. Обидно, если напишут: «запутался». А – могут, У нас умеют танцевать на крышке гроба. Ну так останься, взмолился в нем маленький мальчик с губами негритянского трубача и глазами олененка. Ты волен, только ты! Никто же не знает о письме, которое жжет твою грудь! Никто? Значит, я – никто? Или мне все можно? Единственно, в чем человек свободен, так это в решении, принятом наедине с самим собою, -ты, слово, и никого более… Гвоздями слов прибит к бумаге… Если бы в мире не было горя, не существовало бы литературы. Неужели страдание угодно поэзии? Как отвратительно кто-то писал, что Тургенев панически испугался во время кораблекрушения и сулил капитану деньги, если тот пустит его в лодку первым… И никогда, никто не сможет понять его и Виардо – «ведь у Полины были муж и дети!»… А многим ли дано знать, что самое сложное слово на земле – «вмещать»?
Сердце Пушкина вмещало всех, кого он любил, но после того, как его расстреляли, об этом начали писать мемуары… Ах, отчего же нет Лили?! В Берлине еще день, два часа разницы во времени, будь проклята эта ее поездка…
Отстраненно и вминающе Маяковский вспомнил ватное ощущение бессильной ярости, которое сковало тело, когда он пришел с Романом в темный подвал варшавского кабачка, где собиралась богема, заявлявшая себя «фаши а-ля Муссолини»; среди выступавших был эмигрант из Москвы: «Чего стоит трагедия Маяковского?! Русский дворянин, он доверчиво считает, что его самым счастливым днем был тот, когда он встретил Лилю Брик, урожденную Каган; торгаша Давида Давидовича Бурлюка называет учителем и самым близким другом. А ведь именно эти люди по заданию кагала погубили его, оторвав от поэзии! Все эти Брики, Кушнеры, Штернберги и Альтманы растоптали в нем лирика. Конечно же, они, Лиля Каган, Брик, заагентурили его в Чеку, вертят им, как хотят, отбирая гонорары! Он запуган ими, их незримой, страшной властью, он сломан ими, потому-то на смену поэту и пришел холодный сочинитель заказных реклам! Но грядет время, когда история вынесет свой приговор бриковско-бурлюковским изуверам, грядет суд правый и беспощадный, суд национальный, наш суд!»
…Ермилова сменил кто-то незнакомый, грохочущий: – Я тут взял стенограммку одного из выступлений Маяковского… Какое глумление над искренней, доброй, ищущей крестьянской поэзией! Цитирую: «Вот новое толкование марксизма в журнале „Жернов“, где рассказывается о рождении Владимира Ильича, о том, как он искал себе доспехов в России, оных не мог найти, поехал в Неметчину, где жил богатырь большой Карла Марсович, – и после смерти этого самого Марсовича все доспехи его так без дела лежали и ржавели… Ленин пришел и эти Марсовы доспехи надел, и как будто по нем их делали. Одевшись, вернулся в Россию обратно. Тут собирается Совнарком. Как приехал Алеша Рыков со товарищи, а впереди едет большой богатырь Михаиле Иванович Калинычев, и вот разбили они Юденича, Колчака. Воротился домой Ильич с богатой добычею и славою»… Конец цитаты… Каково, а?! Это же откровенное издевательство над традициями и историей – как древней, так и нынешней! Или другое, на этот раз о живописи Бродского! Цитирую: «До какой жути, до какой пошлости, до какого ужаса может дойти художник-коммунист… Никакой разницы между вырисовыванием членов государственного совета и работников нашего Коминтерна…»