— Конечно. А ты нам про Галлея еще расскажешь?

Про Галлея, однако, академик рассказать не успел: позвонили из миссии, попросили спуститься вниз, машина уже выслана, ЧП; американская сторона внезапно попросила отложить заседания на три дня; ждут новых указаний из Вашингтона…

Академик поднялся, посмотрел на Кузанни и неожиданно жестко сказал:

— Значит, кто-то испугался у вас того, что были близки к договоренности… Точно… Поверьте мне… Ученые обладают особым даром чувствования… Особенно ваш советник Макгони болезненно воспринимал любое сближение в позициях, у него глаза замороженные и голос какой-то истеричный…

Кузанни пошел к себе в номер, позвонил в Нью-Йорк, потом в Вашингтон, вернулся через полчаса, хмуро объяснил:

— Этот самый Макгони — так, во всяком случае, сказали мне ребята из прессы, — скорее всего, представляет интересы Лэнгли… А его брат входит в директорат «космического концерна» Сэма Пима… Теперь ты просто обязан что-то придумать для финала моего фильма. Мне представляется кровь, всеобщий ужас… Понимаешь? Этот твой гениальный академик чувствует свое, а я — свое; действительно, дело чревато кровью, или я перестал вбирать в себя происходящее.

— Ты сначала передай в газету. — Степанов пожал плечами. — Сенсация, перепечатают все телеграфные агентства.

— Я уже попросил Нью-Йорк вызвать меня через пятнадцать минут по твоему номеру…

Кузанни достал из кармана маленький плоский диктофончик и начал неторопливо наговаривать:

— Из Женевы специально для «Нью-Йорк трибюн» передает Юджин Кузанни… Абзац, начало текста: «Как и любая монархия, наши мощные корпорации имеют свои генеалогические древа…» — Он весело посмотрел на Степанова, не удержался, спросил: — Ничего, а?

— Ты лучше сразу на бумаге пиши, — ответил тот. — Стенографистки с твоей диктовкой замучаются.

Кузанни достал из кармана маленький шнур с присоском на конце:

— Техника, Дим, техника! Все решает техника и ее демонстрация, как учил нас твой академик! Я подсоединяю диктофон к телефонной трубке, а в Нью-Йорке меня — точно таким же образом, — записывают на большую кассету. С нее уже текст идет в наборную машину… «Именно это генеалогическое древо и создает иллюзию, — Кузанни снова начал диктовать, — цветущей жизненности. Сколько ветвей! Как раскидиста крона! Так много живительной тени дает она людям! Если предположить, что перерыв на совещании в Женеве будет объявлен завтра по просьбе или под влиянием одного из членов нашей делегации, а конкретно — мистера Макгони, то вполне прослеживается — по раскидистому древу корпорации — совершенно уникальная генеалогия: Джозеф Спенсер Макгони, брат здешнего Макгони, Чарльза Вильяма, член директората „космического концерна“ Сэма Пима, нетерпеливо ожидающего голосования в конгрессе по ассигнованиям на его проект „космической обороны“. Двенадцать миллиардов долларов в следующем бюджетном году. В дальнейшем средства, которые должны закладываться в его махину, будут расти в прогрессии, близкой к геометрической… Центральное разведывательное управление постоянно говорит о русском военном превосходстве, а Пентагон распределяет заказы на поставку оборонительных систем в космосе между ведущими корпорациями страны… Мистер Макгони, один из боссов нашей делегации в Женеве, таким образом, представляет интересы не просто и не столько нашего государственного института, то есть ЦРУ, сколько заинтересованность своей семьи в успехе начинания Сэма Пима в его космическом предприятии. Следовательно, любая договоренность с русскими — на любом уровне — удар по финансовым интересам монополии Сэма Пима; вот оно, генеалогическое древо, одна из веток которого братья Макгони! Так кто же тогда правит Америкой?! Кто думает о будущем ее народа?!»

…Кончив диктовать, Кузанни победно посмотрел на Степанова.

— Здорово, — сказал тот. — Только фактов мало.

— Главный факт тот, что я передаю это сообщение в Нью-Йорк первым. Официального подтверждения о замораживании переговоров еще нет, мы же слышали последние известия…

— Ты Эйнштейном никогда не занимался? — спросил Степанов. Кузанни пожал плечами:

— Я же ни черта не смыслю в технике, Дим!

— Он был философом и только поэтому стал математиком… Засунь в свою корреспонденцию такой пассаж, если, конечно, у вас это принято: все доэйнштейновские школы философии полагали, что интуиция — субъективный феномен, некая категория, соединяющая подсознание с логикой. И лишь Альберт Эйнштейн… — Степанов вдруг замолчал, нахмурившись. Он мысленно обратился с вопросом к самому себе: а если б Гитлер не начал гонение против евреев? Ведь тогда именно рейх стал бы первым обладателем атомной бомбы. — Да, именно Эйнштейн первым в истории философии сказал, что интуиция базируется на информации… Интуиция, по Эйнштейну, есть путь от внешнего оправдания к внутреннему совершенству… Еще проще, для американцев, как ты меня учил, надо писать просто: путь от частного к общему интуитивен, от общего к частному логичен… Обыграй это в конце… Ты писал свою корреспонденцию, интуитивно ощущая коллизию. Ты шел от частного к общему, пусть теперь разбираются ученые и политики. И еще можно обыграть, что любое генеалогическое древо — при всей пышности его ветвей — лишено корней, вот в чем штука-то, Юджин…

…В потоке газетной, журнальной и телеинформации короткая корреспонденция Юджина Кузанни, написанная к тому же не так, как принято в Штатах — сухая информация, лишенная каких бы то ни было личностных акцентов (для этого есть колонка Арта Бухвальда или Стефена Коэна), прошла мимо внимания ЦРУ; сотрудник, сидевший на компьютерах, сунулся было к шефу своего сектора, но от него отмахнулись: надо успеть обработать информацию, поступающую от людей с мировыми именами, кто такой этот самый Кузанни? Киношник. Какие у него связи? Чью тенденцию выражает? Если бы это была заметка Гендриха Смита или Лесли Гэлба из «Нью-Йорк тайме», одно дело, близки к Белому дому, а так — пусть себе резвится, тем более кончается заметка Кузанни какой-то абракадаброй про частное и общее; Эйнштейн давно умер, его заумь не наше дело…

Потому-то в Женеве за ним и не было пущено наблюдения по линии ЦРУ.

За Степановым, таким образом, тоже, ибо практически все время он был теперь вместе со своим американским приятелем…

Работа-X

— Скажите, Геннадий Александрович… — Славин смотрел мимо Кулькова, мучительно заставляя себя как-то обходить его лицо взглядом: «Контрагент чувствителен, может понять мое состояние, а его сейчас весьма трудно скрыть, особенно после разговора с Ивановым; „Либерти“ — это его работа, последняя надежда, по-человечески можно понять, а вот в деле с Ивановым выявился чудовищный характер, полнейшая, мерзостная безнравственность — топить того, кто спасает тебя?!» Такого Славин понять не мог, отвращало; донос на друга — что может быть пакостнее? — Какой год вы считаете переломным?

— То есть? — Кульков чуть подался вперед; видимо, почувствовал состояние Славина; мембрана, а не человек. — Ваш вопрос мне не до конца ясен.

— Вы давеча говорили, что у вас было всего пять встреч с работниками управления науки ЦРУ… С какого года вы начали работать на них активно?

— Я же отвечал вам… В ноябре позапрошлого года…

— До этого вы с ними контактов не поддерживали?

— Конечно, нет…

— Вы предложили нам сотрудничество, Геннадий Александрович, предложили начать игру против ваших работодателей… Допустим, мы начали эту игру… Рискованное дело, согласитесь?

— Конечно. Я отдаю себе отчет в том, как рискую…

Славин удивился:

— Вы? Чем же?! Нет, вы ничем не рискуете, Геннадий Александрович, рискую я… А как мне идти на риск, если вы лжете?

Следователь Гаврилов вышел из кабинета. Кульков допил кофе и ответил:

— Я отвечаю правду, только правду, и ничего, кроме правды…