Изменить стиль страницы
Уголино [151]
Рассказ о бедном графе Уголино
У каждого исторгнет плач и стон,—
Так жалостна была его кончина;
Он был близ Пизы в башню заключен
С тремя детьми, — год пятый завершен
Был лишь недавно старшим из малюток.
Как птица в клетке, в башне без окон
Они томились. Их удел был жуток.
Епископ Роджер злобной клеветой
Достиг того, что, в башню заточенный,
Несчастный граф там век окончить свой
Был обречен толпою возмущенной.
И дни его текли в тоске бездонной
Средь мрачных стен, как я уже сказал…
Заплесневелый хлеб с водой зловонной
В обед злосчастный узник получал.
И вот однажды, в час, когда обычно
Ему обед тюремщик приносил,
У двери звук раздался непривычный:
Тюремщик наглухо ее забил.
Граф понял все и в ужасе застыл.
«Голодной смерти призрак перед нами,—
Подумал он, — сколь жребий мой постыл!»
И залился обильными слезами.
Тут младший сын, трехлетний мальчуган,
Спросил отца: «Что плачешь ты? Скорее
Обед бы нам тюремщиком был дан!
От голода, смотри, я коченею;
Дай мне лепешку, и засну я с нею.
О, если бы навек уснуть я мог,
Чтоб голода не знать! Всего милее
Мне хлеба, хоть бы черствого, кусок»
Так он томился день-другой, стеная,
Потом на грудь отцовскую прилег.
Сказал: «Прощай, отец, я умираю!»
И дух свой испустил чрез краткий срок.
Граф это зрелище стерпеть не мог;
В отчаянье себе кусая руки,
Он закричал: «Тебя, проклятый рок,
Виню за все мои страстные муки»,
А дети, думая, что он себе
Кусает, руки, голодом нудимый,
Воскликнули: «Мы плоть свою тебе
Отдать готовы, наш отец родимый,—
О, если б накормить тебя могли мы!»
Их слушая, он плакал без конца,
А через день, в тоске невыразимой,
Они скончались на руках отца.
Сам Уголино тоже там скончался,
Навек покинув этот бренный свет,
Где некогда он славой красовался,—
Подробностей в трагедии сей нет;
Всем любознательным даю совет
К поэме обратиться бесподобной,
В которой Дант, [152]Италии поэт,
Все это рассказал весьма подробно.
Здесь Рыцарь и Трактирщик прерывают рассказ Монаха

ПРОЛОГ МОНАСТЫРСКОГО КАПЕЛЛАНА [153]

(пер. И. Кашкина)

«Сэр, — рыцарь тут воскликнул, — пощадите!
Трагедиями нас не бремените!
Гнетет нас этих бедствий страшный груз.
К примеру, я хоть на себя сошлюсь:
Мне тяжко слышать, что глубоко пал
Герой, который в славе пребывал,
И с облегченьем, с радостью я внемлю
Тому, как наполняют славой землю,
Как низкий званьем славен и велик
Стал и пребыл. Его победный клик
Бодрит мне душу и дает отраду.
Об этом и рассказывать бы надо».
       Трактирщик тож: «Клянусь колоколами
Святого Павла. Ишь как перед нами
Он раззвонился: «Туча, мол, сокрыла
От них злой рок». И что еще там было
В «трагедиях» его. Да просто срам
Так плакаться и сокрушаться нам
Над тем, что уж невесть когда случилось.
И прав сэр рыцарь, сердце омрачилось,
Вас слушая. Увольте, сэр монах,
Уныние нагнали вы и страх
На всю компанию. Побойтесь бога,
Что портить вашим спутникам дорогу!
В рассказах этих нету ни красы,
Ни радости. Хотел бы попросить
Вас, сэр монах, иль как вас там, сэр Питер,
Быть веселей, как весел ваш арбитр.
Ведь если б не бренчали бубенцы
Уздечки вашей, прежде чем концы
Сведете вы трагедии с концами,
Клянусь Фомы преславными мощами,
Заснул бы я и носом прямо в грязь
Свалился бы, чего я отродясь
Не позволял себе. А для чего
Тогда рассказчику и мастерство?
Клянусь я небом, правы мудрецы те,
Что заповедали нам: «Братья, бдите:
Кто не обрел внимающих ушей,
Не соберет плодов своих речей».
А я, — недаром стреляный я волк,—
В историях уж я-то знаю толк.
Что ж, сэр монах, потешьте доброхота
И расскажите вы нам про охоту».
       «Ну нет, — сказал монах, — пускай другой
Вас тешит, я ж рассказ окончил свой».
       Хозяин наш ругнул его в сердцах,
Крест помянул и прах его отца
И к капеллану с речью обратился:
«Друг, сделай так, чтоб дух наш ободрился.
А ну-ка, сэра Питера позли
И всю компанию развесели.
Не унывай, что под тобою кляча,
А что уродлива она — тем паче.
Везет тебя кобыла — ну и ладно,
Лишь было б только на сердце отрадно».
       «Согласен, сэр, — тут капеллан сказал.—
Изволь, хозяин, чтоб ты не скучал,
Припомню сказку, но коль скучно будет,
Ты не бранись, — другие нас рассудят».
И с этим за рассказ принялся он,
Наш простодушный, добрый наш сэр Джон. [154]

 РАССКАЗ МОНАСТЫРСКОГО КАПЕЛЛАНА [155]

(пер. И. Кашкина)

Здесь начинается рассказ Монастырского капеллана о петухе и курочке — Шантиклэре и Пертелот
вернуться

151

Уголино— умер в темнице голодной смертью в 1289 г.

вернуться

152

…К поэме обратиться бесподобной, // В которой Дант… — Чосер ссылается на песнь XXXIII Дантова «Ада».

вернуться

153

Так как монах похвалялся, что накопил в своей келье сотню «трагедий», то положение для слушателей создалось действительно угрожающее, и монаха прерывает даже скромный и воспитанный рыцарь.

вернуться

154

…Наш простодушный, добрый наш сэр Джон. — «Сэр Джон» — простак, в старину фамильярное прозвище священников.

вернуться

155

Судя по упоминанию о Джеке Стро, сподвижнике Уота Тайлера, предводителя крестьянского восстания в Англии, рассказ написан не раньше 1381 г. Зерном рассказа большинство комментаторов, вслед за Тируиттом, считает тридцать восемь строк басенки писательницы Марии Французской (начала XIII в.) «Dou Coc et dou Werpil». Мария Французская, в свою очередь, перевела эту 51-ю басню своих «Лэ» («Lais») из англосаксонского сборника басен короля Альфреда. Басенное зерно сказывается в подчеркнутом морализировании, сведенном в три поучения: 1) нарочито наивное, бытовое — «не болтай, когда не надо», 2) серьезное, социально заостренное против угодливых льстецов и падких на лесть владык, и 3) пародийно-сатирическое — «не верь снам». Они подкреплены множеством примеров из средневекового и античного репертуара толкования снов.

Некоторые комментаторы с не меньшим основанием подчеркивают связь этого рассказа с народным французским эпосом «Роман о Лисе» (в частности, с пятой его ветвью «Si comme Maistre Renart prist Chanticler le Coc»).

Но старый, одряхлевший Лис совсем не похож у Чосера на пронырливого Ренара. Он почти не способен на хитрости, действует больше силой, его дурачит даже петух, — словом, он скорее напоминает типичного неудачника Волка позднейших вариантов.

При всех этих сопоставлениях надо иметь в виду, что по-своему окрашенный Чосером пересказ традиционного басенного или эпического материала занимает менее 200 строк, а более 400 строк приходится на совершенно самостоятельную разработку этой темы самим Чосером.

Это он внес, по своему обыкновению, весь реализм детальных описаний, комизм супружеских бесед птичьей четы, сатирическое высмеивание толкователей снов, куртуазной придворной поэзии, туманных богословских споров.

Чосер открыто пародирует и издевается над выспренной риторикой куртуазных стихов Джеффри де Винсофа. А толкование снов и богословские споры он пародирует уж тем, что заставляет птиц обсуждать, скажем, вопрос о предопределении, долгие годы волновавший средневековую Европу и расколовший ее на два враждующих лагеря.

Птицы Чосера — очень ученые господа. Они цитируют Катона, Цицерона, Гиппократа, Боэция и средневековую схоластическую премудрость; но то, как Чосер заставляет их все это произносить, обнаруживает в нем жизнерадостный дух истинного поэта Возрождения.