Лучше на родине костями лечь, чем на чужбине быть в почете.

Один камень много горшков перебьет.

Притчею говорят книги: не осталось камня на камне.

Не поморив пчел, меду не есть.

Война без мертвых не бывает.

Лучше добрая война, чем худой мир.

Где закон, там и обид много.

Не в силе Бог, а в правде.

Въструбимъ, яко во златокованыя трубы, в разумъ ума своего и начнемъ бити в сребреныя арганы возвитие мудрости своеа. Въстани слава моя, въстани въ псалтыри[831] и в гуслех. Востану рано, исповемъ ти ся. Да разверзу въ притчах гаданиа моя и провещаю въ языцех славу мою. Сердце бо смысленаго укрепляется въ телеси его красотою и мудростию.

Бысть язык мой трость[832] книжника скорописца, и уветлива уста, аки речная быстрость. Сего ради покушахся написати всякъ съуз сердца моего и разбих зле, аки древняя младенца о камень.[833]

Но боюся, господине, похулениа твоего на мя.

Азъ бо есмь, аки она смоковница проклятая:[834] не имею плода покаянию; имею бо сердце, аки лице безъ очию; и бысть ум мой, аки нощный вран, на нырищи забдех; и расыпася животъ мой, аки ханаонскый царь буестию;[835] и покрыи мя нищета, аки Чермное море фараона.[836]

Се же бе написах, бежа от лица художества моего, аки Агарь рабыни от Сарры,[837] госпожа своея.

Но видих, господине, твое добросердие к собе и притекох къобычней твоей любви. Глаголеть бо въ Писании: просящему у тебе дай, толкущему отверзи, да не лишенъ будеши царствия небеснаго; писано бо есть: возверзи на Господа печаль свою, и той тя препитаеть въ веки.

Азъ бо есмь, княже господине, аки трава блещена, растяще на застении, на ню же ни солнце сиаеть, ни дождь идет; тако и аз всемъ обидим есмь, зане огражен есмь страхом грозы твоеа, яко плодомъ твердым.

Но не възри на мя, господине, аки волк на ягня, но зри на мя, аки мати на младенец. Возри на птица небесныа, яко тии ни орють, ни сеють, но уповають на милость Божию; тако и мы, господине, желаем милости твоея.

Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне черней смолы; кому Лаче озеро[838], а мне на нем седя плачь горкий; и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали, зане не процвите часть моя.

Друзи же мои и ближнии мои и тии отвръгошася мене, зане не поставих пред ними трепезы многоразличных брашенъ. Мнози бо дружатся со мною, погнетающе руку со мною в солило, а при напасти аки врази обретаются и паки помагающе подразити нози мои; очима бо плачются со мною, а сердцемъ смеют мя ся. Тем же не ими другу веры, не надейся на брата.

Не лгалъ бо ми Ростиславъ князь:[839] лепше бы ми смерть, ниже Курское княжение; тако же и мужеви: лепше смерть, ниже продолженъ животъ в нищети. Яко же бо Соломонъ рече: ни богатества ми, ни убожества, Господи, не дай же ми: аще ли буду богатъ — гордость восприиму, аще ли буду убогъ — помышляю на татбу и на разбой, а жены на блядню.

Тем же вопию к тобе, одержимъ нищетою: помилуй мя, сыне великаго царя Владимера,[840] да не восплачюся рыдая, аки Адамъ рая; пусти тучю на землю художества моего.

Зане, господине, богат мужь везде знаем есть и на чюжей стране друзи держить; а убогъ во своей ненавидим ходить. Богат возглаголеть — вси молчат и вознесут слово его до облакъ; а убогий возглаголеть — вси на нь кликнуть. Их же ризы светлы, тех речь честна.

Княже мой, господине! Избави мя от нищеты сея, яко серну от тенета, аки птенца от кляпци, яко утя от ногти носимаго ястреба, яко овца от уст лвовъ.

Азъ бо есмь, княже, аки древо при пути: мнозии бо посекають его и на огнь мечють; тако и азъ всеми обидимъ есмь, зане ограженъ есмь страхом грозы твоеа.

Яко же бо олово гинеть часто разливаемо, тако и человекъ, приемля многия беды. Никто же может соли зобати, ни у печали смыслити; всякъ бо человекъ хитрить и мудрить о чюжей беди, а о своей не можеть смыслити. Злато съкрушается огнемъ, а человекъ напастьми; пшеница бо много мучима чистъ хлебъ являеть, а в печали обретаеть человекъ умъ свръшенъ. Молеве, княжи, ризы едять, а печаль — человека; печалну бо мужу засышють кости.

Аще кто в печали человека призрит, какъ студеною водою напоить во знойный день.

Птица бо радуется весни, а младенець матери; весна украшаеть цветы землю, а ты оживляеши вся человекы милостию своею, сироты и вдовици, от велможь погружаемы.

Княже мой, господине! Яви ми зракъ лица своего, яко гласъ твой сладокъ и образ твой красенъ; мед истачають устне твои, и послание твое аки рай с плодом.

Но егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлебъ ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена; егда лежиши на мяккых постелях под собольими одеялы, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, и каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе.

Да не будет, княже мой, господине, рука твоа согбена на подание убогих: ни чашею бо моря расчерпати, ни нашим иманиемъ твоего дому истощити. Яко же бо неводъ не удержитъ воды, точию едины рыбы, тако и ты, княже, не въздержи злата, ни сребра, но раздавай людем.

Паволока бо испестрена многими шолкы и красно лице являеть; тако и ты, княже, многими людми честенъ и славенъ по всем странам. Яко же бо похвалися Езекий царь посломъ царя Вавилонскаго[841] и показа им множество злата и сребра; они же реша: нашь царь богатей тебе не множеством злата, но множеством воя; зане мужи злата добудуть, а златом мужей не добыти. Яко же рече Святослав князь, сынъ Олъжин,[842] ида на Царырад с малою дружиною, и рече: братиа! намъ ли от града погинути, или граду от нас пленену быти? Яко же Бог повелить, тако будеть: поженет бо единъ сто, а от ста двигнется тма. Надеяся на Господа, яко гора Сионъ[843] не подвижится въ веки.

Дивиа за буяном кони паствити,[844] тако и за добрым князем воевати. Многажды безнарядиемъ полци погибають. Видих: великъ зверь, а главы не имееть, тако и многи полки без добра князя.

Гусли бо страяются персты, а тело основается жилами; дубъ крепокъ множеством корениа; тако и градъ нашь — твоею дръжавою.

Зане князь щедръ отець есть слугам многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают. Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшей роботы. Зане князь щедръ, аки река, текуща без бреговъ сквози дубравы, напаяюще не токмо человеки, но и звери; а князь скупъ, аки река въ брезех, а брези камены: нелзи пити, ни коня напоити. А бояринъ щедръ, аки кладяз сладокъ при пути напаяеть мимоходящих; а бояринъ скупъ, аки кладязь сланъ.