Она рассказала о прекрасных драгоценностях Ролингсов, которые она, малышка Джилли, станет носить, когда начнет ездить на балы и званые ужины; она и сама станет давать балы в Холле, после того как приведет его в порядок — теперь у нее есть необходимые для этого деньги.

Однако через какое-то время ее голос утратил веселость, а голова поникла. Наступил момент, когда она не смогла больше держаться прямо. Уронив голову на могильный камень матери, она зарыдала.

— Ах, мама, я так несчастна, — всхлипывала она. — Сначала, когда я узнала все эти новости, я могла только злиться. Я могла думать только о том, как несправедливо было со стороны Сильвестра обращаться с нами так ужасно!

Она шмыгнула носом и вытерла его тыльной стороной ладони, как маленький ребенок.

— Потом я поняла, что Сильвестр, должно быть, был не в своем уме и не мог отвечать за свои поступки. Я подумала, что он чуть не умер от горя, когда погиб его старший сын, а потом Томми тоже умер, и осталась только ничтожная девчонка, которая не могла стать наследницей. Я никогда не забуду, как он был виноват перед тобой, мама, но я научилась жить со своими воспоминаниями. Но есть еще кое-что плохое, и я просто не знаю, что мне делать. Ох, мама, — ее голос сорвался. — Никогда за всю мою жизнь ты не была мне так нужна. Если бы ты только могла поговорить со мной, может быть, ты бы подсказала мне ответ.

Долгое время ничего не было слышно, кроме шелеста листвы деревьев под ветром и птичьего пения, доносящегося издалека. Потом Джилли, собрав всю свою храбрость, продолжила:

— Это касается Кевина, мама. Наш брак был заключен не по его желанию, ты это знаешь. Только подумай, — в ее голосе появился напор, — но это была также и не моя воля… Однако было время — иногда по целым дням, — когда я думала, что наш брак — единственное добро, которое Сильвестр сделал для меня. Но бывают и другие времена, — вздохнула она. — И очень часто, когда мы живем, как кошка с собакой — деремся и царапаемся, и все из-за таких глупостей! Кевин всегда жалуется на мои «безумные выходки», но я не хочу его огорчать. Я просто не привыкла следить за собой. Мне надо научиться обдумывать свои поступки, я знаю; вот и бедная Банни страдает от того, что я вовлекаю ее в свои проблемы, а почему она должна терпеть боль по моей вине?

Джилли сорвала пучок травы и принялась вертеть ее между пальцами.

— С тех пор как ты умерла, я была предоставлена самой себе, ну, конечно, были еще Хэтти и остальные, и, если быть честной, мне это нравилось. Я не подпускала никого слишком близко, а значит, никто не мог сделать мне больно, если он — ты же знаешь — умрет или покинет меня. А теперь у меня такое чувство, что я попала в свою среду. Меня окружают люди, которые говорят, что любят меня, и хотят, чтобы я тоже их любила. Анна, Бо, Аманда, Джаред, Банни, даже Райс — все они говорят, что переживают из-за меня. Это хорошо, но это же большая ответственность. Мне приходится отчитываться, куда я пошла, иначе они думают, что со мной случилось что-то плохое. А я тоже их всех люблю, но при этом боюсь, что они станут слишком много для меня значить и я тоже стану о них беспокоиться. А что, если они разлюбят меня и я снова останусь одна?

Джилли немного посидела молча, собираясь с мужеством, чтобы рассказать маме самые худшие новости. Откуда-то сзади донесся тихий звук, словно ветка хрустнула под ногой, но девушка была слишком занята своими мыслями, чтобы услышать его.

Она уселась поудобнее, потом взяла маргаритки, которые принесла на могилу матери с соседней могилы, и принялась плести из них венок, чтобы чем-то занять беспокойные пальцы.

— Я думаю, я в конце концов начала доверять Аманде и другим, но Кевин доказал мне, что я была права, не подпуская никого слишком близко. Видишь ли, мама, Кевин никогда не говорил мне, что я ему дорога, по-настоящему дорога, но были моменты, когда я в это верила. Я подпустила его близко, настолько близко, что позволила себе полюбить его. Я действительно поверила, что наконец-то встретила человека, о котором смогу заботиться, который не бросит меня и не отвернется от меня, узнав, кто я такая, — как деревенские, когда я подросла и они вспомнили, что я незаконнорожденная. Но вчера все изменилось. Я очень сильно огорчилась, когда впервые поняла, что сделал Сильвестр, я знала, что его так называемое сокровище не принесет ничего хорошего, и я знаю, что была несправедлива, когда так набросилась на Кевина.

Она остановилась на мгновение, затем продолжила:

— Но прежде чем я успела извиниться, он пришел ко мне и — ты только представь себе! — предложил мне развод, если я пожелаю. Развод! Ох, мама, теперь ты видишь, как я была права, когда не доверяла ему? Получив все, что хотел, он не желает больше терпеть меня и спешит от меня избавиться! — Джилли разорвала венок из маргариток и заплакала. — Почему он не мог просто оставить меня в покое, мама? Зачем он явился сюда и показал мне, как это бывает, когда заботишься о ком-то и надеешься, что он станет заботиться о тебе?

Ее ярко-рыжая головка упала на руки, и она всхлипнула:

— Я была права, я все знала еще до того, как он приехал, нечего было делать вид, что я ему небезразлична, и я захотела о нем заботиться, а он мне напомнил, как это больно, когда тот, кого ты любишь, покидает тебя. Я жила бы как раньше, сама по себе, и никогда не знала бы, кто такой Кевин Ролингс, не знала бы даже о его существовании. Я была счастлива в своем неведении. Но сейчас — сейчас, когда я узнала вкус того, что могло бы быть, — я не знаю, как сумею прожить остаток своей жизни без него. Ох, мама, я люблю его, должно быть, люблю — иначе почему я чувствую, что как будто бы умерла изнутри? Мне не нужно состояние, не нужны бриллианты. Мне нужен только Кевин. Почему он тоже не может полюбить меня? Пожалуйста, мама, ответь, почему он не любит меня? — печально вопрошала Джилли, зная, что не получит ответа.

Аккуратно одетый человек, тихо стоявший за спиной плачущей девушки, в какой-то момент был слишком переполнен эмоциями, чтобы говорить. Но он не мог перенести ее слез — она не должна плакать, он готов был отдать жизнь ради того, чтобы она избежала малейшей боли.

Набрав в грудь побольше воздуха, он наклонился к Джилли и обнял ее за плечи. Поставив ее на ноги, он повернул ее лицом к себе — она не сопротивлялась — и приподнял согнутым пальцем ее подбородок. Изо всех сил стараясь не поддаться мощному импульсу — крепко-крепко обнять ее, поцеловать так, чтобы у нее перехватило дыхание, — он внимательно глядел в ее мокрое от слез лицо, потом поднял одну бровь и улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой.

— Идиотка, — ласково протянул он. — Моя самая любимая, сладкая, обожаемая идиотка… кто сказал тебе, что я тебя не люблю?

Эпилог

Поместье Сторм было похоже на своих хозяев — Аманду и Джареда Деланей: такое же теплое, гостеприимное и живое. Солнечным июньским днем несколько человек собрались на зеленой лужайке, чтобы скоротать время за игрой в покер.

Двое крепких малышей весело играли с обезумевшими от счастья щенками сомнительного происхождения, невозмутимая няня поглядывала на них поверх своего вязанья.

Рядом, в тени большого дуба, стоял стол, за которым собрались играющие. Это были Аманда Деланей, мать близнецов, Анна Чевингтон, чья неброская красота расцвела еще пышнее после рождения сына, которое произошло четыре месяца назад, и неизменная тетя Агата, худая, жилистая леди, удачно жульничавшая и не менее удачно выигрывавшая почти каждую взятку.

Бо Чевингтон растянулся на расстеленном одеяле — он играл с толстым рыжим младенцем, который с интересом наблюдал, как игрушечный кролик, будучи дернут папой за пушистый хвостик, высоко подпрыгивает.

Джаред Деланей, направлявшийся к группе, остановился на минутку и с улыбкой окинул взглядом всех этих людей, вызывавших у него исключительно теплые чувства. Затем он подошел к своей жене и поприветствовал ее поцелуем в затылок.