Вскоре пришел проводник, и мы тронулись в путь.

Ночное небо впереди нас озарялось то ослепительными вспышками ракет, то разноцветной строчкой трассирующих пуль. Справа доносился глухой говор станковых пулеметов, слышались разрывы снарядов. Очевидно, там шел жестокий бой.

Чуть позже мы узнали, что полк, в который прибыла на пополнение наша маршевая рота, несколько дней подряд жестоко дрался с гитлеровцами за небольшой населенный пункт и перекресток шоссейных дорог.

В расположение штаба полка мы попали глубокой ночью. Остановились на короткий привал. Многие бойцы, утомленные долгим переходом, тут же уснули на изрытой снарядами земле. Но вскоре возле нас выросла фигура в белом переднике и белом колпаке. Вертя в руке черпак, нас приветствовал повар:

— Здравствуйте, новички! Котелок на двоих! Угощаю фронтовым завтраком!

— А вкусный завтрак? — сонно спросил кто-то.

— Рисовый плов с баранинкой! Попробуешь — скажешь.

— Тогда стоит подняться.

Выстроившись в затылок друг другу, мы двинулись к полковой кухне.

Плов оказался таким вкусным, что сон сняло как рукой. Тем временем из здания штаба вышли командир полка, старший политрук и лейтенант Самусев. Поздоровавшись с нами, старший политрук сказал:

— Хоть плов действительно вкусный, громко хвалить его не надо. Противник близко. Немцы могут открыть беглый огонь по голосам. Вы не затем сюда так долго шли, чтобы похвалить повара и погибнуть. У нас так не делается. А у нас — это в дивизии, которая носит имя героя гражданской войны Василия Ивановича Чапаева. В нее входит наш полк, куда вы и прибыли.

Потом старший политрук сообщил, что нас направляют на пополнение в геройскую чапаевскую роту, которая сильно поредела в последних жарких боях. Славная рота вот уже несколько дней отражает на своем участке противника, стремящегося прорваться [8] на дорогу к Черному морю. Дорога эта имеет важное значение. По ней двигаются наши отступающие части, измотанные в тяжелых стычках с врагом, а также беженцы, уходящие с оккупированной территории.

Мы наспех доели свой плов и направились вслед за связным из штаба батальона.

— Далеко ли до передовой? — поинтересовалась я.

— Рукой подать.

Но шли мы по меньшей мере часа два. Шли спотыкаясь и чертыхаясь в темноте: луну закрыла огромная туча.

— Ваше счастье, — сказал проводник.

Однако лишь немногие пожилые солдаты поняли тогда, в чем, собственно, заключалось наше счастье. А нам действительно повезло: при луне мы бы не могли идти в полный рост по освещенной равнине.

Подул прохладный ветерок. Зашелестели листья, заскрипели надломленные и опаленные огнем стволы и ветки в сильно поредевшей лесополосе, вдоль которой мы шли.

Внезапно ударили крупные капли редкого дождя.

Ноги подкашивались от усталости и будто нарочно цеплялись за все пни и коряги, встречавшиеся на пути. Каска на голове казалась пудовой ношей.

— Пришли... — послышалось впереди. Это слово мигом пролетело от связного до замыкающего.

Потом мы долго пробирались по извилистым траншеям, то и дело задевая сидевших в окопах бойцов. Они дремали, примостившись на корточках, зажав между колен винтовки. Позади нас возникали тихие разговоры, чиркали кресала, бойцы принимались курить, пряча в кулак самокрутки.

До меня долетели отдельные слова:

— Пополнение... Новички...

Кто-то поинтересовался, нет ли среди нас земляков, кто-то взволнованно спросил об Одессе, которую мы так и не видели.

Самусев разговаривал с младшим политруком. Оба ждали старшего сержанта Нестерова, который после гибели командира роты принял командование на себя. Сейчас он ушел проверять передовые посты.

Дождь перестал так же неожиданно, как и начался. Ветер разорвал тучи. И когда они проплывали возле [9] луны, то контуры их светились. Несмотря на усталость, спать никто не хотел: каждым нервом мы ощущали близость затаившегося противника.

Стоявший неподалеку от меня часовой вдруг насторожился. А я так и не уловила ничего подозрительного среди обычных шорохов ночи.

— Стой! Кто идет?

— Свои.

— Долго же вы ходили, товарищ старший сержант... — шепотом сказал часовой.

— А что, пришли гости?

— Давно пришли. Ждут вас.

Нестеров (мы поняли, что это был он) легко подхватил часового за локти, покружился вместе с ним, поставил наземь:

— Спасибо за добрую весть, Алеша! Ну, держитесь теперь! — Старший сержант погрозил кулаком в сторону немецких окопов.

Нестеров направился к Самусеву, который теперь принимал командование ротой, а связной Ваня Нефедов, ходивший вместе с Нестеровым проверять боевое охранение, присел рядом с новичком Толей Самарским.

— Пулеметчик? — спросил Нефедов.

— Он самый. Садись, закуривай.

— Было бы чего. Вот если ты затянуться оставишь...

— Держи кисет.

— А завтра... Ну, сегодня днем уже... Видать, фашист наступать не будет.

— Это почему же?

— Около часа стоял у них под самым носом — и ни гу-гу. Дрыхнут, видать. Раны зализывают. Мы вчера много их брата положили... А прошлой ночью такой гомон у них в траншеях стоял, будто у себя дома лопотали.

— Может, они за вчерашнюю ночь и к сегодняшнему дню подготовились?

— Так не бывает, — твердо сказал Нефедов. — Я их повадки до тонкости изучил... У меня к этим гадам особый счет... Недалеко отсюда мое родное село расположено. Вы наверняка через него проходили. Так вот. Там под бомбами погибли моя мать, младшая сестренка [10] и братья. Я не то что клочка земли, куска разрушенной хаты не отдам врагу.

Нефедов стал рассказывать о себе, о вчерашнем бое. А когда рассвело, я увидела поле перед нашей позицией — изрытую, без единой травинки землю, сгоревшие немецкие танки, трупы солдат в грязно-зеленых шинелях. Только тогда по-настоящему поняла, какой здесь был вчера бой.

Проснулась от богатырского храпа. Неподалеку за изгибом траншеи, обхватив винтовку, сидя спал немолодой боец. Самарский, наш баянист, время от времени прикасался к его руке и приговаривал:

— Потише, папаша! Потише! Фашистов разбудите!

Боец, не просыпаясь, часто кивал головой, словно соглашался с Самарским. Наконец Анатолий не вытерпел, легонько подтолкнул соседа. Тот пожевал губами, вскинул брови, с трудом открыл глаза.

— Тише храпите, папаша! Ей-ей, немцы услышат!

— Нет, сынок. Немец сам еще спит. Рано. Точно говорю. — Боец сладко, по-домашнему потянулся. — А сколько же я снов видел! И в бою-то был, и к сыну на побывку съездил, и домой захаживал...

Он зевнул, словно рассказывал не о себе, а о постороннем человеке.

— Подошел это я к своему дому, постучал дважды в окно, как обычно. А Мария, жена моя, все не открывает. Стукнул я по стеклу кулаком. Мелкие осколки на землю посыпались, а у меня вся рука в крови. Открыла наконец Мария дверь, вышла на крыльцо с малюткой сыном на руках. Сын-то, Иван, уже ходить должен, а приснился таким, как я его оставил. Стоит она будто вкопанная на крыльце, смотрит на меня. Платье на ней голубое, которое я больше других любил. Слезы градом у нее по щекам, и молчит... Вот тут-то ты меня и разбудил.

— А вы, папаша, — посоветовала я, — усните опять, может, досмотрите сон...

— Чего же мне такой сон досматривать, где я на костылях? Да и некогда!

Он достал из вещевого мешка сухарь, молча пожевал, потом снова сердито посмотрел в мою сторону:

— Ишь какая — «досмотри»... Не хочу! Да и фашисты, того и гляди, к завтраку гостинец пришлют... [11]

Но было сравнительно тихо. Гитлеровцы весь день только лениво постреливали из пулемета. Однако для меня этот день оказался очень хлопотным.

* * *

Когда были собраны списки пополненных взводов, Самусев и младший политрук недосчитались одного бойца-пулеметчика. Вроде бы все сходилось, а в сумме — пропадал человек.

— Ну, коли задачка с одним неизвестным, — улыбнулся младший политрук, — то совсем не безнадежное наше дело.

— Вспомнил, кто пропал! — воскликнул Самусев. — Идем-ка к Нестерову. Это старший сержант намудрил.