Вскоре его подпись стала появляться под диссидентскими петициями. В сентябре 1973 года в ответ на нападки прессы на А. Д. Сахарова Орлов написал открытое письмо Брежневу с тринадцатью вопросами, касающимися опасного отставания науки, неэффективности экономики, одиозности политического управления и взаимоотношений граждан с государством. "Самой крупной ошибкой марксистской теории общественного развития является то, что в теорию не вошли врожденные духовные потребности и качества человека. По существу, марксизм отрицает их наличие в природе человека. Однако это предположение не является доказанным научно, то есть методами экспериментальной биологии, биохимии и биофизики".

Основная мысль письма заключалась в том, что идеологическая нетерпимость, не допускающая таких естественных проявлений жизнедеятельности человека, как свобода выбора и свобода самовыражения, ведет страну к научной, экономической и культурной деградации. Избежать этого можно только с помощью демократических свобод. И автор — в форме вежливых вопросов типа: "согласны ли Вы, что…", "не кажется ли Вам….", "не разумнее ли нам…" — излагал насущные потребности общества: переход на современный уровень более свободных отношений, свобода печати без политической и идеологической цензуры, свободный выезд за границу и обмен информацией, гласность, свободная инициатива в хозяйственной деятельности.

Последний из тринадцати пунктов был уже не вопросом, а утверждением: "Вы, очевидно, понимаете, что сажать оппозиционеров в психдома и калечить их там уколами — это мерзость вроде стерилизации политических противников в Третьем рейхе. Здесь мне, в сущности, не о чем спрашивать".

Письмо осталось без ответа, а Орлов без работы. Чтобы поддерживать семью, пришлось заняться репетиторством. За его квартирой установили постоянную слежку. Как-то в компании я слышала, как он говорил о том, что несмотря ни на что надо продолжать попытки принудить власти вступить в диалог с обществом. На одной вечеринке, когда мы подняли бокалы "за успех нашего безнадежного дела", он отказался присоединиться к нашему традиционному тосту:

— Если бы я считал дело безнадежным, я бы не тратил на него время.

Когда я пришла в сквер у Большого театра, Орлов уже был там. Мы сели на скамейку ближе к Детскому театру и по привычке стали оглядываться по сторонам в поисках гэбистского хвоста. Не заметив никого подозрительного, мы повернулись друг к другу и одновременно рассмеялись. Двое респектабельных людей среднего возраста — мне сорок восемь, ему пятьдесят два, мы не прячем краденое, не торгуем из-под полы, не распиваем спиртное — чего же нам опасаться?

— Люда, вы читали Хельсинкские соглашения? — начал с вопроса Орлов.

Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанный 1 августа 1975 года Соединенными Штатами Америки, Советским Союзом и еще тридцатью тремя странами, подтверждал признание послевоенных границ в Европе и призывал к разоружению, укреплению экономического сотрудничества, свободному обмену информацией и большему уважению прав человека. Полный текст документа был опубликован во всех центральных советских газетах.

Я ответила, что документ столь внушительного объема успела только просмотреть, но гуманитарные статьи прочитала внимательно. Там, конечно, есть приятные слова, но во Всеобщей декларации прав человека их больше.

— Люда, вы понимаете, что это первый международный документ, в котором вопрос о правах человека рассматривается в контексте сохранения мира и стабильности?

Поскольку права человека представлены как часть целого, у нас появляется возможность привлечь другие страны к контролю за их соблюдением в Советском Союзе, — продолжал Орлов. — Западные правительства должны добиваться точного соблюдения гуманитарных статей этого соглашения. Неужели они не понимают, что нарушение прав человека в СССР угрожает безопасности Запада? Сделка с диктатором в Мюнхене в 1938-м, похоже, ничему их не научила. Разве трудно понять, что советские диссиденты — их естественные союзники? У нас та же идеология, хотя мы ее не позаимствовали у них, а пришли к ней сами.

Я согласилась. Понять ситуацию с гражданскими правами в СССР нетрудно, но Запад сконцентрировался на одной теме — еврейской эмиграции. В целом же демократическое движение никакой поддержки извне не получало. Если у Орлова есть идеи, как привлечь внимание к нашим проблемам, я готова ему помогать.

— Я хотел бы организовать группу, в которую вошли бы опытные люди, — сказал Орлов. — Назвать можно "Общественная группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР".

Звучало это довольно иронично. Заключительный акт призывал граждан контролировать соблюдение Хельсинкских договоренностей правительствами своих стран. Но советские власти в помощи граждан не нуждались. Наоборот, нетрудно было догадаться, что любые попытки и даже подобные мысли будут решительно пресекаться.

Группа, которую предлагал создать Орлов, должна ограничить свою активность гуманитарными статьями. Она будет собирать информацию о нарушении этих статей, составлять отчеты и знакомить с ними общественность и правительства стран-партнеров, подписавших Заключительный акт. Копию отчета получит и Брежнев, добавил Орлов.

В этой идее была логика. Отчет группы — это экспертный документ, его нельзя будет проигнорировать, как это бывало с эпизодическими обращениями правозащитников. Нарушение перечисленных в гуманитарных статьях прав граждан перестанет быть внутренним делом. Значит, используя давление Запада, можно вынудить власти вступить в диалог с нами.

Я сказала Орлову, что готова вступить в эту группу, но мое участие в работе может оказаться недолгим, поскольку моя семья собирается эмигрировать.

— Знаю, — сказал он. — Но группе понадобится представитель за границей.

Мы перешли к организационным деталям. У группы не будет определенной структуры и процедур, регламентирующих прием членов, принятие решений и прочее. Не нужно беспокоиться о достижении консенсуса по каждому поводу. Только подписавшиеся под тем или иным документом будут ответственны за его содержание.

Сеть "Хроники" отслеживает множество данных о нарушениях прав человека, так что проблем с отбором информации для отчетов не возникнет. Однако с самого начала я предвидела технические трудности. Самое большее, что можно выжать из пишущей машинки за один раз, это десять страниц — оригинал и девять копий на тончайшей бумаге. Чтобы разослать документ во все страны, подписавшие Хельсинкские соглашения (и пренебречь качеством последних копий), его надо перепечатать четыре раза. Изготовить текст, скажем, на двадцати страницах через один интервал, в тридцати пяти экземплярах — задача не из легких. Средств, чтобы платить машинисткам, у нас нет. Рассчитывать можно только на добровольных помощников. Но кому под силу такой объем утомительной, кропотливой работы?

— Документы должны быть краткими, полторы страницы и ни строчкой больше, — заявила я.

На том и порешили.

Недели через две один приятель спросил, слышала ли я по "зарубежным голосам" о создании какой-то новой группы для содействия чему-то такому. Первая реакция была: "Как, уже объявили?! Вдруг мама узнала!" Я даже Коле еще не рассказала. К счастью, по радио не называли по именам всех членов группы.

Первое заседание Московской Хельсинкской группы^{19} решили провести 15 мая у меня дома. Орлов, который должен был председательствовать, опоздал на два часа. Он рассказал, что по дороге его схватили два оперативника и привезли в Черемушкинский районный отдел КГБ. Там его предупредили, что если он немедленно не распустит группу и она начнет действовать, то и он сам, и причастные к группе лица будут наказаны "по всей строгости закона".