«Необходимо, однако, с полной ясностью указать на то, что предложения русской делегации могли бы быть осуществлены лишь в том случае, если бы все причастные к войне державы, без исключения и без оговорок, в определённый срок, обязались точнейшим образом соблюдать общие для всех народов условия».

Ясно было, что оговорка Кюльмана сводит на-нет согласие Германии на мир без аннексий и контрибуций.

В самом ответе немцы давали ограничительное истолкование отдельным пунктам советской декларации. Так, например, § 3 требовал предоставления возможности национальным группам, не пользовавшимся политической самостоятельностью до войны, свободно, путём референдума, решать вопрос о своём государственном существовании. По этому поводу. немцы заявили, что данный вопрос должен решаться в каждом отдельном случае самим государством вместе с народом. Особенно резко выступили немцы против § 6 о колониях. Германское правительство заявляло, что ни в коем случае не может отказаться от своих колоний. Осуществление в них права самоопределения в настоящее время представляется практически невозможным, добавлялось в ноте.

«В германских колониях туземцы, — гласила нота, — несмотря на величайшие затруднения и при минимальных шансах на победу, в борьбе с противником, во много раз более сильным, пользующимся неограниченным подвозом с моря, в самых тяжёлых положениях оставались верны до смерти своим германским друзьям.

Это может служить доказательством их привязанности и их решимости при всех обстоятельствах остаться с Германией. Доказательство это по своей вескости и значительности далеко превосходит какое бы то ни было «изъявление народной воли»».

Заявление о «дружбе» немцев с африканскими неграми звучало особенно цинично. В памяти всех ещё жива была кровавая расправа с неграми-герреро в 1904–1907 гг., когда немцы фактически истребили почти всё туземное население.

Советская делегация отметила все германские уловки; она подчеркнула имеющиеся разногласия между делегациями, прежде всего по вопросу о колониях. Однако на данном этапе огромное значение имел уже самый факт присоединения германского блока к советской формуле мира «без аннексий и контрибуций». Констатировав это присоединение, советская делегация предложила объявить десятидневный перерыв, чтобы народы, правительства которых не примкнули ещё к переговорам о всеобщем мире, могли ознакомиться с его принципами. Во время перерыва было решено обсудить в комиссиях непосредственно между государствами отдельные пункты будущего договора.

Германия раскрывает свои империалистические замыслы. Политическая комиссия начала работать26 (13) декабря. Предстояли переговоры между Германией и Советской Россией. Но Кюльман заявил, что Германия имеет много точек соприкосновения с Австро-Венгрией и что Чернин со своей делегацией также примет участие в переговорах. Советская делегация старалась выдвинуть на первый план территориальные вопросы. Однако Кюльман всячески уклонялся от их обсуждения, опасаясь открыть раньше времени захватнические замыслы Германии. Кюльман пытался создать впечатление, что переговоры идут нормальным, деловым порядком. Он настаивал на рассмотрении таких вопросов, как восстановление старых договоров, возобновление торговых соглашений, отмена законов, изданных в целях экономической войны. Немцев интересовали вопросы советской концессионной политики. Кюльман расспрашивал, подвергаются ли национализации иностранные концессии, не будет ли каких-либо изъятий из общего закона.

Вести заседание Кюльман старался в игривом, развязном, а порой и пренебрежительном тоне. Часто он злоупотреблял латинской терминологией, с явным намерением подчеркнуть воображаемое невежество советских делегатов в области международного права. При этом самодовольный немец зачастую срывался с тона и сам попадал в неловкое положение.

Так, немцы предложили немедленно освободить и доставить на родину интернированных и сосланных лиц гражданского состояния. Советская делегация выразила пожелание, чтобы в их состав были включены и лица, пострадавшие за пропаганду мира.

«Таких у нас нет, — возразил Кюльман и добавил под смех немцев: — Я хочу сказать, что мы принимаем это пожелание к сведению, но я полагаю, что у ваших союзников вы найдёте в этом отношении гораздо более обширное поле деятельности».

«А Карл Либкнехт?» — заметили Кюльману из советской делегации. Кюльман ничего не нашёл сказать в ответ и поспешил перейти к другим вопросам.

Под конец заседания советская делегация решительно предложила обсудить территориальные вопросы. Кюльман промолчал. Советский представитель вторично потребовал постановки этих вопросов. Тогда Кюльман ответил с явным раздражением:

«Я полагаю, нам не следует поднимать сейчас этот вопрос. Разговоры на эту тему могут вылиться в совещание, а мы ещё не подготовились к обсуждению этой темы».

Шумиха, поднятая самими же немцами по поводу формулы мира, смутила германское военное командование. Из перехваченного радио немцы узнали, что советская делегация уже сообщила в Петроград о присоединении Германии к демократической формуле мира. Один из офицеров германской делегации передал генералу Гофману, будто в частной беседе русский офицер, прикомандированный к советской делегации, выразил надежду, что немедленно по подписании мира немцы отведут свои войска к границам 1914 г. Германские дипломаты, выступавшие перед своим общественным мнением в роли миротворцев, полагали, что и советские представители только на открытых заседаниях и лишь для публики произносят демократические фразы, а при конкретном обсуждении отдельных вопросов уже «по-деловому» начнут обсуждать с ними, какие страны и народы будут уступлены победителям. И вдруг оказалось, что советская делегация всерьёз приняла согласие немцев на ведение переговоров о демократическом мире.

В Германии поднялся переполох. Из германской ставки в Крейцнахе в адрес Гофмана и Кюльмана поступила телеграмма Гинденбурга с требованием внести ясность в положение. Гофман предложил раскрыть русским «всю призрачность их радужных надежд». Кюльман и Чернин согласились. Вечером 26 (13) декабря за чашкой чаю Гофман заявил советскому представителю, что Германия понимает мир без аннексий иначе, чем советская делегация. Германия не может очистить Польшу, Литву и Курляндию, во-первых, потому, что там расположены мастерские, работающие на вооружение; во-вторых, сами же русские стоят за национальное самоопределение вплоть до отделения. Опираясь на это право, Польша, Литва и Курляндия уже высказались за отделение от России. Если эти три страны вступят теперь в переговоры с Германией о своей дальнейшей судьбе, то это отнюдь не будет аннексией со стороны Германии.

Поражённая цинизмом германских представителей, советская делегация потребовала встречи с Гофманом, Кюльманом и Черниным. Совещание длилось несколько часов. Оно прерывалось не раз по просьбе представителей Германии и Австро-Венгрии, которым нужно было договориться между собой. Чернин предлагал компромисс: пока мир не заключён, продолжается оккупация занятых территорий; по заключении мира плебисцит в Польше, Литве и Курляндии должен решить судьбу этих стран; плебисцит будет проведён под наблюдением нейтральной страны. Идея Чернина была отвергнута не только советской делегацией; она не устраивала и немцев.

Атмосфера в Брест-Литовске начинала накаливаться. «Положение, — записано в дневнике Чернина 27 декабря днём, — всё ухудшается. Грозные телеграммы Гинденбурга об отказа от всего. Людендорф телефонирует через час; новые припадки гнева. Гофман очень раздражён».

Советская делегация заявила о своём отъезде и прекращении переговоров. Эта угроза едва не поссорила Германию с Австро-Венгрией. Чернин говорил Кюльману, что Австро-Венгрия начнёт с Россией сепаратные переговоры, если Германия слишком далеко пойдёт в своих требованиях. Кюльман выразил пожелание, чтобы заявление Австро-Венгрии было представлено в письменном виде: это нужно было ему для давления на германское командование. Чернин написал, что требовалось. Одновременно он послал в кабинет к Гофману своего военного советника Тишерича повторить угрозу насчёт сепаратного мира.