Вместе с тем известные пока конфликты в Политбюро носили преимущественно ведомственный, но не политический характер. Это, конечно, не исключает того, что, занимая определённую позицию в ведомственном вопросе, член Политбюро объективно не поддерживал определённую политическую линию. Очевидно, например, что энергичные требования соратников Сталина ограничить репрессии в их ведомствах объективно укрепляли сравнительно «умеренный» курс, противостояли крайнему государственному терроризму, который одержал окончательную победу в 1937–1938 гг. Однако никаких свидетельств о наличии в Политбюро группировок, придерживающихся различных взглядов по ключевым вопросам политического и социально-экономического развития, нет. Один и тот же член Политбюро, в зависимости от обстоятельств, выступал и «радикалом» и «умеренным». Известные факты и документы (в частности, переписка между членами Политбюро) позволяют заметить, например, что особые, дружественные отношения существовали, с одной стороны, между Кагановичем и Орджоникидзе, и с другой — между Молотовым и Куйбышевым. (Напомним, что Кагановича и Молотова чаще всего числят в ярых «радикалах», а в Орджоникидзе и Куйбышеве видят опору «умеренности».) Одновременно, отношения между Орджоникидзе и Куйбышевым были далеки от безоблачных. В силу занимаемых должностей, они нередко конфликтовали. Конфликты эти начались ещё в то время, когда Орджоникидзе возглавлял ЦКК и регулярно разоблачал ошибки и «вредительство» в подведомственном Куйбышеву ВСНХ. Продолжались они и позже, когда возглавляемый Куйбышевым Госплан урезал материальные и финансовые ресурсы, выделяемые ВСНХ, а затем НКТП, которыми руководил Орджоникидзе. Взаимоотношения между членами Политбюро, таким образом, предопределялись главным образом ведомственными позициями и личными пристрастиями.

Несмотря на отсутствие политической подоплёки, ведомственные претензии соратников представляли для Сталина значительную проблему.

Традиционно сильное в России государственное начало значительно укрепилось в условиях форсированной «революции сверху». Могущественные советские ведомства, возглавляемые влиятельными руководителями, были не просто проводниками «генеральной линии». Приобретая немалую самостоятельность и вес в решении государственных проблем, они во многих случаях диктовали свои условия, усугубляя и без того разрушительную политику «скачка»: постоянно требовали увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т.д. Огромный партийно-государственный аппарат в полной мере демонстрировал все прелести бюрократизма, косности, неповоротливости и, как обычно, настойчиво отстаивал свои корпоративные права.

После разгрома оппозиций советские ведомства и их руководители из Политбюро объективно оставались единственной силой, ограничивающей единовластие Сталина. Члены Политбюро, возглавлявшие крупнейшие наркоматы и правительственные органы, как политические деятели фактически были продуктом сращивания высшего партийного и государственно-хозяйственного руководства, что значительно увеличивало их реальное влияние. Ряд фактов позволяют также сделать предположение (которое, впрочем, нуждается в специальном детальном изучении), что московские вожди обзаводились своеобразной «клиентурой» из руководителей местных партийных организаций, государственных чиновников среднего уровня, которые нуждались в специальном покровительстве кого-либо из вождей.

Вряд ли Сталин не замечал эти чрезвычайно важные тенденции. Во всяком случае, его официальные речи и неформальные письма переполнены выпадами против бюрократизма, «героев ведомственности», «вельмож-бюрократов» и т.д.

Письма Сталина соратникам за 1931–1933 гг. в значительной части состояли из указаний об «укрощении бюрократизма». «Пусть ПБ и Секретариат ЦК возьмут под специальное и систематическое наблюдение и Наркомвод и НКПС и заставят их работать. Оба наркома находятся в плену у своего аппарата, особенно Рухимович, бюрократическое самомнение которого является обратной стороной его отсталости и косности по части большевистской постановки дела в НКПС»[228]. «Скажите Постышеву, чтобы он не поддавался давлению вельмож-бюрократов, добивающихся орденов для своих дружков-собюрократов»[229]. «Пора начать привлечение к ответственности руководства заводов, обязанных снабжать сталью автотракторные предприятия. Если Орджоникидзе станет скандалить, его придётся заклеймить как гнилого рутинёра, поддерживающего в наркомтяже худшие традиции правых уклонистов»[230]. «Боюсь, что если издать такое постановление затормозим работу промышленности минимум на полгода, так как уважаемые «большевики» забросят дело и истратят всю свою энергию на дело бесконечного пересаживания с места на место»[231]. «Получил ответ… насчёт нефтеперевозок по Волге. Ответ — неубедительный. Видно, что составили его «ловкачи» из НКТП или Госплана, а вы по обыкновению «подмахнули»»[232]. «Доколе будете терпеть безобразия в предприятиях НКснаба, особенно в консервных заводах?.. Почему не принимаете меры против НКснаба и Микояна? Доколе будут издеваться над населением. Ваше (т.е. ПБ) долготерпение прямо поразительно»[233]. «Очень плохо обстоит дело с артиллерией. Мирзоханов разложил прекрасный завод. Павлуновский запутал и губит дело артиллерии. Серго надо вздуть за то, что он, доверив большое дело двум-трём своим любимчикам — дуракам, готов отдать в жертву этим дуракам интересы государства. Надо прогнать и снизить по «чину» всех Мирзохановых и Павлуновских. Иначе дела не поправить»[234]. «Надо высечь НКИД за спячку, слепоту, близорукость»[235] и т.д.

Борьба с бюрократизмом и ведомственностью, резкая критика в адрес наркомов были для Сталина удобным методом «воспитания» ближайших соратников и контроля за ними. С политической точки зрения Сталина, видимо, также устраивали постоянные конфликты между руководителями ведомств. С одной стороны, это действительно вносило напряжённость в отношения между отдельными членами Политбюро, с другой — позволяло Сталину играть роль верховного арбитра и безболезненно проводить те решения, которые он считал необходимыми. В целом, межведомственные столкновения и постоянные атаки на членов Политбюро, возглавлявших наркоматы, сыграли свою роль в ослаблении Политбюро и усилении власти Сталина.

Невозможность охватить и проконтролировать все направления и конкретные вопросы партийно-государственного руководства Сталин компенсировал разносами, которые периодически устраивал руководителям ведомств и своим соратникам. Такие разносы не только держали аппарат в необходимом напряжении, но и прививали сталинскому окружению своеобразный «комплекс неполноценности». Сталин постоянно внушал своим соратникам, что только его, сталинское, руководство — столь же необходимое условие победы, как руководство Ленина в годы захвата и утверждения власти. Именно поэтому даже сравнительно второстепенные вопросы Сталин поднимал на принципиальную высоту, вписывал в максимально широкий контекст, старался обосновать теоретически, показать соратникам, что он видит в проблеме то, чего они разглядеть никогда не сумеют. При этом тон сталинских указаний был предельно категоричен.

Особое недовольство Сталина вызывали, как правило, те решения, которые проходили без согласования с ним. Поэтому члены Политбюро, выдвигая тот или иной вопрос, старались заручиться предварительной поддержкой Сталина, даже в те моменты, когда он находился вне Москвы на отдыхе. Сам Сталин поощрял такую практику. «Количество запросов ПБ не имеет отношения к моему здоровью. Можете слать сколько хотите запросов, — я буду с удовольствием отвечать», — писал он Молотову[236] в июне 1932 г. «От хозяина по-прежнему получаем регулярные и частые директивы, что и даёт нам возможность не промаргивать, правда, фактически ему приходится работать, но ничего не сделаешь иначе», — сообщал Каганович Орджоникидзе[237] в письме от 2 августа 1932 г.