И начали мы жить-поживать на этой земле — не беспокоясь о том, что тетушка слышит все наши разговоры. Можно было кричать во весь голос, быть счастливыми и свободными! Полная независимость — такой кайф! Наконец я почувствовала себя взрослой женщиной. Я вставала по утрам и шла на собственную маленькую кухню, таскала воду вверх по холму в собственный двор. Сама мысль о том, что у нас теперь есть свой двор, делала Боба гордым и уверенным. Думаю, даже добавляла ему мужественности. Теперь, когда он находился на своей территории, можно было видеть, как он повзрослел и как счастлив. Первой вещью, которую он взял в руки после того, как мы распаковали багаж, была его маленькая акустическая гитара. И сразу он начал играть и сочинять песни — в одной из них упоминается «дом на вершине холма».
Конечно же, как и предсказывала тетушка, мы начали «копаться в земле» — участок принадлежал когда-то деду Боба, и кто-то из семьи разрешил нам его использовать. Мы сажали там батат, картошку, капусту, а чтобы попасть на нашу «ферму», завели ослика по имени Шустрый. Каждое утро наш друг Шустрый вез меня на спине, цок-цок, потихоньку, полегоньку; Боб шел рядом, и каждый встречный говорил: «Привет, Маc Нес!» или «Доброе утро, миз Марли!» Я чувствовала себя королевой верхом на этом ослике! Цок-цок, цок-цок… В деревне люди не проходят мимо просто так — каждый, кого мы встречали, спрашивал, как наши дела, и нужно было непременно ответить: «Неплохо, спасибо, мадам!» или «Бог в помощь». Боб однажды упомянул об этом в интервью: он сказал, что его не волнует мнение других людей, потому что на его родине, в Сент-Энн, люди всегда благословляли его: «Доброе утро, Маc Неста, храни вас Бог!»
К Шустрому он относился как к ребенку — даже давал ему витамины! Куда бы мы ни отправились, ослик был с нами. Я едва могла дождаться следующего утра, чтобы снова взобраться ему на спину и ехать на ферму или в деревню. Между тем живот у меня все больше выпирал. Тетушка беспокоилась, что я останусь без внимания во время беременности, она была уверена, что в деревне нет больниц. Но Клов нашла одну, куда я могла обращаться.
Каждую пару недель я ездила в Кингстон, чтобы поддерживать наш бизнес, следить за тем, чтобы мы не теряли деньги или клиентов, потому что продажа пластинок была для нас единственным источником пропитания. Автобус проходил мимо нас рано утром, около полседьмого, и я отправлялась в трех-четырехчасовую поездку с сельскими жителями, их курами и ящиками, из Сент-Энн в Кингстон. Там я покупала продукты, чтобы пополнить запасы. И биодобавку для ослика — Боб расстраивался, если я забывала привезти Шустрому прополис! А когда у нас кончался сахар или еще что-нибудь или нам нужны были наволочки, стоило только сказать тетушке: «Тетушка, мне нужны наволочки», как она тут же отзывалась: «А полотенец у вас хватает?» — и неизменно нам помогала. Но мне пришлось за это заплатить буквально головой: однажды я позволила ей состричь мои дреды, потому что понимала — тетушка хочет, чтобы я была такой, какой она меня видит. Рита, а не раста!
Но я знала, что волосы отрастут снова, и что более важно, я знала, где я хочу находиться. Автобус на Сент-Энн отправлялся в пять вечера; если бы я его пропустила, пришлось бы ночевать в Кингстоне — по-другому в Сент-Энн было не добраться, разве что на такси — но такси было мне не по карману. Поэтому я всегда старалась быть первой в очереди, когда автобус открывал двери. Иногда я брала с собой Шэрон, поскольку она еще не начала ходить в школу. Пока меня не было, Боб прибирал в комнатах и готовил еду, так что дома нас всегда ждал ужин. И когда приходил автобус, Боб всегда стоял на остановке, как и обещал мне когда-то: «Рита, ты оглядись по сторонам, когда приедешь, я буду там где-нибудь стоять и ждать тебя». Многие годы спустя, когда его называли «первой суперзвездой Третьего мира» и «негусом» (что означает «полубог») регги, мне хотелось напомнить людям, откуда мы вышли. В Сент-Энн у него была одна пара подштанников, которые я стирала каждую ночь. И если он заботился обо мне настолько, что готовил ужин к моему приезду из Кингстона, то и я старалась вернуться вовремя, чтобы позаботиться о нем.
Так или иначе, я всю беременность чувствовала себя замечательно, вынашивая Седеллу на природе, в сельской атмосфере. Возможно, поэтому она получилась такой сильной. К тому же я вела активную жизнь, разъезжая туда-сюда между Тренчтауном и Сент-Энн и катаясь верхом на ослике, так что пузо подпрыгивало до подбородка.
Клиника селения Степни, где меня наблюдали, находилась на приличном расстоянии от нас, и чем больше становился мой живот, тем труднее мне было добираться до врача. Потом в клинике сказали, что мне не хватает железа, и прописали какие-то таблетки. Когда я рассказала об этом тетушке, ее чуть удар не хватил:
— Я так и знала! Ты плохо питаешься! Чем тебя кормят, одними бататами и капустой! Ты должна вернуться домой, пить молоко, есть мясо и рыбу, иначе не родишь… Боже, до чего довели ребенка…
Тогда я начала нервничать. Даже с моими отрывочными познаниями из школы медсестер я понимала, что в клинике не лучшая обстановка. Они просто вынимали термометр у пациента изо рта, встряхивали и совали в рот следующему, разве что обмакнув в спирт! Ближе к родам я пришла к выводу, что тетушкино беспокойство имеет под собой реальные основания. А вдруг понадобится кесарево сечение или еще что-то случится при родах?.. Ох нет, я так не хотела, чтобы что-нибудь случилось со мной или моим ребенком, первым ребенком Боба! Одновременно я начала задумываться и о других предостережениях тетушки: чем можно заниматься в Сент-Энн — возделывать землю? сажать батат? Я не переставала размышлять о причинах, которые побуждают меня уехать, кроме дороги вверх и вниз по холму и походов за водой к резервуару — это как раз мне нравилось, но можно ли посвятить этому всю оставшуюся жизнь? Через некоторое время я уже начала прикидывать, как изменить ситуацию, не уходя от Боба, ведь я настолько любила его, что готова была идти за ним хоть на край света.
Наконец мы решили, что вернемся в Кингстон за месяц до рождения ребенка. Так что я родила Седеллу в Кингстоне, и мы снова оказались у тетушки. Но мой брат за это время уволился из полиции и эмигрировал в Канаду, что немного разрядило напряжение в доме. Кроме того, мы знали, что у нас есть куда уехать, что мы всегда можем вернуться в Сент-Энн и нам там будут рады. И важнее всего было испытанное нами чувство независимости, хоть она и оказалась недолгой.
После рождения Седеллы Шэрон стала старшей сестрой (роль, от которой она получала большое удовольствие), а тетушке пришлось присматривать уже за двумя детьми. Впрочем, это ей нравилось, потому что она могла шить девочкам красивые платьица. Обшивание детей всегда было ее коронным развлечением, и она сделала множество разных нарядов! Седелла и Шэрон были драгоценными жемчужинами в тетушкиной короне, а для меня ее помощь была стержнем, на котором все держалось. Я получила возможность оставить детей дома и идти работать, потому что работа была так же важна для их благополучия, как материнская опека. Даже после шести месяцев нашего отсутствия все еще существовал интерес к нашей музыке, поэтому теперь, по возвращении в Кингстон, мы могли сравнительно легко продолжить начатое ранее. Когда мы приступили к работе, то сразу почувствовали себя лучше. Я еще яснее поняла, что музыка для меня не только способ заработать на хлеб — она приносила моральное удовлетворение как ничто другое. (Хотя в будущем я еще не раз задумывалась, не пойти ли работать медсестрой, чтобы сохранить лицо семьи.)
После того как мы с Бобом поженились, Марлен Гиффорд уехала в Нью-Йорк на поиски своего счастья, потому что к тому времени она начала немножко ревновать. Думаю, она решила, что, раз я уже замужем и с двумя детьми, «The Soulettes» вряд ли мне понадобятся, и здесь больше нечего ловить. Вскоре и Дрим эмигрировал, тоже в Нью-Йорк, чтобы пожить у своего брата Кеннета Смита и подучиться. Теперь со мной пели Сесиль Кэмпбелл и Хэртенз Льюис, получилось «шоу трех девушек», и это был период триумфа для «The Soulettes». Иностранные музыканты, выступавшие на Ямайке, приглашали нас выступать на разогреве, и мы даже ездили в Канаду. Иногда и Боб ездил с нами в качестве «телохранителя», чтобы присматривать за мной. Мне это ужасно нравилось! Мы были нарасхват — жили в разных гостиницах и пользовались спросом на концертах. Нас называли «Звездами Карибского моря» — и мы действительно зажигали!