Клара ощутила, как внутри у нее все похолодело. То, что на самом деле произошло в Нью-Йорке, было совершенной тайной для всех, кроме ее соседок по квартирке. Даже родители не знали. Выпивка, джаз, знакомства с мужчинами, тюремная камера — об этом знали все вокруг. Но вот Задира… ладно, подружки никогда никому об этом не расскажут. Они дали торжественную клятву. А тетушка, несомненно, блефует.
— Тетушка Би, я, право, не знаю, о чем это ты говоришь.
— Не нужно хитрить со мной, Клара. Мне все известно о том, что тебя арестовали и ты провела ночь в нью-йоркской городской тюрьме.
— А-а, вот вы о чем. — Клара вздохнула с облегчением. Не то чтобы она как-то гордилась проведенным в тюрьме временем, но тетушка Би, по крайней мере, не была посвящена в самую страшную тайну.
— Это дело серьезное, — продолжала тетушка, взмахнув рукой. — Глория — моя Глория — ничего не знает о том, что ты целый год грешила. И я твердо намерена и дальше держать ее в неведении.
— Я тоже, тетушка Би, — заявила Клара. — Я твердо намерена оставить этот «год греха» в прошлом.
— Меня ты так легко не проведешь. Хромого только могила исправит.
— Вы хотите сказать: «горбатого»?
— Я хочу сказать то, что сказала! — Тетушка с резким звоном опустила чашку на блюдце.
— Но ведь я и вправду изменилась. Например, ты только посмотри, как я одета, — возразила Клара, указывая на розовенькую блузку, застегнутую до самой шеи.
Тетушка откашлялась.
— Я искренне надеюсь, что поведение у тебя не такое легкое, как эта дешевая блузочка. Если же окажется, что я ошибаюсь, то с чистой совестью посажу тебя на первый же поезд из Чикаго.
— То есть назад, к родителям? — неуверенно спросила Клара.
— То есть, — сказала тетушка Би после хорошо выдержанной паузы, — в женскую исправительную школу штата Иллинойс. Школу-интернат для таких пропащих, как ты.
— Но ты, наверное, шутишь, тетушка! — воскликнула Клара, приложив руки к груди.
— Я уже получила все указания от твоих родителей. Они перевели тамошней директрисе необходимую сумму, что обеспечивает тебе место там в любой момент на протяжении года. Вот до какой степени я не шучу. — Тетушка подбирала каждое слово так тщательно, словно выбирала насыпанные на серебряное блюдо конфеты. — Подобной участи ты, разумеется, можешь избежать, если поможешь сделать так, чтобы Глория Кармоди без малейших осложнений стала Глорией Грей. Это тебе понятно?
— Да, мэм. — Клара так и не поняла толком, что подразумевала тетушка: разве помолвка не совершена, как полагается? И правда ли, что родители заплатили авансом за то, чтобы отправить ее в исправительную школу, даже не сказав ничего ей самой? Как они могли так поступить? Клара хотела было расспросить тетушку поподробнее, но тут почувствовала, как ее начинает мутить. Кофе, виски, выкуренные сигареты, съеденные в поезде бутерброды — все это перемешалось в желудке, и если она не исчезнет отсюда в ближайшие 8,2 секунды, оно окажется на роскошном персидском ковре, покрывающем пол в гостиной.
Она быстренько извинилась, пулей вылетела из гостиной и взбежала по величественной лестнице, спеша попасть в комнату, на двери которой разглядела позолоченную букву «Г» — для гостей? Глубоко вздохнула. Теперь ей стало заметно лучше.
Лучше — до того мгновения, когда окружившее ее невыносимо-розовое вызвало неудержимую тошноту. Комната провоняла розовой водой и французским мылом, а выглядела точь-в-точь как кукольный домик, только в натуральную величину. Быстро обежав комнату глазами, она убедилась, что «Г» значило «Глория»: на письменном столе самое видное место занимает сочинение по «Большим надеждам»[17] с жирно выведенной красными чернилами «5+»; на туалетном столике бросается в глаза хрустальный подносик с серебряной щеткой для волос и серьгами с крупными жемчужинами; а на ночном столике красуется фотография в позолоченной рамке — Глория с розовыми, как у ангелочка, щечками с обожанием взирает на лощеного красавца. Клара легко догадалась, что это и был Себастьян Грей. Если бы желудок у нее не начал успокаиваться чуть раньше, Клара испортила бы его содержимым этот розовенький ад.
Она повалилась на покрывало из розового тюля, чувствуя себя на пределе душевных сил.
Стоило ей оказаться в этом новом доме, в новом городе, как ее манхэттенский образ, который она с таким трудом создавала по крохам, начал медленно расползаться по швам. Ей очень не хотелось это признать, но задуматься было о чем. Так ли уж плохо сделать передышку и какое-то время не играть в Бесстрашную Бунтарку? Может, так удастся наконец выбросить Задиру из головы? А это было бы к лучшему.
Она докажет и тетушке Би, и родителям, что они ошибаются. Конечно, она способна измениться! Но для этого ей потребуется создать себе совершенно новый образ. Придется импровизировать по ходу дела. Если бы это все было пьесой, как можно было бы охарактеризовать этот персонаж?
Клара Ноулз, восемнадцати лет: крестьянская девушка — миленькая, кроткая и невинная, как овечка. Мечтает стать скромной сельской учительницей, в большой город попала впервые. Такая деревенская мышка. Всему удивляется и всему верит.
Разве в журналах о кино не говорится, что перевоплощение — это ключ к созданию «нового, улучшенного варианта самого себя»? Возможно, перевоплощение и есть нужный путь? Она откажется от сомнительных нью-йоркских привычек, от утраченной любви, от покрытого рубцами сердца — и станет чинно носить шляпку чикагской светской девушки, подобно кузине Глории. Прощай, старая Клара — здравствуй, Клара новая!
И горе тому, кто посмеет встать ей поперек дороги.
3
Лоррен
Лоррен наблюдала, как лучшая подруга Глория уже десять минут сердито расхаживает под бело-красным столбом с вывеской мужской парикмахерской. Честно говоря, наблюдать ей изрядно надоело.
— Гло, calmez-vous[18]! — Лоррен схватила подругу за хрупкие плечи, заставив резко остановиться. — Ты ведешь себя так, будто тебя сейчас поведут на операцию!
— Перед операцией мне, по крайней мере, хоть наркоз бы дали, — жалобно ответила Глория.
— Настоящая бунтарка должна проявлять куда больше смелости! — заявила Лоррен и потащила Глорию за руку к двери. — А если мы и дальше будем здесь слоняться без дела, нас примут за парочку продажных женщин.
— Это только о тебе, Рен, так подумают.
— Потому что из нас двоих только я одета, как взрослая, — парировала Лоррен. — Ну, пойдем же!
Они вошли внутрь, звякнул колокольчик на двери. Сидевшие в длинном ряду кресел мужчины (щеки густо намылены ароматной пеной, костюмы закрыты черными простынками) дружно уставились на отражение девушек в зеркалах, которыми была увешена вся стена. Лоррен посматривала на Глорию: у той глаза цвета морской волны расширились от ужаса, когда она осознала, что зашла в мужской парикмахерский салон.
В эту самую минуту один из мужчин, такой же намыленный, как и остальные, поднял руку и помахал им.
— Заговоришь о черте — он и появится! Ну, в данном случае два чертика.
— Маркус! — воскликнула Лоррен. — Это ты?
Прежде чем уговорить папиного секретаря записать их в парикмахерскую, Лоррен провела собственное расследование и выяснила, что некий Маркус Истмен записан на стрижку на пятое октября, 14.30. Тогда она сделала так, чтобы Глорию записали на пятое октября, 14.45.
— Quelle coincidence![19] — продолжала Лоррен, и голос ее звенел, искусно имитируя изумление.
— Quelle coincidence? — эхом отозвалась Глория. — Это правда, Рен?
Лоррен небрежно махнула рукой Маркусу.
— Я всегда говорю, что самые удачные совпадения — те, которые тщательно подготовлены.
Лоррен уже несколько лет была по уши влюблена в Маркуса, да так горячо — в силу своего темперамента, — что стоило ей увидеть его, и сердечко было готово буквально выпорхнуть из груди. Она жадно искала малейшую возможность «случайно» встретиться с ним, то убеждая Глорию заскочить посмотреть бейсбол, когда играла его команда, то затаскивая Глорию к нему домой, чтобы Маркус помог той сделать домашнее задание по математике (на самом деле давно выполненное Глорией). Маркус пока так и не понял, что именно Лоррен и есть его Единственная, а их сказочный (в перспективе) роман вполне будет годиться для свадебного раздела газеты «Чикаго дейли джорнэл». Лоррен порицала отношения Маркуса с Глорией, считая, что это чуть ли не инцест.