Время шло, а баян не умолкал, словно изливал наше горе. Наконец Уткин, глубоко вздохнув, поднялся.
- Надо написать письма родителям ребят, - сказал он. - Я напишу Финагиным, а ты, - обратился ко мне, - старикам Вакуленко.
Я сел писать самое трудное в моей жизни письмо: сообщение родителям о гибели их сына. [203]
Накануне освобождения
Пришло время расставания о Мысхако. Взлетели, помахали на прощание крыльями и взяли курс на север. Пересекли Азовское море, впереди показался Мелитополь, чуть правее - Большой Токмак. Там мои родители-старики, недавно освобожденные из фашистской неволи. Слава богу, живы. Навестить бы, да нет пока возможности.
Самолеты уже легли курсом на запад, чтобы произвести посадку у небольшого села Птаховка, севернее Скадовска, куда уже успел добраться передовой отряд нашей БАО. Пролетаем Перекоп. Под крылом - только что освобожденные районы. За Турецким валом - наглухо запертые в Крыму немцы. Из Крыма им теперь только одна дорога - по морю, в Констанцу.
Перед вылетом с Мысхако произошла приятная встреча: «домой» вернулись экипажи Сазонова и Хохлова. Оказываемся, их подбили над Севастополем - сначала Хохлова, а потом и Сазонова. Хохлов посадил свой самолет на «брюхо» на какой-то горной лужайке, а экипажу Сазонова пришлось воспользоваться парашютами. Все остались живы; их приютили партизаны, потом на У-2 перебросили на Большую землю. И вот после отдыха они прибыли в часть. Встреча незабываемая! Не обошлось без скупых мужских слез. Я больше всего радовался встрече с Сашей Емельяновым, моим милейшим другом.
- Скорее бы в воздух, - говорили в один голос прибывшие. Они, кажется, завидовали нам, перелетавшим ближе к фронту.
- Ничего, успеете и вы, - успокаивали мы друзей.
В послеобеденный час мы произвели посадку в Птаховке. Тут не обошлось без неприятности: при перелете отказал мотор у Рожкова, пришлось садиться на «брюхо» где-то возле Чаплынки. Самолет при посадке загорелся. Радист и стрелок выскочили, сорвали колпак с пилотской кабины, вытащили Рожкова, а вот летчика Яковлева, который лежал в гаргроте{6}, спасти не удалось, - сгорел в самолете. Уткин на У-2 немедленно вылетел в Чаплынку, чтобы доставить обгоревшего Рожкова в госпиталь.
А утром уже поступили задания на вылет. Когда вернется Уткин, было неизвестно, и я вылетел с Володей Григоровым, с которым прежде немного летал на МБР-2 после возвращения из Севастополя. [204]
Наша задача - прорваться в Одессу, посмотреть и, если возможно, сфотографировать порт и город.
Идем над облачностью. Вот в «окне» промелькнул Очаков, дотом лиман. Сейчас будет Одесса.
- Володя, ныряй, - говорю Григорову, открывая боковое «окошко» для перспективной фотосъемки.
Оглушительный, режущий уши рев моторов врывается в кабину. Невольно хочется прикрыть «окошко». Вываливаемся из облаков прямо над портом. Часть его затянута дымом - город горит. Даю команду отворачивать влево, а сам - кадр за кадром фиксирую город и порт. Мне даже некогда смотреть, что творится вокруг. Замечаю лишь, как перед глазами вспыхивают темные шапки зенитных разрывов и яркие нити тянутся от воды к косме облаков. Но это проходит в сознании стороной. Главное - что в порту, в городе? А порт пуст. Где же корабли? Смотрю вниз и едва удерживаюсь от возгласа удивления: вся поверхность моря, насколько хватает глаз, усеяна черными силуэтами кораблей. Прямо под самолетом промелькнул огромный караван в 30-35 вымпелов. Все, что было в Одессе, - транспорты, эсминцы, сторожевые корабли, торпедные катера, баржи, буксиры, - сейчас выползло на морской простор и держит курс на Сулину, Констанцу, подальше от Одессы. Это означало, что завтра Одесса заживет новой жизнью - нашей, советской.
Внезапное появление самолета-разведчика на высоте 500-600 метров в самой гуще каравана вызвало среди вражеских кораблей панику. Они сначала шарахнулись во все стороны, потом открыли яростный огонь, изрыгая из пушек и пулеметов тысячи, десятки тысяч снарядов и пуль. Все пространство вокруг самолета опуталось светящейся паутиной трасс. Смотрю на указатель скорости. Стрелка перевалила за 280 миль в час - прилично!
- Уходи в облачность, - говорю Григорову, и мутная пелена облаков тотчас поглощает самолет. «Окошко» захлопнуто, аппарат отложен в сторону, в кабине - тишина…
10 апреля утром Совинформбюро сообщило, что наши войска овладели городом и портом Одесса. Но сдавать Севастополь враг, как видно, не собирался. В те дни, когда наши войска уже стояли у Перекопа, командующий 200-тысячной немецкой армией генерал-полковник Енекке на весь мир хвастливо заявил: «Крым на замке. В мире нет еще такой силы, которая была бы способна прорвать укрепления на Перекопе и Сиваше… Путь большевикам в Крым отрезан навсегда». [205]
Словно в ответ на это хвастливое заявление, советские войска 8 апреля начали штурм укреплений на Перекопе и со стороны Керченского плацдарма.
Три дня гудела перекопская земля от артиллерийской канонады и взрывов авиабомб, три дня наши воины прогрызали глубокоэшелонированную оборону врага. На четвертый день хвалебный «замок» слетел с ворот Крыма, советские войска ворвались на полуостров и стремительно пронеслись по степным просторам к Севастополю, который был окружен тройным кольцом укреплений.
Перед нами, воздушными разведчиками, была поставлена задача: держать Севастополь под непрерывным наблюдением, ни один корабль не должен покинуть порт незамеченным.
Утром 14 апреля, когда советские войска еще только подходили к укрепленным севастопольским рубежам, последовал приказ: произвести фотографирование порта Севастополь и аэродрома Херсонес, представить снимки в штаб ВВС ЧФ. В дальнейшем порт Севастополь фотографировать через каждые четыре часа.
Командир эскадрильи майор Виноградов вызвал меня в штаб, обосновавшийся в соседней хате. Добрейшей души человек, он в эту минуту был необычайно суров.
- Надо вылетать немедленно, - сказал он.
- Уткина нет…
- Берите «двойку», любого летчика - и в воздух! Чтобы снимки через час были здесь! - И он ткнул указательным пальцем в стол. - С кем полетите?
- С Шабановым, - ответил я, не задумываясь.
Володя Шабанов - моя слабость. Немногословный, даже застенчивый. Но машину водит прекрасно. Мне приходилось с ним летать несколько раз, попадали в довольно трудные условия - дождь, многоярусную облачность. Володя при этом не проявлял ни малейшей растерянности, даже волнения: сидит, мило улыбается, словно совершает увеселительную загородную прогулку. И еще мне нравилось, что Шабанов в воздухе неукоснительно слушается штурмана. С таким летчиком летать - одно удовольствие. Он чем-то напоминал мне Уткина, но был еще спокойнее, покладистее.
- Согласен, - одобрил мой выбор комэск. - «Двойку» уже готовят к полету. Вызывайте экипаж.
«Двойка» - самолет особый. Все остальные самолеты - это А-20G - «Бостоны» - штурмовики, приспособленные [206] у нас для ведения разведки. А «двойка» - это «Бостон-В-3» - специальный самолет-разведчик, он легче А-20G, имеет больший потолок и радиус действия, более совершенное навигационное оборудование. Короче, это был лучший самолет в эскадрилье. Его-то и давал нам Виноградов.
Через полчаса мы уже были в воздухе. Шли к Севастополю с набором высоты, подальше от берега, чтобы не засекли наземные посты наблюдения. На траверзе Херсонеса находились уже на высоте шесть тысяч метров - пора включать кислородное питание.
- Открой кислородный вентиль, - говорю Шабанову.
Через щель под приборной доской вижу, как Володя наклоняется, что-то крутит. Прикладываю маску ко рту - кислорода нет. Что за чертовщина!
Говорю Шабанову:
- Проверь как следует, может, не тот вентиль крутишь?
- Все проверил, - отвечает Володя. - Открыл до отказа, но кислорода нет.
Создавалось критическое положение: подниматься выше нельзя - летчик может внезапно потерять сознание; идти на такой высоте на Севастополь, куда сейчас стянуты зенитки и истребители врага со всего Крыма, - опасность большая. Конечно, можно вернуться на аэродром, проверить кислородное оборудование и вылететь снова, но… Но возвращаться без снимков мы не имели права!