Севастопольцы помнили, как совсем недавно, в конце декабря, в бухту вошел большой отряд боевых кораблей под флагом командующего Черноморским флотом вице-адмирала Ф. С. Октябрьского. Для прикрытия отряда в воздух была поднята вся севастопольская авиация, береговая артиллерия ударила по огневым средствам врага. Это было запоминающееся зрелище: на рейде осажденного Севастополя стояли крейсера «Красный Крым» и «Красный Кавказ», эсминцы «Бодрый», «Смышленый» и «Незаможник», лидеры «Харьков» и «Ташкент» - целая эскадра! После того, как в считанные часы были высажены войска, доставленные на помощь севастопольцам, корабли вышли на боевые позиции и открыли ураганный огонь по врагу. Более 20 часов гремела канонада! После этого корабли вели огонь по позициям врага еще два дня.

…После обеда мы отправились на аэродром. Из-за шторма две ночи не летали, надо было проверить вооружение, приборы, мотор. Собственно, техники и оружейники все уже проверили-перепроверили, но и нам лишний раз убедиться в полной готовности машины не мешало.

Погода и сейчас не особенно радовала: над городом проплывали рваные тучи, бухта еще горбилась гребнями волн, но уже по всему было видно, что норд-ост выдохся, [46] море скоро совсем утихомирится и ночь будет спокойной. А это - главное.

Мы и не заметили, как к нашему небольшому причалу подлетел катер, спохватились, лишь когда прозвучала команда комэска 1-й М. В. Виноградова:

- Товарищи командиры!

Из катера пружинисто выскочил на причал высокий моряк в коричневом потертом реглане. Это был Герой Советского Союза полковник В. И. Раков - командир нашей авиабригады. Его появление никого особенно не удивило: перед полетами комбриг частенько бывал в эскадрильи, иногда оставался на нашем КП всю ночь, до тех пор, пока не возвращался с боевого задания последний самолет. А вот второй моряк, прибывший вместе с Раковым, был нам незнаком: широкоплечий, в черном блестящем реглане, и главное, что бросалось в глаза, - черная окладистая борода и лихие усы. Среди летчиков таких не было, явно новичок. И вдруг я вспомнил: «Грешилов!»

Имя Михаила Васильевича Грешилова тогда гремело на флоте. Он командовал самой маленькой на Черном море подводной лодкой М-35. Ее так и называли - «Малютка». Но «Малютка» оказалась грозой для немецких кораблей. Часто она подстерегала их в прибрежном мелководье, там, где на встречу с подлодкой не мог рассчитывать ни один капитан. Случалось, «Малютка» часами лежала на грунте в ожидании вражеского корабля, а потом внезапно и точно выпускала торпеду со стороны берега, откуда ее меньше всего ожидали. Конечно, это было рискованно, с мелководья трудно уйти, но Грешилов был удачлив: пока гитлеровцы опомнятся, его «малютки» уже и след простыл. На счету экипажа М-35 к этому времени было уже несколько потопленных кораблей врага, о походах подлодки писали в газетах, помещали портреты «грозного усача».

Но что ему надобно у нас, летчиков гидроавиации?

Третьим на причал ступил наш коллега - штурман Владимир Потехин, из эскадрильи, базировавшейся в соседней бухте «Голландия».

Скоро все прояснилось.

Летный состав двух эскадрилий собрали в одном подвале. Полковник Раков представил нам Грешилова и сразу сообщил:

- Товарищ Грешилов имеет опыт разведки фашистских береговых укреплений из подводной лодки. Сейчас [47] он предлагает производить корректировку ночного удара по аэродрому Саки.

Это было что-то новое! Конечно, при ночном бомбометании зафиксировать результат удара фотографированием нельзя, не всегда точны и визуальные наблюдения, особенно при интенсивной работе прожекторов. После массовых ночных налетов вражеский аэродром иногда фотографировали утром с Пе-2, но это тоже полной картины не давало: к моменту прихода «пешки» немцы успевали потушить очаги пожара, убрать поврежденные самолеты, даже воронки на взлетно-посадочной полосе иногда успевали засыпать. Данные такой разведки были весьма приблизительны, а главное - получали мы их с большим опозданием. Грешилов же предлагал другое: разбить территорию аэродрома на квадраты, нанести их на крупномасштабную карту-план. Подводная лодка вечером подойдет к берегу, на траверзе аэродрома Саки ляжет на грунт, выставит перископ и будет ждать начала бомбоудара. Аэродром находится почти на уровне моря, расположен недалеко от береговой черты, так что в перископ будет видно все: и где падают бомбы, и в каком квадрате сколько пожаров возникло, и какие разрушения произведены. Поскольку мы фиксируем у себя время бомбоудара, то наблюдатель может даже указать, чьи именно бомбы упали в том или ином квадрате. Более того, данные наблюдений помогут экипажам самолетов в последующих полетах исправить ошибки в бомбометании, если таковые будут допущены.

Грешилов говорил коротко, точно, ясно. Нам всем его предложение понравилось.

- Корректировать бомбометание будет ваш коллега - лейтенант Потехин. - Он кивнул головой в сторону Потехина, улыбнулся, и его суровое лицо сразу смягчилось, подобрело. - У меня к вам есть одна личная просьба: не промахнитесь, пожалуйста, по аэродрому, помните, что у берега лежит «Малютка».

Все заулыбались в ответ: не промахнемся, дескать, все будет в порядке!

Снова поднялся полковник Раков.

- Думаю, предложение подводников интересно, - сказал он. - Теперь дело за нами: надо тщательно проработать боевое задание, особенно взаимодействие с подводниками. Времени у нас мало, полеты планируются на сегодняшнюю ночь. [48]

Пожалуй, никогда еще мы не готовились к полетам так тщательно. Вновь изучали уже хорошо знакомый аэродром, теперь разбитый на четкие квадраты, заучивали их на память - ночью в воздухе карту с местностью не сличишь. Рассчитывали углы прицеливания для разных высот, поправки на скорость и ветер, выбирали наиболее выгодные боевые курсы. Командир нашего экипажа особенно деятельного участия в подготовке к полетам не принимал, полагался на штурмана. Лишь перед вылетом посмотрел на карту, запоминая боевой курс над целью, высоту бомбометания.

Несколько усложняло дело то, что у самолетов не было радиосвязи с подводной лодкой, но мы надеялись на «подсказку» с нашего КП во время подготовки к очередному вылету.

Настроение у всех было приподнятое. Погода тоже приподнесла приятный сюрприз: к вечеру бухта совсем успокоилась, последние облака отступили к горам, прилепились сырыми громадами к вершинам - над севастопольским «пятачком» небо открылось бездонным куполом.

Самолеты один за другим поднимались в воздух. Еще ни разу не вспыхнул посадочный прожектор - первые машины возвратятся минут через 30-40, - и оттого ночь казалась особенно темной. Мы с Яковлевым уходили одними из последних. Взлетали в сторону Мекензиевых гор. Как только Сахарная головка нырнула под крыло, впереди, из-за Крымских гор, выплыл медный диск луны, словно огромная расплавленная сковорода повисла над горизонтом. С набором высоты Константин Михайлович положил самолет в левый разворот, и сразу стал виден аэродром Саки: там уже шарили по небу лучи прожекторов, вспыхивали разрывы зениток, а на земле качалось пламя нескольких пожаров.

- Иллюминация! - прокричал Яковлев. - Так держать!

…Через полчаса мы отбомбились. Прожекторы нас не поймали, «дядя Костя» боевой курс выдержал, как всегда, «по ниточке», бомбы легли точно в заданном квадрате - чуть левее взлетной полосы, там, где, по данным воздушной разведки, была основная стоянка вражеских самолетов. В общем, полет можно было считать удачным. Теперь оставалось узнать данные, полученные от «Малютки». Их должен был сообщить штурман эскадрильи Киселев, который дежурил на аэродроме с картой-планом цели. [49]

Но объясняться с ним нам не пришлось. Когда катер подтащил самолет к берегу, чтобы дозарядить горючим и подвесить новую порцию «гостинцев», мы увидели плотную фигуру Киселева у бензозаправщика. Он высоко поднял правую руку с оттопыренным большим пальцем, над которым покрутил пальцами левой руки: «На большой с присыпкой. Так держать!» - и тут же побежал к телефону принимать данные о результатах бомбометания других самолетов. А нам пора уже было выруливать на взлет.