В начале апреля штурмом взят Кенигсберг. Теперь наши бомбовые удары сосредоточиваются уже на Одере - последнем рубеже сопротивления неприятеля.

Несмотря на стремительное наступление наших войск на всех фронтах, Гитлер делает отчаянную попытку удержать наступательный порыв Красной Армии. Для этого все основные силы, в том числе и противовоздушные, противник перебрасывает на Восточный фронт.

Это мы чувствуем на себе, в частности в одном из боевых вылетов при ударе по морскому и речному порту Штеттин. Этот город, расположенный в устье Одера, был основным портом, через который враг поддерживал свои окруженные в районе Кенигсберга войска.

Ожидая противодействия крупнокалиберной зенитной артиллерии, следуем на высоте 6500 метров. Но уже при подходе к, цели, которую теперь осветили впереди летящие экипажи, прямо под самолетом ощущаем разрывы зенитных снарядов. Производим противозенитный маневр по курсу и набираем еще метров триста высоты.

Особенно ответственна работа в это время штурмана. Выполняя прицеливание, все внимание теперь он сосредоточивает на объекте удара, который захватил в перекрестье прицела. Потому среди летного состава ходила шутка, будто бы штурман больше других сохранил нервы, так как [164] не видел и половины того, что творилось вокруг самолета. Может быть, в этой шутке есть доля правды.

Так и на этот раз, прицеливаясь, уже не замечаю всех разрывов снарядов, то и дело появляющихся возле нашего самолета. Об этом расскажут мне товарищи позже.

Но вот наступает наконец момент, когда нужно нажать боевую кнопку. Сработал электросбрасыватель, и бомбы посыпались на порт, на корабли неприятеля. Основное дело в боевом вылете сделано, и теперь можно с облегчением вздохнуть. Но тут под самолетом, под левой плоскостью, раздается страшный треск, уже знакомый нам треск разрыва зенитного снаряда. Вновь в кабине запахло порохом. Но, несмотря на это, самолет остается управляемым. Командир резко переводит его в правый разворот. Этот маневр нужен нам для выхода из зоны огня. Но вдруг левый мотор начал барахлить. К тому же он стал сильно греться. Харченко выключает его. Самолет идет теперь со значительным снижением, и мы понимаем, что до аэродрома нам не дотянуть. Следовательно, надо готовиться к вынужденной посадке, очевидно, в поле, так как аэродромов с ночным стартом на пути нашего следования над территорией Польши, по всем данным, нет.

Не долетая километров двести до своего аэродрома, когда наша высота была уже около трех тысяч метров, мы настроились на приводную радиостанцию. Это помогает выдерживать направление полета. Но самолет все продолжает снижаться. Реку Южный Буг - нашу границу с Польшей - пересекаем теперь на высоте тысяча метров. Пока не поздно, нужно искать площадку для приземления. В этой обстановке мы уже не можем применить парашютные посадочные ракеты, как это бывало раньше при вынужденных посадках. Но тогда было два работающих мотора. Здесь же мы идем на одном, с постоянным снижением. Выручает нас то обстоятельство, что в конце февраля в этой местности образовался небольшой снежный покров, который даже ночью контрастно выделяет лесные массивы на фоне полей. Этот контраст мы и используем для выбора посадочной площадки.

Увидев впереди заснеженную поляну, Степан надеется посадить самолет «на живот». У него уже есть опыт такой посадки, но не при снежном покрове. Само приземление происходит плавно, однако сразу же замечаем, что самолет не останавливается, как это должно быть при посадке без шасси, а стремительно несется вперед. И, что самое [165] главное, впереди вырисовывается что-то большое, черное. Но, к счастью, перед черной стеной самолет останавливается. Выбравшись из кабин, видим, что впереди, метрах в тридцати от нас, стоит огромная скирда соломы, с которой, прокатившись еще немного, мы могли бы столкнуться. А большой пробег, как потом выяснилось, был из-за того, что сели не на ровную поверхность, а на наклонное, слегка заснеженное поле, и нас несло по нему вниз, как с горы на лыжах.

В Западной Украине, где мы приземлились, оккупанты восстановили единоличные крестьянские хозяйства, и поля вновь были изрезаны длинными полосами. При холмистой местности эти полосы оказались в виде террас, уступами. Но ночью заметить их, конечно, трудно. Вдоль таких полос мы и приземлились. Но хорошо, что вдоль, а не поперек. В противном случае еще неизвестно, что бы могло быть… Однако, в общем-то, все обошлось лучше, чем предполагали и, вылезая из кабин, мы радовались благополучному исходу.

Надо было уточнить место посадки. Радист, прослушав радиомаяк, определил позиционную линию положения нашего самолета. Маяк подтвердил мои предположения. Утешало и то, что сидим на нашей территории. По расчетам, мы находимся в десяти километрах от польской границы. Было уже часа четыре утра. Вокруг нас, вдалеке, то и дело слышалась стрельба - стреляли из винтовок. Очевидно, орудуют банды бандеровцев, гитлеровских прислужников, - они вершили свое грязное дело в основном по ночам.

Дождавшись рассвета, увидели, что примерно в километре от нас находится большая деревня, и мы с командиром экипажа, оставив воздушных стрелков Черноока и Савенко охранять самолет, отправились на разведку. Подойдя к первому же дому, стоявшему на отшибе, стучим в дверь. Выходит пожилая женщина. Степан спрашивает ее по-украински, как называется эта деревня и не стоят ли в ней какие-либо войска. Она назвала деревню, сказала, что «вийск немае», и посоветовала обратиться к «голове сельрады» (председателю сельсовета). Указала, как к нему пройти. Мы довольно быстро нашли этот дом. Тучный мужчина, по костюму ни дать ни взять Тарас Бульба, и есть голова. Узнав, кто мы такие, он наказывает женщине, топившей печь, накрывать на стол. Та с готовностью засуетилась, и вскоре на столе появились горшки и плошки, а сам хозяин, достав из буфета графин, наполнил рюмку и, [166] выпив сначала сам (вполне, мол, годится к употреблению), налил нам. После необычной ночи и всех волнений, связанных с вынужденной посадкой, мы не могли отказаться от этого предложения и с удовольствием позавтракали в гостеприимном доме.

К самолету хозяин отвез нас на своей повозке. Мы еще издали заметили, что вокруг самолета собрались люди, с любопытством осматривали его. Почти вся деревня была здесь. Мы с Харченко на этой же повозке отправились в пограничный городок, где, по слухам, должны находиться наши войсковые подразделения. Там нам выделили охрану для самолета, а нас, весь экипаж, отправили на автомашине в Луцк, в штаб нашей дивизии. И. К. Бровко рад, что благополучно закончился наш боевой вылет, и на другой день на боевом самолете перебрасывает нас в родной полк.

На подступах к Берлину. Победа!

Шел завершающий этап войны. Полк перебазировался на территорию Польши. Аэродром расположен около города Люблина, в котором осенью 1944 года было образовано первое польское демократическое правительство во главе с Болеславом Берутом.

С этого аэродрома полку предстоит сбросить последнюю бомбу на врага. До Берлина отсюда около 600 километров. Для дальних бомбардировщиков это, как говорят, рукой подать. Не то, что в 1942 году, когда расстояние от аэродрома нашего базирования до логова фашизма составляло более полутора тысяч километров.

На новом месте сразу же готовимся к боевым вылетам, изучаем район полетов - территорию Польши и Германии. Живем мы в пяти километрах от аэродрома, в местечке с костелом. Здешнее население - в основном старики и дети. Все рады с нами поговорить. Говорят по-польски, но и по-русски понимают. Понимаем и мы их. Мы и они - славяне.

Через день - 10 апреля - поступает боевая задача: бомбить вражеские корабли в портах Балтийского моря. Такая задача для нас не новая, фашистские корабли нам и раньше приходилось бомбить.

Наша цель - корабли в одном из таких портов. При ударе по нему, несмотря на яростный обстрел зенитной артиллерии, врагу наносится огромный ущерб. Многие корабли потоплены, разрушены портовые сооружения. И хотя все экипажи вернулись, однако часть самолетов из-за повреждений, [167] полученных при зенитном обстреле, сели на запасные аэродромы соседних дивизий.