— Во-первых, Витя, чума ли это, — мы еще не установили.

Темиркан, обтирая лицо одеколоном, прислушивался к разговору.

— А как подпоручик Мурадян? — спросил он.

Людмила пожала плечами.

— Я пока ничего не могу ответить. Возможно, что у подпоручика простой насморк. Температура у него нормальная, никаких определенных признаков чумы пока нет. Но мы должны были, оберегая вас, принять все меры по изоляции. С первым пациентом дело обстоит хуже. Объективные причины налицо, но… бактериологический анализ данных не дал.

— Не дал?! — воскликнул Смолин. — Да здравствует — как вы сказали? — этот самый анализ! И все прочие ученые фокусы-покусы! Но меня, Людмилочка, в данный момент интересует другое. Я верхним чутьем слышу, — и он приложил палец к веснушчатому носу, — что здесь у вас пахнет спиртом.

— Это просто, поручик Смолин, безобразие — заводить со мной разговор на такие темы! — сказала Людмила, вставая.

— Следовательно, мы возвращаемся на исходные позиции. Тогда шашки наголо! — И Смолин театральным жестом положил руку на эфес шашки.

— Я обращаюсь к вам, господин подполковник, — сказала Людмила.

— Поручик Смолин, я вынужден призвать вас к порядку! — и строгость прозвучала в негромком голосе Темиркана. — Попрошу вас, Людмила Евгеньевна, разрешить мне, пользуясь давним знакомством с вашим почтенным папашей, именовать вас по-домашнему в этом разговоре, которому не хотелось бы придавать официальный характер. Я хотел бы, чтобы вы нас поняли. Спиртные напитки, как известно, запрещены в армии, тем более, конечно, запрещено употребление медицинского спирта на цели, к медицине отношения не имеющие… Но в данный момент мы имеем случай, так сказать, экстраординарный, и, согласитесь, ждать чумы в трезвом состоянии или в пьяном — это большая разница… — размеренно, с некоторым затруднением произнося слова, говорил он.

— Даже в классической литературе… — зевая, сказал Зюзин, видимо разбуженный громкими возгласами Смолина. — Пир во время чумы — ведь это не случайно…

«А что, если дать им спирту, черт с ними, чем я рискую?!»

— Только, господин полковник, с одним условием: сдать оружие.

— Сдать оружие? — с негодованием переспросил Батыжев. — Да никогда…

— Вот вы рассердились, а подумайте сами… — и Людмила даже положила ему руку на рукав. — Если поручик Смолин угрожает мне применением оружия, находясь в трезвом состоянии, то чего можно ждать от него, когда он напьется?

— Люда, даю слово офицера русской армии! — вскочив со стула, воскликнул Смолин.

— Вы не можете за себя поручиться…

— Мы сделаем так, — медленно сказал Батыжев. — Оружие господ офицеров будет передано мне.

Людмила взглянула на Темиркана. Невысокий, с бритой головой и маленькой, выдающейся вперед бородкой, он хмуро, но серьезно глядел на нее.

«А ему, пожалуй, можно довериться», — подумала она.

Когда Людмила вернулась к Ханыкову, она сразу же поняла, что он проснулся, хотя глаза его были полузакрыты.

— Говорили с Мариным? — хрипло, с усилием спросил он.

«Наверно, ему кажется, что я только вернулась после того, как первый раз была здесь», — подумала Людмила.

И она рассказала ему о своей неудаче при разговоре с адъютантом Марина. Говорила она обстоятельно и точно, с присущим ей юмором, и ждала, что пациент ее по крайней мере улыбнется. Но он озабоченно хмурился.

— Это я виноват. Я должен был сообщить вам шифр, без которого Марин к телефону, конечно, не подойдет. Адъютант — это, верно, Петька Недоброво, позвать Марина он действительно не мог, не имел права. У меня, видимо, мысли путались, начинался приступ. — Он помолчал. — Что-то тут со мною делали, спина болит. Укол какой-то?

— Я вам вкатила столько хинина, что можно слона вылечить, — сказала Людмила.

Тут губы и брови его дрогнули.

— Вкатила? Обожаю крепкий разговор… Как вас зовут?

— Людмила Евгеньевна.

— Офицерская дочь Людмила, — медленно сказал он. — Папа — офицер?

— Не офицер, а врач.

— Военный врач?

— Военный. А что?

— Ну, значит, не ошибся. У меня папа тоже офицер, хотя и выгнан из полка за казнокрадство. И у меня тоже есть сестра Людмила, и представьте — тоже Евгеньевна. А меня зовут Михаил Евгеньевич. Людмила — одно из самых излюбленных имен в офицерской среде. Так вот, Людмила Евгеньевна, прошу вас потрудиться и все-таки полковника Марина мне добыть.

Снабженная на этот раз шифром, Людмила дозвонилась до Марина, и по тому, как тот взволновался, услышав о том, что номер пятый прибыл, и сказал «наконец-то», она поняла, что пациент ее выполнял какое-то серьезное поручение. Марин обещал сам заехать «за своим номером», как он выразился.

Почти бегом вернулась она к пациенту.

— Ну, номер так номер, пусть будет так, — благодушно сказал пациент. — Большое спасибо, тяжесть с души моей спала. И вообще мне прекрасно. Особенно приятны папиросы, и настоящие, хорошие… Только вот побриться бы, а то я похож… На кого я похож?

— На армянского католикоса, — быстро сказала Людмила.

— Недаром, значит, мне суждена была духовная карьера. Ну, а вы похожи на памятник перед открытием. Может быть, откроетесь?

«А почему бы не открыться?» — подумала Людмила и скинула маску.

Он взглянул на нее и долго не отводил от ее лица серьезного взгляда темно-карих глаз. Она покраснела и первая отвела взгляд.

— Так… — сказал он. — Побриться совершенно необходимо.

— Это ничего, борода вам очень идет. Вы, верно, есть хотите?

— Ужасно. Тут стояла холодная рисовая каша, я кое-как до нее добрался и съел. Очень противно. А мясо есть?

— Через полчаса принесут обед… Ну, я пойду, у меня дела, — сказала Людмила, отворачиваясь, так как Михаил так и не отводил от нее глаз.

— Вот это уже нехорошо. Не померить температуры, не выслушать пульса и бросить тяжелобольного…

— Уже выздоравливающего.

— Ну, скажем, тяжеловыздоравливающего.

— Дайте пульс. — Она, хмурясь, считала: —…шестьдесят два, шестьдесят три… Ну ничего, конечно ниже нормы, но все-таки уже не сорок.

Она вдруг почувствовала, что он удерживает ее руку.

— Согласен сто лет находиться у вас на излечении, — сказал он шепотом, поднимая голову от подушки.

Она гневно вырвала руку.

— Это нехорошо, мерзко, — покраснев, сказала она. — Приставать к лечащему врачу — это я не знаю как подло… Ну, все равно что к матери или к сестре.

— Людмила Евгеньевна…

— Знать вас не хочу. Мне показалось, что вы все же не такой, как прочие… господа офицеры, а оказывается, все одно… Нет, я не хочу вас слушать! — она надела маску. — К вам придет Марфуша, а чтобы вы к ней не стали приставать, я еще пришлю санитара.

Когда она вышла на воздух, то первое, что услышала, — пронзительный голос Смолина, который пел «Как ныне сбирается вещий Олег». После слов: «Из темного леса навстречу ему идет вдохновенный кудесник», — он с каким-то восторгом заливисто, громко, как на плацу, кричал: «Смирно, равнение налево!»

Санитары, санитарки, сестры — отовсюду глядели на открытые окна карантина.

«Чтобы они скорей убирались все отсюда со своей отвратительной армейщиной», — злобно думала Людмила.

Прошло не более получаса, и полковник Марин, звеня шпорами, надушенный, плотный, с зачесом по лысине и томно сощуренными черными глазами, вошел в кабинет Людмилы, позади его покачивалась внушительно-лохматая седеющая голова главного врача армии.

— По тому, что вы не в маске, Людмила Евгеньевна, я сужу, что чума нас миновала? — радостно произнес главврач.

— Миновала, — пожимая руки приезжим и вырвав свою у Марина, попытавшегося тут же приложиться, ответила Людмила. — Соединение какой-то злокачественной лихорадки с запущенным фурункулезом, и все это, осложненное простудой, создало правдоподобнейшую картину чумы. Но, кроме малярийных плазмодиев, в крови никаких болезнетворных элементов не обнаружено.

— Прекрасно. Значит, подполковника Батыжева можно из-под карантина освободить?