Швестров за время пребывания в Баку встречался с некоторыми бакинскими меньшевиками. «Что ж, бастуем, — сказал один из них, молодой инженер с электростанции. — Мы с самого начала были против всеобщей забастовки. Частичные забастовки гарантировали бы успех рабочим, не нарушая нормальных условий производства. Мы убеждены, что к экономическим требованиям не следовало прихлестывать общеполитические: о свержении самодержавия и о республике. Считаем, что электростанциям и всяческого рода устройствам по перегонке нефти бастовать не следовало, а все же бастуем, потому что все рабочие идут за ленинцами, и если мы хоть пикнем против — потеряем последних сторонников среди рабочих».
«Да, сила, — думал Швестров. — А сила есть сила, дорогие товарищи», — мысленно обращался он к бакинским меньшевикам и мысленно себя отделял от них.
Когда Швестров из затененной большими домами улицы вышел на зной приморского бульвара, внимание его привлекло большое объявление, наклеенное на круглой дощатой вертушке, предназначенной для афиш. Это было широковещательное объявление Джунковского, прибывшего в Баку.
То ли из-за водки, выпитой за обедом, то ли из-за того, что оно наклеено было на круглой поверхности, но читать его было затруднительно. «… Ввиду исключительного значения добычи нефти для хозяйственной жизни России… остановили на себе высокое внимание нашего державного повелителя, государя императора; его императорскому величеству благоугодно было повелеть мне, как лицу, имеющему счастье состоять в государевой свите, по ознакомлении на месте с состоянием Бакинского промышленного района, принимать все должные меры к немедленному восстановлению нарушенного общественного порядка…»
— Ну-ка, попробуйте, восстановите, — не без пьяного злорадства сказал Швестров и тут же испугался, оглянулся: ему показалось, что кто-то стоит рядом… Но не было никого. Только косая тень его лежала на пестрой афише, которая в таких же широковещательных выражениях, как объявление Джунковского, сообщала о прибытии в Баку труппы дрессированных мышей арабского шейха Эль-Мамуна.
Оливковое лицо Эль-Мамуна глядело прямо на Швестрова, черные губы улыбались ему ласково-поощрительно…
Швестров быстро огляделся. С противоположного угла за ним наблюдал полицейский, заживо зажаренный в своем зеленом с ослепительными пуговицами мундире. Его отделанное рыжими усиками лицо было красно и блестело от пота.
Швестров быстро перешел улицу и побрел по жиденькому, почти не дающему тени приморскому бульвару, где ноги вязли в песке. Он щурился, глядя на море, сверкающее тысячами отраженных солнц. Зной усиливал хмель, хмель повышал Швестрова в собственном мнении. Если последний год представлялся ему непрерывной лестницей восхождения, то поручение, данное Гинцбургом при отъезде в Баку, заставило Швестрова, который знал за собой достаточно скверных и грязных дел, относиться к себе с особенным уважением.
— Знаю ли я Рамазанова? — бормотал он. — Как же мне не знать, когда я лично им был принят в его дворце и сама Лиза-ханум сыграла специально для меня на рояле какое-то тюрлюлю, что-то вроде тюрлюлю было и на ее плечах, и за столом подавали какие-то тюрлюлю. А потом состоялся тайный разговор у господина Рамазанова в кабинете, где присутствовал некий английский рыжий джентльмен. Уж не он ли, надев черный парик, показывает в цирке дрессированных мышей?..
Швестров остановился и пригрозил себе пальцем:
— Но, но, Колька, помалкивай, в этом деле ты не больше мизинчика. Но и без мизинчика нельзя. Мизинчиком манят, когда хотят поманить незаметно. И если господину ван Андрихему нужны стали Тагиевы, Сеидовы, Асадуллаевы и есть необходимость приманить их поближе в «Роял Деч Шелл», то как тут обойдешься без мизинчика? Рувима не пошлешь. Рувим — персона, перст указующий. Одно его появление в Баку тут же отразится на биржевом бюллетене. К тому же у Рувима старая дружба с Гукасовыми, Достоковыми, Лианозовыми, Манташевыми, они за Рувимом будут глядеть во все глаза. Но, между прочим, Рувим-то и с Рамазановым, оказывается, первый друг, и господин ван Андрихем передает господину Рамазанову привет. Через кого привет? Все через Кольку Швестрова. Ничего, господа любезные, не беспокойтесь. Все эти дела будут обделаны в лучшем виде… А если хотите официально — так о чем разговор шел? О покупке из-за границы бурового оборудования для Майкопской кредитной кооперации. Пусть наши кооператоры побурят, побалуются… А почему им на это баловство денежки дают из Сити, об этом, может быть, только шейх Эль-Мамун знает, об этом, Коля, если ты и догадываешься, — молчок, ни гугу.
Так он, пьяненький, грозя себе самому и бормоча под нос, прошел по бульвару, почти безлюдному, свернул в боковую улицу и вступил в полутемную прихожую дома Совета съездов. Здесь было прохладно, и он глубоко, с облегчением вздохнул. Взглянув на часы и отметив, что пришел слишком рано, Швестров обрадовался. Немало стараний приложил он к тому, чтобы попасть на это совещание, и тем более ему не хотелось показываться здесь под хмельком. Он присел на длинную, обшарпанную скамью, поставленную для кучеров, и закурил папиросу, зная, что это отрезвит его. Он курил и при рассеянном свете, падающем сверху, с лестницы, узнавал некоторых из проходивших мимо него людей. Его же на темной скамье, стоявшей в полусвете, трудно было различить. Мимо него проходили владельцы промыслов и заводов, порою ненавидящие друг друга, такие, как Рамазанов и Гукасов, либерал Бенкендорф и черносотенец Шибаев, директора-управляющие таких соперничающих мировых фирм, как Ротшильд и Нобель. Прошел сухонький, с накрашенной бородой старик Муса Нагиев, который опирался на руку молоденького Мадата Сеидова, первый раз попавшего на такое совещание и беспокойно оглядывавшегося. Почувствовав, что папироса если не прогнала хмель, то помогла взять себя в руки, Швестров расческой приподнял свой задорный столичный хохолок, оправил перед зеркалом воротник и манишку, передал угодливому гардеробщику свою твердую с синей лентой соломенную шляпу и по лестнице поднялся наверх…
Совещание происходило в зале заседаний Совета съездов, который, несмотря на лепной потолок и разрисованные стены, производил неряшливый вид из-за каких-то окрашенных в грубые цвета дешевых шкафов, стоящих вдоль стен, и ящиков с таблицами, громоздившихся на подоконниках.
Сейчас стулья и столы были расставлены в порядке. Две зеленые суконные дороги протянулись по столам из одного конца зала в другой. Там, где они кончались, под огромным поясным портретом Александра III, стояло еще два стола, покрытых красным сукном. Один был пуст, за другим сидел Гукасов, неподвижный, точно каменный. Характерная горбатенькая фигурка управляющего делами Совета съездов Достокова в щеголеватой черной паре порою появлялась возле Гукасова, нашептывала ему что-то, и Гукасов кивал своим каменным подбородком.
Далеко не все занимали места возле столов. Около открытого окна сел Гаджи Тагиев в синем, прекрасно сшитом костюме, на котором внушительно сияли ордена и ленты. Его красивая борода, крупный нос и маленькая тюбетейка на большом лысом черепе привлекали общее внимание. Около него группировались мусульмане: весь в черном, тихо перебиравший четки Муса Нагиев; ухмыляющийся своим разбойничьим лицом Рамазанов; Асадуллаев, похожий на злую гладкошерстую маленькую собачку, и молодой Сеидов, беспокойно озирающий зал колючими глазами.
Все присутствующие с интересом и некоторой опаской поглядывали на крупного, в желтой шелковой косоворотке, молодого Шибаева, который сел с другой стороны зала в первом ряду. Его большие навыкате синие глаза, как всегда, нагло и насмешливо оглядывали зал. Он недавно устроил в ресторане гостиницы «Националь» кутеж, закончившийся отвратительным скандалом: голые шансонетки с визгом выскакивали на улицу. Однако «истинно русский» кутила Шибаев и «высоконравственный» либерал-пуританин Бенкендорф, оба люди довольно заметные и враждующие друг с другом, в одинаковой степени зависели от того могучего англо-голландского треста «Шелл компани», который недавно прибрал к своим рукам общество «Мазут» и сильно теснил могущественного Нобеля. Нобель не сдавался, и «Шелл компани» добился того, что «Мазут» разорвал соглашение с Нобелем, выгодное обеим фирмам, так как благодаря этому соглашению им удалось на некоторое время устранить между собой конкуренцию по всему нефтяному рынку Российской империи. И Швестрову вспомнилась вдруг сказка, услышанная от Константина. Внешне все выглядело мирно: по-прежнему висели на воротах фирм и заводов вывески с русским двуглавым орлом, те же инженеры работали на промыслах, сохранялись даже прежние управляющие. Но пакеты акций, определявшие собственность предприятий, переходили из одних рук в другие. Да, конечно, здесь происходило поедание живьем, лучше не скажешь.