– Какая поразительная непунктуальность, мадам! – Сказал он, демонстративно глядя на карманные часы. – Вижу я, сегодня приз за звание самой непунктуальной нации переходит к французам?

Я с удивлением обнаружила, что и Габриеля, действительно, до сих пор нет.

– А где мсье Гранье? – Спросила я у Арсена, который встал, чтобы подать мне стул.

Русский журналист вздохнул со всё тем же состраданием, и кивком головы указал на пустующее место Габриэллы Вермаллен. Я же не сдержала возмущённого: «Ох!», и очень надеюсь, что кроме Арсена никто его не услышал.

Вот, значит, как?! Мерзавец! Ещё один мерзавец, такой же, как все эти… Ах, грязное мужское племя, как я вас всех ненавижу! Говорите одно, а делаете другое! Что же выходит, милый Габриель, твоя страстная любовь ко мне не помешала тебе ныне хорошо проводить время с Габриэллой?!

Боже. А я ведь едва не влюбилась в тебя!

– А где мадам Фальконе? – Полюбопытствовал Лассард. То, что он всё время о ней спрашивал уже начало казаться подозрительным. Но когда я посмотрела на него, я поняла, что подозрительно вовсе не это, а то, что у него были мокрые волосы! Он, что, гулял под дождём? Уж не рядом ли с озером, где задушили мадам Соколицу? И, помнится, про озеро вчера упомянул именно он!

– Вы были снаружи? – Спросила я вместо ответа. Сама не знаю зачем, не удержалась. – В такую погоду?

– Я… э-э… хм. Да. – Затем Лассард пробубнил что-то невнятное, и закончил свой монолог, повторив предыдущий вопрос: – Так где же мадам Фальконе?

– У себя в номере, следует полагать, – отозвался доктор Эрикссон. – Видимо, не придумала, чем развлекать нас за обедом, и решила не являться вовсе. Меня куда больше интересует, где мсье Теодор?

– И мьсе Гарденберга до сих пор нет, – отметила обеспокоенная этим фактом Франсуаза, обращаясь персонально ко мне.

– Его с самого утра нет, – сказала ей я. – Ничего об этом не знаешь?

– Он говорил, что его собаке нездоровится, – тихонько поведала мне Франсуаза, и я вынуждена была с ней согласиться – когда мы с Габриелем встретили его в парке, старый швейцарец, действительно, упоминал, что его пёс болен. – Он сказал, что, возможно, повезёт его в город, к специальному врачу, который лечит зверей.

– Такой врач называется ветеринар, – пояснила я Франсуазе, но на этот раз вполне мило и дружелюбно, вовсе не собираясь умничать и называть её деревенщиной. Франсуаза даже подождала, когда я скажу нечто подобное, и удивилась, не дождавшись. Затем тихонько поблагодарила меня за пояснение, и опять подождала, но я опять промолчала, пряча улыбку. На этом наша беседа с ней завершилась.

– Ещё кто-нибудь будет, или уже можно начинать? – Вяло поинтересовался любящий покушать Ватрушкин. Я была рада, что он пришёл, и что у него нормализовался аппетит. Ворот рубашки он задрал до самого подбородка, чтобы никто не видел на его шее следов от верёвки, но я что-то сомневаюсь, чтобы на него особенно смотрели. Этот парень никогда не привлекал к себе лишнего внимания, факт.

По-моему, первый признак манькая-убийцы: эдакий тихоня, вечно стоящий в тени. И не заметишь, что он рядом, пока об него не споткнёшься! Я пристально посмотрела на Ватрушкина, а тот ответил мне такой ласковой и благодарной улыбкой, что я устыдилась своих подозрений. Нет, это не он! Хотя мотив для убийства Фальконе у него точно был. Та, в конце концов, могла сдать его полиции в любой момент – и неважно, брала она то письмо, или его и впрямь унёс ветер. Достаточно было того, что мадам Соколица знала о его существовании. Чем не мотив?

– Видимо, придётся начинать урезанным составом, – ответила за всех старшая Вермаллен, при этом укоризненно взглянув на то место, где должна была сидеть её дочь. И чего она ждала? Что стул засмущается и уползёт прочь? Что салфетка, перекинутая через спинку, начнёт перед ней извиняться? Если так, то графиню Вермаллен постигло разочарование.

Хотя я тоже не отказалась бы укоризненно взглянуть на Габриэллу при встрече. До свадьбы подождала бы, что ли, а то как-то нехорошо получается! Хотя… кто бы говорил?

Воспоминания об Эрнесте и нашей с ним первой ночи в ромашковом поле начисто отбили у меня аппетит. Я смотрела в свою тарелку с супом и понимала, что мне нужно поесть, потому что я и без голодовки рисковала исхудать из-за одних только нервов! Но, увы, я ничего не могла с собой поделать.

Мне всё вспоминались его глаза, голубые-голубые, как весеннее небо. Я когда-то целую жизнь готова была отдать за эти самые глаза, которые смотрели на меня с такой любовью… Мне тогда так казалось. А на самом деле благородный граф просто искал девушку посговорчивее. Видите ли, дамы его круга требуют к себе должного уважения, дескать – сначала женись, а уж потом всё остальное! Другое дело дочка адвоката, без раздумий согласившаяся отдать ему свою невинность в обмен на одни лишь обещания.

Даже и не знаю, что здесь кажется более удивительным – то, как я могла быть настолько глупа или то, как же он мог, всё-таки, так по-скотски со мной поступить? Но я опять отвлеклась, а суп, тем временем, не станет ждать, пока кончится моя ностальгия. Суп тоже требует к себе уважения, в отличие от семнадцатилетней Жозефины!

Я вооружилась ложкой, и стала вполуха слушать беседу, которую завела Нана Хэдин с Лассардом и женой доктора Эрикссона. Что-то о пароходах, кажется, или о кораблестроении? Астрид, чьего голоса я практически никогда не слышала, стала с воодушевлением рассказывать о том, что помимо травничества она любит путешествия морем, а я почему-то в тот момент подумала, что если Февраль на самом деле женщина, то было бы очень смешно, если бы это оказалась она.

Ещё одна тихоня, не привлекающая к себе излишнего внимания! Если я сейчас отвернусь, и вы спросите меня – как она выглядит? – я вам не отвечу. Её внешность ничем, абсолютно ничем не запоминалась! Типичная серая мышь. Но – хорошая, если честно. Добрая, вон какие глаза лучистые! Даже как-то и не верится, чтобы она смогла задушить Селину. Или справиться с Фальконе, по габаритам превышающей её вдвое, если не втрое!

Женщина… Нана Хэдин? А если она? Габариты у неё хорошие, близкие к самой Фальконе, разве что, ростом ниже? А что, почему нет: приревновала своего супруга к какой-нибудь роковой красавице-брюнетке однажды, и пошла убивать всех, кто более-менее на неё походил… Томас говорил, что в Париже они были во время смерти одной из жертв. Или, не одной?

Томас… Ха! Да если Нана Хэдин – убийца, то я готова поспорить, что Томас об этом узнал бы. Такого, как он – не проведёшь. Умный, очень умный и проницательный человек! И любит её без памяти. Стало быть, если за всем этим стоит Нана, то её муж её покрывает. А то, и убивает вместе с ней. А что? Супружеская чета психопатов-убийц! Спелись на почве общих интересов! Что по этому поводу сказал бы доктор Фрейд?

Вспомнив о Фрейде, я невольно вспомнила и о Фальконе, которая так его любила. Мне стало грустно, и до невозможного жаль глупую взбалмошную итальянку. Пускай её своевременное убийство спасло меня от ареста, но всё же я не желала ей смерти! Господи, выходит, она и впрямь вышла на его след… Какие у неё были улики против Февраля? И кого она имела в виду, когда говорила, что это очевидно?

Теперь уже не узнаешь, а её не спросишь. Её тело погрузят на повозку, и накроют брезентом, как однажды накрыли мою лучшую подругу Луизу де Бриньон, как накрыли несчастную Селину Фишер…

Господи, ну почему всё так?

Из уныния я не выходила вплоть до окончания трапезы, и лишь когда наша компания начала расходиться, я опомнилась, что весь обед просидела с кислым лицом. Чем, наверное, выдала себя с головой – уж проницательный Арсен точно понял, что что-то неладно, и одним из первых спросил: «Вы не знаете, с мадам Фальконе ничего не случилось?» Но это, разумеется, после того, как был задан заботливый вопрос о том, как прошла моя беседа с де Бриньоном.

Я сказала, что понятия не имею, где Виттория и что с ней, но выразила робкую надежду, что у неё всё хорошо. Арсен решил ко мне не приставать, прекрасно видя, что я и без его навязчивости еле держусь, и благоразумно оставил меня в покое.